– Если найду место.
Мама меня обняла: от неё исходило невероятное тепло, а руки согрели мои плечи.
– Не волнуйся. Всё будет хорошо.
Я дважды закивала; обычно именно таким образом я давала понять человеку, что повторять дважды ему не придётся. Мама тоже закивала мне в ответ, и от этого действия прядь её волос упала на лоб, но она ловко её смахнула.
У моей мамы очень густые чёрные волосы, которые она обычно собирает в хвост на затылке, но сегодня она почему-то сплела их в косу. У неё потрясающие яркие зелёные глаза, которые достались ей от бабушки, и почти нереалистично правильные черты лица. В параллельной вселенной она могла бы стать очень востребованной моделью и возглавлять обложки известных журналов, заставив всех известных в мире красавиц кусать себе локти. Благодаря своей внешности мама, как я верю, и привлекла внимание папы. В первую очередь именно благодаря внешности, которая сделала её очень популярной среди мужчин, окружавших её когда-то, и подарив множество поклонников, каждого из которого она жестоко отвергала. Я много слышала рассказов о том, как приходя с учёбы домой, она не раз сталкивалась с букетами цветов у порога. А иногда цветы доставляли тогда, когда она сидела дома. Ещё и записки. Многие хотели завоевать сердце загадочной красавицы, были попытки и поговорить с её отцом, на что он, то бишь мой дедушка, в первую очередь отправлялся и спрашивал мнения своей дочери касаемо возможных женихов. Но она всем отказывала, храня в сердце намерение для начала получить образование.
К слову, моя мама – арабка, переехавшая в Америку из Сирии ещё в шестидесятых в поисках лучшей жизни. А вот папа… Он урождённый англичанин, но провёл большую часть своей жизни в Штатах почти с той же целью.
Такая необычная пара всегда была центром любопытства наших соседей, и все задавали одни и те же вопросы: «Как вы познакомились?». Ответ был прост и весьма банален: отец, Кристофер Уайт, был талантливым студентом в научно-исследовательском институте на факультете востоковедения, а мама, Адиля Багдади – восточной иммигранткой, решившей однажды воспользоваться своими первыми заработанными деньгами и попутешествовать по всей Северной Америке.
Так они и встретились. Так и сплелись судьбы двух, казалось бы, совершенно разных людей.
Когда родители впервые поняли, что их бешено колотящиеся сердца это, вероятнее всего, влюблённость, мама, придерживаясь исламских законов, запрещающих добрачные отношения, вела себя серьёзно, не позволяла себе флиртовать, а лишь сидела за длинной партой в университете и увлечённо рассказывала папе подробнее о своей религии. А тот также увлечённо слушал, не имея возможности не глядеть в её глаза, которые казались ему самым прекрасным, что есть на этом свете. Он сам так мне и рассказывал, ну а я слушала и улыбалась как дура.
Папа погрузился в изучение ислама глубже и вскоре перешёл из неопределённости в мусульманскую религию. Почти сразу он научился читать Коран[3 - Священная книга в исламе.] на арабском, совершать намаз[4 - Обязательная пятикратная молитва мусульман.] и изучил исламские обязанности каждого мусульманина.
Так их любовь вскоре и стала вполне законной.
И слово «законная» звучит, думаю, странно. А ещё страннее, наверное, не понимать, а как это – нельзя встречаться с парнями? Почему?
Вообще вся моя жизнь с самого детства многим казалась одним сплошным запретом на всё, что для всех остальных детей было обыкновенным делом. Так соседская девочка уже в двенадцать лет убегала из дома вместе с мальчиком, которого называла своим парнем, а другие девчонки, жившие через дом от нас, гуляли допоздна и веселились на разных подростковых вечеринках, пока их родители спокойно распивали чаи, сидя у себя на кухне или смотрели очередное дурацкое тв-шоу, которое крутили по всем каналам без конца.
