– Ага, – отвечает та, пристраиваясь рядом.
Лея вываливает рис в суп и размешивает – так быстрее и вкуснее. Дома она бы непременно достала книжку, но у дедушки и бабушки читать за едой нельзя. Лея быстро расправляется с ужином. Дедушка ест иначе – неторопливо набирает горстку риса, аккуратно опускает ложку в тарелку, наполняя острым супом до краев, и, не спеша, подносит ко рту. Суп в дедушкиной чашке заканчивается, и Лея торопится на кухню – чай следует подать сразу же, как только дедушка отодвинет от себя пустую тарелку.
Пар струится из носика электрического чайника, из картонной пачки с трубящим индийским слоном сыплется с тихим шелестом заварка.
Дедушка закончил есть и, довольно откинувшись, смотрит в окно. Бабушка доедает остатки папоротника, чтобы не ставить почти пустую тарелку в холодильник.
– Харабуди, вот сахар, – Лея расставляет кружки и пододвигает вазочку с белыми кубиками рафинада. Дедушка кладет парочку, размешивает сахар и с громким хлюпаньем делает большой глоток.
Лея надевает фартук, набирает ковш горячей воды из железного бака, греющегося на краю печи, добавляет столько же холодной, намыливает мочалку хозяйственным мылом, моет и два раза споласкивает посуду. Вытирает белым вафельным полотенцем и аккуратно расставляет на полках. Бабушка оглядывает блестящие тарелки и одобрительно кивает головой. С недавних пор она по поводу и без повода стала говорить Лее: «Замуж за русского не ходи! Эй-щ-щ-щ» и притворно замахиваться на нее руками, на что та смущенно фыркает.
Мама наказала принести домой овощей, и Лея, надев резиновые сапоги, идет в огород. Вот салатный лук торчит острыми перьями, вот хрусткая бело-зеленая капуста бэча раскинула толстые листья. Лея, отряхнув землю с корней, заворачивает овощи в старые газеты и складывает их в авоську.
Вечереет.
– Харабуди, до свидания! – говорит Лея.
Дедушка дымит папиросой у печки, кивает ей, бабушка напутствует у порога:
– Чаль-гара-аа.
– До свидания, хальмуни, – отвечает Лея.
Путь домой всегда короче. Лея пробегает по ухабистой дороге, и недолго подождав на остановке, поднимается в полупустой автобус.
Народу немного, можно сесть на свободное сиденье. Мерный ход убаюкивает Лею, и она почти засыпает, когда несильный тычок в бок будит ее:
– Уступи место старшим.
Лея открывает глаза. Перед ней стоит пожилая женщина в цветастом фланелевом халате, в руках тяжелые сумки, слоновьи ноги в войлочных тапочках нетерпеливо переступают с места на место.
Лея подскакивает, а женщина, усаживаясь, бурчит:
– Никакого уважения к старшим. Что за нация такая – корейцы. Рассядутся, как у себя дома, бэгэшки узкоглазые.
Кровь приливает к щекам Леи, она отходит в конец автобуса и оставшуюся дорогу стоит, держась за холодный поручень и изредка меняя руки с красными полосами от врезающихся в ладони плетеных ручек.
Пельмени
– Мам, а что такое бэгэшки? – спрашивает Лея.
Деревянной скалкой она раскатывает бело-серые кусочки теста, похожие на мягкий пластилин. Ловко нажимает ладошками на круглую скалку, чуть наваливаясь на припорошенный мукой кухонный стол, покрытый клеенкой в красно-белую клетку. Тесто должно быть раскатано в одинаковые тонкие круглые лепешки, тогда пельмени будут красивыми.
– Бэ-гэ. Это значит «без гражданства», – поясняет мама. Смоченной в воде чайной ложкой она отделяет маленькие порции мясного фарша, кладет посередине лепешки, защипывает края в непрерывный аккуратный шовчик, уголки соединяет – еще один пельмень готов.
– Без какого гражданства?
– Без советского. Смотри, какой неровный получился.
Лея сминает кривую лепешку в комочек, раскатывает заново.
– Когда-то давным-давно, – начинает мама, словно собирается рассказать сказку, – еще перед войной Сахалин был частью Японии и назывался Карафуто. Сахалин освободили советские войска, японцам разрешили уехать, а корейцев оставили здесь. Только спустя много лет им стали давать советское гражданство, но не все корейцы захотели его принять.
– Почему?
– Надеялись уехать в Корею.
– А почему они не уехали?
– Им не разрешили, границы были закрыты.
– Ну конечно, это же вражеская страна, – понимающе кивает Лея. – И они до сих пор надеются уехать?
Мама вздыхает:
– Да. С самой войны. Погоди, выходит, почти тридцать пять лет прошло?
