– Она у меня рубль забрала! Что я маме скажу?
Та пожала плечами:
– Не надо было связываться.
– Вот же гадина! Ненавижу цыган!
Вика поправила светлую челку, взглянула на Лею:
– Цыгане разные бывают.
Лея подняла тяжелый портфель, отряхнула от пыли, отрезала:
– Все они одинаковые – грязные попрошайки! Пошли.
– Как ты можешь так говорить? – Вика вскинула голову, посмотрела на Лею в упор. – Про вас, корейцев, тоже плохо говорят – узкоглазые, пусть едут обратно в Корею… Тебе приятно?
Потрясенная Лея прошептала:
– Узкоглазые? Да как ты можешь…
– А как ты про цыган? Они тоже люди.
– Нет, не люди! Она у меня деньги выманила.
– Не все такие.
– Все! Все! – закричала Лея. – Мерзкие попрошайки! Всех их надо в тюрьму пересажать!
Вика выпрямилась и посмотрела прямо в глаза Леи:
– Мой папа цыган. И бабушка. Их тоже в тюрьму?
Лея оторопело смотрела на нее во все глаза.
– Ты же говорила, у тебя нет папы.
– Дура ты, Лейка…– уходя, обронила через плечо: – Ты мне больше не подруга. А с цыганками на улице не разговаривай, пропадешь.
Вика легко вскинула сумку на плечо и пошла, словно танцуя.
Через неделю Лея вошла в серую пятиэтажку напротив дома, поднялась на последний этаж, постучала в обитую рваным дерматином дверь. Открывшая дверь высокая женщина оглядела Лею и крикнула в глубь квартиры:
– Вичка, это к тебе! Ты Лея? – она приветливо улыбнулась. – Хорошо, что в новой школе у Вики есть подружки. Заходи!
Вика вышла в прихожую, оперлась о дверной проем, кутаясь в цветастую шаль с длинной бахромой.
– Алгебру сделала? – спросила Лея
– Не-а.
– Сейчас покажу, – сказала Лея деловито.
Проходя мимо Вики, тронула шелковистую, расшитую красными цветами ткань: – Красивая какая.
– Бабушкина.
– Старинная?
– Да. И серьги старинные есть. Показать?
– Ага, и на контрольную погадай.
Вика фыркнула, Лея засмеялась следом. Заглянувшая в комнату через полчаса мама Вики изумленно оглядела девчонок, яростно отплясывавших перед зеркалом «цыганочку». В ушах Леи звенели золотые ажурные серьги, Вика, обернув вокруг талии узорчатую шаль, скакала по комнате, разухабисто поводя плечами, маленькая грудь тряслась в такт громкой песне – трата-тата-там-та! Трата-тата-там-та!
Заброшенные учебники скучной стопкой лежали на столе.
Математика
(около 1830 года)
В деревне знали, что стоит Иль Хо оставить одного, то приди ты хоть через час или день, он будет сидеть на том же месте и, не видя белого света, писать и писать длинные строки с закорючками и значками, время от времени вскакивая и делая круг в полном восторге, словно поел сладких плодов ююбы. Увлекательнее любых забав, чудеснее любой игры была для Иль Хо математика. Числа и формулы складывались в его голове в прекраснейшую музыку, безупречная логика вычислений завораживала красотой.
Старики, глядя на большелобого мальчика, переглядывались между собой, изредка поглаживали его по голове скрюченными от тяжелой работы узловатыми пальцами. Дедушка Иль Хо гордился внуком, и всякий раз, когда ездил в город, покупал перья и чернила на деньги, вырученные от посева риса, чтобы любимый внук мог писать иероглифы сколько пожелает.
Часто дедушка, желая дать глазам мальчика отдых, брал его за руку, вел к протекавшей неподалеку маленькой речке. Неторопливо шагая, дедушка рассказывал о пытливом математике и астрономе Чан Ен Силе, создавшем небесный глобус и написавшем трактат о Солнце, Луне и звездах, о познавшем суть времени прославленном Сон Рене, изобретшем столетия назад астрономические часы.
Иль Хо запрокидывал голову к небу, следил за облаками, смотрел на быструю звонкую речку, на маленьких серебристых рыбок, сновавших в прозрачной воде, и представлял математиков седобородыми старцами с линейками и свитками в руках.
Повзрослев, Иль Хо открыл существование еще одной прекраснейшей вещи – улыбки любимой. Родители самой красивой девушки в деревне были рады сватовству высокого стройного юноши, которому прочили большое будущее.