Я могла бы завидовать этим детям, смотреть на их беззаботность и мечтать однажды самой жить так же. Но этого не происходило. Мне попросту всё это не нужно было. А люди вокруг уже успели сделать меня несчастной, совершенно не зная ни меня, ни моих чувств.
Вот что меня просто вымораживало.
– Так, ещё полчаса, и мы точно опоздаем, – взглянув на настенные часы, висевшие прямо над телевизором, произнёс папа и встал из-за стола. – Увидимся вечером, Адиля. – Он неловко провёл рукой по щеке мамы, как и всегда стараясь не показывать их общих ласк перед нами с Кани. – Дети, в машину.
Когда он это сказал, я уже стояла возле зеркала в прихожей и смотрела на своё отражение, поправляя головной платок и стараясь не выглядеть слишком необычно, что, конечно, было очень глупо с моей стороны. Я чаще всего носила свой хиджаб больше похожим на паранджу – скрывая вместе с волосами и лицо, – а это уже само по себе необычно для отвыкших от подобного зрелища американских подростков. Такое они видели разве что в фильмах про террористов или же на фотографиях в газетах, где сообщалось, что некая террористическая организация едва не взорвала какое-то там важное здание. И, конечно же, меня тоже причисляли к тем, кто такое одобряет.
Многие, кстати говоря, путают эти два понятия, но на самом деле паранджа и хиджаб – вещи немного разные. Первое, например, больше похоже на просторный халат с длинными рукавами, легко драпирующий лицо и тело женщины, с прорезью для глаз, которую закрывает плотная сеточка, называемая чачван. Чаще всего паранджа бывает чёрного цвета и полностью скрывает все изгибы тела женщины, тогда как хиджаб это более «лёгкий» вариант, при котором лицо закрывать не нужно.
Сегодня мою излюбленную традицию носить свой хиджаб с закрытым лицом я решила оставить для лучших дней, чтобы не пугать новых школьных приятелей (ну или врагов) своим видом.
Небольшая прядь моих чёрных волос выглядывала из-под шапочки, которую мусульманки надевают под платком, и я осторожно сунула её обратно пальцем.
Мы с мамой из тех арабок, что имеют светлую кожу и яркие глаза, хотя многие ошибочно считают всех выходцев из Ближнего Востока смуглолицыми и кареглазыми. У меня глаза отличались светлым зелёным оттенком, даже сероватым, что я считала своим неким достоинством.
Людям всегда трудно определить, откуда я родом и кто я по национальности, но хиджаб на моей голове сразу закреплял за мной образ злой экстремистки. И я даже привыкла. Нет, правда. Давно привыкла.
Когда папа громко поставил опустошённую чашку с кофе на стол, я пришла в себя, схватила рюкзак с пола и без единого слова вышла из дома. Кани побежал за мной, успев закинуть в рот несколько картофельных чипсов, которыми мама разрешала нам полакомиться по пятницам.
– Всё ещё беспокоишься, ухти[5 - «Моя сестра», с арабского.]? – садясь в машину, с переполненным ртом поинтересовался Кани.
– Нет, – зло нахмурив брови и пристёгиваясь, ответила я. – Сказала же, что не волнуюсь.
– Если кто-то обидит тебя, можешь сразу сказать об этом мне. Я им всем задницы порву за тебя.
– Кани! – выпучила глаза мама, выходя из дома, чтобы проводить нас. – Что это за выражения такие?
Папа хихикнул, зажигая двигатель.
– Хаяти[6 - «Жизнь моя», с арабского.], позволь нашему сыну быть обычным подростком, – сказал он, потрепав Кани по голове. – Он всего-навсего двенадцатилетний парнишка.
Мама цокнула, будто стыдя сына, но затем улыбнулась, поправляя своё отношение к подобному.
Старенький форд папы выехал из гаража и плавно остановился на узкой дороге. Мы не могли уехать, пока мама не подойдёт к окну и не скажет: «Сафаран са'иидан» – «Счастливого пути» на арабском. Затем папа лучезарно улыбнётся ей в ответ, вновь произнесёт что-то вроде: «Увидимся вечером», и только после этого небольшого ритуала мы наконец тронемся с места.