– Ну это же глупость!
Ловкие руки мамы выкладывают пельмени в ровные ряды, словно выстраивают маленьких солдат на плацу.
– Сейчас еще не так строго. Раньше корейцы без гражданства должны были каждые три месяца отмечаться в милиции. И в другой город нельзя было поехать без специального разрешения. Как-то твоя бабушка – ты ее не помнишь, конечно, – поехала на похороны в соседний поселок. Хоронили односельчанина, кажется, сапожника, и она непременно хотела с ним попрощаться. На остановке в рейсовый автобус вошел милиционер, проверил документы и высадил ее. И бабушка десять километров шла пешком.
– А почему она не взяла разрешение?
– Знакомый умер в субботу. Милиция была закрыта.
Лея хмурит брови, не прерываясь ни на секунду, раскатывает тоненькие кружочки. Мамины руки подхватывают лепешки. Фарш особый – с добавкой острой капусты кимчхи, так пельмени будут вкуснее.
– Мам, но ведь корейцы «бэ-гэ» никогда не попадут в Корею. Это капиталистическая страна, туда нельзя уехать. Почему бы не принять гражданство?
– Наверное, это не очень разумно. Но для них Корея – родина. И они до самой смерти будет надеяться, что когда-нибудь вернутся. Для старых людей это важно.
Лея пожимает плечами. Любуется на поднос с плотно уложенными пельменями и констатирует:
– Он просто неграмотные, эти дедушки и бабушки. Им же и хуже.
Мама ставит на горячую плиту кастрюлю с водой, через пару минут бросает в бурлящую белым ключом воду аккуратные пельмени, помешивает, солит. Достает их шумовкой, выкладывает горкой на бело-синее блюдо. Сверху кладет яично-желтый кусочек мягкого сливочного масла – оно тает, стекая золотистым ручьем.
– Пробуй, доченька. Они не глупые, они просто очень надеются.
Имприсинисты
– Ким, молодец. Полностью раскрыла значение чеховского путешествия на Сахалин, заслуженная пятерка! – Клавдия Ильинична кладет на парту тетрадь, идет по проходу, переступая ногами-бутылками в тупоносых туфлях, похожих на бульдожек.
– Таа-аак, Михайлова… Три с минусом! – тетрадь летит на соседнюю парту. – В материале не разобралась совершенно! – «бульдожки» следуют дальше по проходу.
Вика с облегчением выдыхает, подмигивает Лее и радостно шепчет: «Тройка тоже оценка!» Лея фыркает, но под строгим взглядом обернувшейся учительницы поспешно склоняется над тетрадкой.
Вика Михайлова появилась в классе недавно, и поначалу девочки настороженно приняли новенькую, но та оказалась совсем не задавакой. Она жила в соседней с домом Леи многоэтажке и в первый же день после уроков запросто окликнула ее, быстро приноровилась к шагу и стала рассказывать что-то смешное, словно они знали друг друга с первого класса.
Уроков сегодня было немного. Лея подождала Вику, и они вместе идут домой . Руки оттягивают тяжелые портфели, мешки со сменкой мерно бьют по сползающим гольфам.
– Лей, а ты правда весь «Остров Сахалин» прочитала? Вот сколько ты книг можешь за месяц прочитать?
– Ну, три, может, даже пять.
– Ого, – восхищенно протягивает Вика и вдруг делает легкое па, крутится на одной ноге и замирает длинноногой цаплей.
– Как Плисецкая! – с восторгом глядит на нее Лея.
– Пошли ко мне обедать? – предлагает Вика
Лея задумывается. Мама просила съездить к бабушке во Владимировку, но уроков задали немного, она успеет.
Девочки сворачивают с улицы во двор, входят в подъезд пятиэтажки, поднимаются по лестнице, скользя ладошками по деревянным перилам. Вика снимает с шеи разноцветную тесемку с болтающимся ключом, открывает дверь, обитую потрескавшимся дерматином, и несколько раз щелкает выключателем в темной прихожей.
– Лампочка перегорела! Надо мамке сказать, чтоб поменяла.
Побросав портфели, они идут на тесную кухоньку, где на заляпанной рыжими потеками плите стоит огромная чугунная сковородка.
Вика поднимает тяжелую крышку, радуется:
– Картошечка! Моя самая любимая еда! – включает плиту и, ожесточенно подергав кособокий кухонный ящик, достает нож, режет на клеенке хлеб неровными ломтями и кладет на стол две вилки.
Сковородка фырчит на плите, и Вика, обернув горячую ручку вафельным полотенцем, водружает ее на стол. Солнечно-желтые ломтики картофеля плавают в масле, прозрачный лук почти не виден.
Опустошив половину сковородки, девочки откидываются на спинки стульев.