Мы переехали сюда совсем недавно. Переезд в новый дом был запланирован за месяц до того, как я об этом узнала. Родители решили, что расисты и националисты, готовые гнобить всех источников своей неоправданной ненависти, не обитают в более тихих и спокойных районах города. Они, конечно же, глубоко ошибались, потому что на свете нет ни одного места, полностью лишённого злых, готовых на всех плеваться без всякой на то причины, людей.
Кани, я помню, был полностью лишён от присущего мне негатива и вместо ожиданий чего-то худшего дико радовался как никогда прежде, ведь в новом доме для него была подготовлена своя личная комната, о которой он мечтал всю свою жизнь.
А что я? Была ли я рада переезду? Скорее да, чем нет. Мне совсем нечего было терять; настоящих подруг я не имела никогда, не было у меня и других причин привязываться к нашему старому дому. Мне было ровным счётом по барабану.
– Ламия, ты ведь помнишь кабинет своего класса, верно? – нарушив мой мыслительный процесс, поинтересовался папа и взглянул на меня через зеркало заднего вида.
– Да, – кивнула я. – Я и на руке его записала. На всякий случай.
– Хочешь, я могу зайти туда с тобой? Если тебе страшно.
Я широко выпучила глаза, ужасаясь такой перспективе, но ответила старательно спокойно:
– Нет, спасибо. Я должна сама справиться.
– Потому что Ламия уже взрослая, – встрял в разговор Кани. Он всё ещё жевал чипсы, прихваченные из дома. – Ей ведь уже семнадцать.
Напоминание о моём недавно прошедшем дне рождении заставило папу грустно улыбнуться.
– Да, – произнёс он как-то задумчиво. – Ламия уже совсем взрослая. Как быстро прошло время.
Мне показалось, что я услышала какую-то печаль в его голосе, но не успела спросить об этом, как наткнулась взглядом на коричневое здание с почти гордой надписью, гласившей «ОЛДРИДЖ ХАЙ СКУЛ».
Жёлтые школьные автобусы по очереди подъезжали и уезжали, когда толпы подростков с громкими разговорами вылетали из них словно рой пчёл. Я сразу подметила полное отсутствие подобных мне (что было вполне ожидаемо), и внутри стало вновь неспокойно, хоть я и успела ошибочно решить, что в дороге смогла немного расслабиться.
– Что ж, мы приехали, – сказал папа, остановив форд у ворот школы. – Ты готова?
– Вполне, – уверенно ответила я и открыла дверцу машины. – Удачи на работе. – Повернувшись к Кани, я выставила кулак и произнесла: – А тебе приятно провести время в новой школе.
– И тебе. – Стукнув по моему кулаку так, будто мы давние приятели, Кани широко улыбнулся, показав миру свои ямочки на щеках.
Не дав себе больше шанса на долгие размышления и жуткие страхи, которые могли появиться в голове, я сделала шаг вперёд в сторону всё того же трёхэтажного коричневого здания с надписью золотого цвета, будто ставшего заложником множества учеников, которые вели себя все совершенно по-разному, олицетворяя отдельные миры. Кто-то что-то ел, кто-то без умолку болтал, кто-то вихрем пролетал мимо меня, не зная, куда девать эту юношескую энергию…
Но вот что самое классное: никто на меня не смотрел.
Пока что.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Страхи, неприязнь, отторжение преследовали меня наравне с моей тенью. Они шли по пятам, появлялись везде, куда шла я. Я много раз думала, интересно, сможем ли мы, мусульмане, жить как все другие люди? Перестанут ли нас осуждать за внешний вид, причислять к террористам, начнут ли уважать нашу религию также, как это делаем мы?
И наконец: вдохнём ли мы спокойно, не боясь столкнуться с презрением в свою сторону?
Я шла по коридору школы, как раз размышляя над этим. В голове возникали и исчезали вопросы, а я старалась хотя бы за одну из них ухватиться, чтобы не оставаться одной. А ведь только слова в разуме были моими спутниками.
Внутри школа встретила меня точно также, как сделала это снаружи: с бесконечным шумом, разговорами и топотом кучи ног.
Я продолжала шагать по длинному, увешенному американскими флагами и плакатами, темы которых я не стала разглядывать, коридору вперёд, при этом очень стараясь держаться подальше от особенно энергичных подростков. А вот им, кажется, было совершенно всё равно на происходящее вокруг. Каждый жил своей жизнью; мимо меня то и дело пролетали группы парней, шуточно толкая друг друга, слева и справа доставали из шкафчиков свои учебники другие менее активные подростки, кто-то влетал в кабинеты, громко хлопая дверьми. За углом стояли три девочки в униформе чирлидерш с эмблемой школы у груди, а рядом шныряли высокие парни – по всему своему виду они почти что кричали о том, что являются членами школьной футбольной команды.
Но вот произошло самое ужасное: меня на этот раз уже начали замечать.
Конечно, я никак не могла не привлечь внимание, шагая посреди заполненного своими сверстниками коридора в этой бесформенной, висящей на мне одежде, закрывающей моё тело и волосы. Может, зря я выбрала надеть на сегодня свой стандартный чёрный наряд: свободные штаны и толстовку с надписью ядовито-жёлтого цвета? Может, стоило облачиться в нечто более яркое, светлое, цветное?
Я, сама того не замечая, потянулась к своему чёрному шарфу, который обматывал мою голову и шею, чтобы подправить его и заодно и проверить, торчат ли из-под них наушники. К слову, именно этот шарф, как я догадалась сразу, и являлся центром внимания всех окружавших меня школьников.
Я всегда пыталась выглядеть «по-современному», одеваться «по моде» своих сверстников, чтобы хоть как-то уменьшить огромную между нами разницу. Я раньше носила светлые джинсы, яркие красные толстовки с дурацкими полосками или надписями ярких цветов, чтобы избежать слишком много вопросов, но, кажется, людям плевать, во что ты одета ниже головы. Им вполне хватает и одного этого платка, чтобы начать свои «умные» речи и причислять тебя к какой-нибудь террористической организации.
Я машинально опустила голову вниз, устремив взгляд в пол, будто бы таким образом смогла бы получить способность становиться невидимой. Меня мало волновали чужие глаза, направленные в мою сторону. Скорее, меня это ужасно раздражало. Подобное вызывало во мне одно лишь желание выкрикнуть: «Чего уставились?» в ответ, но я всегда себя насильно от этого останавливала. Иногда даже приходилось прикусывать себе язык, чтобы он так и остался у меня во рту.
Многие смотрели на меня и шептались. Меня проводили взглядом. Меня обсуждали.
– И чего это она сюда припёрлась? – услышала я откуда-то справа.
– Смотри, как вырядилась, – донеслось слева.
А затем и много смешков и ухмылок отовсюду.
Но я старалась всех игнорировать.
Когда я почти свернула к ступенькам, ведущим наверх, на меня вдруг кто-то налетел. Да с такой силой, что я едва удержалась на месте, а мой шарф сполз вниз, слегка открыв волосы. Я быстро поправила платок и уставилась на недоразумение перед собой, которому, как мне очень хотелось сказать, «следовало бы научиться передвигаться с помощью обычной спокойной походки вместо того, чтобы носиться по забитым людьми коридорам как сумасшедший». Или же «раскрыть глаза». Много было вариантов того, что я могла бы сказать с ядовитым тоном, – с таким же ядовитым, какого цвета была надпись на моей толстовке, – но я держала рот на замке.
– Ой, прости, пожалуйста, – извиняющимся тоном проговорил очень приятный женский голос. Обычно такие голоса звучат в какой-нибудь «Белоснежке» или «Золушке». – Я не заметила тебя.
Передо мной стояла запыхавшаяся блондинка с двумя почти детскими хвостиками на голове. Эта причёска делала её похожей на какую-то фарфоровую куклу.