– Вкусно! У моей мамы так не получается, – признает Лея.
– Дело в сале, – авторитетно объясняет Вика. – Нам бабка присылает с Украины. Мы там жили, пока сюда не приехали.
– Бабка?
– Мамкина мама.
– А, – кивает Лея, – мои дедушка и бабушка живут здесь, на Сахалине. Тоже мамины родители.
– Мамка специально подальше уехала, чтоб не лезли в ее жизнь. Давай чай пить! – Вика ставит на стол две высокие кружки с надписью «Сочи» и коробку конфет «Птичье молоко». Конфеты с коричневой, белой и желтой начинкой редко появляются на полках магазинов, и за ними сразу выстраиваются длинные очереди.
Вика поясняет:
– Мамку пациент отблагодарил, за то, что уколы ставит небольно, – Вика надкусывает конфету. – Ты какие больше любишь?
– Коричневые!
– А я – белые!
Лея берет конфету, откусывает маленький кусочек и, увидев белую начинку, протягивает Вике. В следующей конфете начинка коричневая, и она смакует сладость, облизывая перепачканные шоколадом губы.
Допив чай, Вика тянет Лею в комнату. Достает пухлую папку, развязывает тесемки, вынимает по одному большие листы, раскладывает на полу. Лея склоняется, разглядывает.
Бригантина качается у берега, паруса цвета спелой земляники трепещутся на ветру, светловолосая синеглазая девочка, похожая на Вику, смотрит вдаль. На капитанском мостике парусника виден неясный силуэт стройного юноши. Белые чайки парят вокруг деревянной мачты с толстыми витыми канатами.
Густая зеленая чаща. Длинные сплетенные лианы обвивают огромные стволы деревьев, на ветке растянулась черная пантера. Малахитово-черные глаза смотрят прямо на Лею, стальные мускулы готовы сорвать дикую кошку в прыжок, в узких зрачках плещется таинственная и немного насмешливая улыбка.
Маковое поле окружено пышными зелеными деревьями. Одинокое белое здание стоит поодаль, на пол-листа раскинулось высокое небо с нарисованными крупными мазками облаками. Женщина в соломенной шляпке с синей лентой на тулье и парусиновым зонтиком в руках спускается с пригорка, рядом идет малыш в бело-голубой матроске. Лица идущих скрыты, но Лея отчего-то знает, что женщина улыбается. Теплый ветер колышет маки, пышная юбка волнуется в такт гибким стеблям, увенчанным красными шапочками с угольно-черной серединкой.
Большой луг с незнакомыми нежно-фиолетовыми цветами. Ровные лиловые ряды простираются до самого горизонта, горы, встающие вдали зазубренной пилой, освещены лучами заходящего солнца.
– Что за цветы?
– Лаванда. Растет во Франции, около Ниццы. Нам в художке рассказывали.
Лея медленно переворачивает последний лист.
Незнакомый город. Ряды светло-песочных домов выстроились вдоль широких тротуаров, вымощенных блестящей серой брусчаткой. Балкончики с коваными черными решетками увиты зеленым плющом. На уличных вывесках иностранные буквы. Ажурная металлическая башня устремлена в небо, прорезая воздух стрелой.
– Красиво! Это где?
– Париж. Там жили художники-импрессионисты. Знаешь, они писали картины мазками, как запятые. Нам в художке рассказывали, что когда Клод Моне написал Лондон, то все начали над ним смеяться, потому что он нарисовал красный туман. Но когда люди вышли на улицу, они увидели, что дома из красного кирпича просвечивают сквозь туман, и он и вправду красно-бордовый. Импрессионисты писали то, что видели, а не то, чему их учили, – серый туман или зеленые деревья!
Лея удивленно смотрит на Вику, на вдохновенно сияющие глаза, на вспыхнувшие ярким румянцем щеки. Художники, картины – слова с другой планеты. Дома у Леи никогда не говорили об искусстве.
– Знаешь, Леечка, мне бы только до восьмого класса дотянуть – и в художественное училище! Только мамка против, говорит, что этим на жизнь не заработаешь и что все художники пьяницы. Эх, мне бы троечку по математике, самую-пресамую сла-а-абенькую.
Последнее слово Вика проблеяла по-овечьи, и они засмеялись.
–Давай домашку вместе делать? – предлагает Лея. – По математике немного задали, мы быстро!
У Вики опускаются уголки губ, лицо становится сонным, глаза тускнеют:
– Я в ней ничего не понимаю.
– Так я объясню! – горячится Лея, – Это совсем нетрудно, вот увидишь!
Вика с неохотой достает учебники и тетрадки, со вздохом раскладывает их на письменном столе, оглядывает книжки:
– Как ты только разбираешься в этой нудятине?