О Господи, ни одного ядовитого замечания в сторону моего платка. Ни одного! С ума сойти.
– Рэй, пожалуйста, будь разумнее, – продолжила незнакомка, прячась у меня за спиной, будто я была самым обыкновенным человеком.
На этот раз она обращалась не ко мне.
Только после этих её слов я заметила, как в нашу сторону двигался парень, отличавшийся от неё буквально всем: высокий начёс из тёмно-каштановых волос, синие джинсы, на котором были сделаны несколько разрезов по коленям, видно, для того, чтобы «привязать» манжеты джинсов, подкатить их и показать высокие кеды, и кожаная куртка бомбер делали его похожим на этакого «бэдбоя» из подростковых фильмов.
Передо мной будто стояли Дэнни и Сэнди[7 - Главные герои фильма «Бриолин» (1978 год)].
– Я доверил тебе самое ценное, что у меня было, – произнёс Рэй, словно совсем не замечая меня между собой и девушкой, имени которой я всё ещё не знала. – Я доверил тебе свой бумбокс!
– Я даже не заметила, как он вошёл в мою комнату, клянусь тебе. – Блондинка невинно похлопала глазами, продолжая прятаться за моей спиной.
– Как можно было не заметить такого огромного кабана как Дэниэл?! Его шаги буквально заставляют стены дома трястись!
– Ладно, ладно, Рэй. Извини меня, пожалуйста.
Девушка наконец отошла от меня и медленно шагнула к парню, выглядя при этом как ребёнок, который провинился перед родителем. Она поправила свою клетчатую юбку, в которую была заправлена белая рубашка, сильнее затянула хвостики на голове.
– Ты же простишь меня, верно? – Её пальцы осторожно прикоснулись к плечу парня, пока она растягивала эти слова. – Рэ-э-эй?
Рэй взглянул на неё будто задумчиво, затем резко потянул её за талию, прижав свою подружку почти впритык к себе. Он был выше её на голову, и поэтому этого хватило на то, чтобы она смотрела на него, задрав голову вверх.
– Хорошо, крошка. – Парень заметно смягчился. – Ты ведь знаешь, я прощу тебе всё, что угодно, любовь всей моей жизни.
Она в ответ захихикала.
Меня чуть наизнанку не вывернуло после увиденной картины, показавшейся мне слаще чем зефир, и я резко отвернулась, намереваясь наконец уйти.
Но голос блондинки меня остановил:
– Подожди!
Я повернулась обратно и приподняла бровь в вопросе.
– Ты новенькая? Мы раньше тебя здесь не видели.
Мне вдруг стало интересно, заметно ли то искреннее удивление, которое, как мне казалось, отпечаталось на моём лице? А удивлялась я тому, что парочка, стоявшая передо мной, смотрела на меня без капли того надменного осуждения, с которым мне часто приходилось иметь дело. Они словно приняли меня за «свою».
– Сегодня мой первый день, – ответила я, уже готовая к окончанию нашего разговора.
– Здорово! – улыбнулась девушка, продолжая, и протянула руку. – Добро пожаловать! Я Руби. Будем знакомы?
Взглянув на протянутую руку, я не сразу протянула в ответ свою. Я редко знакомилась с новыми людьми, и потому каждый раз испытывала ужасную неловкость.
– Ламия, – ответила я.
– Довольно необычное имя… Впервые о таком слышу. – Словно неожиданно вспомнив о своём бойфренде, Руби быстро добавила: – А это мой парень, Рэй.
Рэй тоже протянул мне свою руку, но на этот раз я не ответила на рукопожатие: мусульманки не контактируют с незнакомыми представителями мужского пола физически.
Парень неловко и медленно убрал руку, и мне даже показалось, что он понял, почему я так себя повела, и не принял это действие за грубость с моей стороны. По крайней мере, я на это надеюсь.
Коридор мигом заполнился звенящим шумом: прозвенел звонок.