Свадьбу сыграли всей деревней. По старинной традиции жених до седьмого пота сбивал вареный рис в тягучее тесто, чтобы клейкий хлеб – тток – стал молочно-белым. Дедушка, глядя на сильную спину внука, на мерно бухающий молот, дробящий рис в деревянном чане, лишь довольно щурился, слушая веселые подтрунивания соседей.
До утра дудели дудки, заливисто пели рожки, гремели барабаны. Жених и невеста в красных уборах сидели на низких подушках и лишь изредка касались друг друга краями одежды, поднимаясь для глубокого поклона перед очередным гостем.
Через месяц после свадьбы король объявил о проведении ежегодных состязаний. Дедушка сам принес внуку свиток с заданиями, ревностно проследил, чтобы он сначала поужинал и только потом раскрыл его и впился глазами в листы, испещренные значками.
Королевское состязание в точных науках проводилось каждый год. Десятки талантливых мальчиков по всей Корее проходили испытания. Лучшие приглашались в столицу, где определялся победитель, и тогда самый обычный мальчик из дальнего села мог стать учеником самых блестящих ученых мужей. Такими сыновьями гордилась вся деревня.
С детства Иль Хо мечтал принять участие в состязаниях. Он знал, что рожден быть ученым. Но подготовка заняла бы несколько месяцев, а он не мог позволить себе не работать на поле. Теперь же другое дело. Семья жены была зажиточной, и надрываться на поле не было нужды.
Иль Хо знал, что состязания не будут легкими – несколько десятков талантливейших юношей горят мечтой о победе. Но к ней есть только один путь – упорно заниматься, знать больше всех, быть лучшим. Иль Хо начал готовиться.
Он просыпался до рассвета, когда на небе еще виднелись бледные звезды и утренняя заря едва занималась нежно-розовым светом, садился за стол и не вставал, пока молодая луна не начинала светить в окна их маленького дома. Долгие дни и ночи слились для него в бесконечную череду формул. Прежде любимая музыка стройной гармонии чисел иногда вдруг превращалась в какофонию, и тогда он разрешал себе поспать подольше, но потом ругал себя за слабость, выходил во двор, выливал на голову ковш холодной воды и спешил за стол. Дедушка запретил жене Иль Хо отвлекать его, и она, тоскуя по нему, молча стояла у печи, изредка роняя слезы в кипящую острую похлебку.
Однажды она проснулась ночью в холодном поту, в страхе вскочила с циновки – напротив нее на четвереньках стоял Иль Хо.
Она в ужасе смотрела на него – всклокоченные волосы, черные немигающие глаза. Муж вытянул шею и залаял.
Она вскрикнула, выбежала на улицу, пронеслась по пыльной дороге, вскочила на крылечко и забарабанила в дверь. Через минуту сонный дедушка выглянул на улицу. Он удивленно наморщил лоб, увидев молодую женщину, вгляделся в ее искаженное страхом лицо и побежал по пустой улице.
Жена Иль Хо не помнила, как увозили ее мужа, как она кричала и билась, как родители увели ее к себе. Дома мать завернула ее в одеяло и принялась качать, словно маленькую девочку. Потом ее уложили на циновку, и она забылась.
Через неделю ей сказали, что Иль Хо умер. Она упала замертво. Очнулась от холодной воды, лившейся на лицо. Через несколько дней дедушка Иль Хо пришел в дом родителей, молча взял ее за руку и повел по улице.
На улицах никого не было – стояла странная мертвая тишина, лишь мелькали молчаливые тени за заклеенными бумагой окнами да слышно было, как весело визжат дети у реки.
Они подошли к дому. Нежно-голубые космеи, когда-то любовно высаженные ею у крыльца, совсем поникли без воды, ползучая повилика душила стебли роз, на крыльце лежала оставленная кем-то траурная белая повязка.
Дедушка тихо открыл дверь дома, они вошли. Женщина огляделась. Дом опустел, и даже полки, на которых когда-то были сложены книги, зияли чернотой. Почему-то это поразило ее больше всего.
– Дедушка, а где же учебники? – спросила она.
Он не ответил ей. Шаркая, подошел к печке, и она увидела книги, сваленные грудой около ведра с углем. Дедушка открыл железную дверцу, положил в топку разодранную книгу, чиркнул спичкой и стал смотреть на побежавший по страницам веселый огонек.
– Ты должна жить здесь до первой годовщины смерти Иль Хо. Каждый день ты будешь утром готовить рис и суп и ставить сюда, – дедушка показал на угол, где на низком столе горела свеча и белел листок, на котором иероглифами было выведено имя – Ким Иль Хо.
Она задрожала, а дедушка тихо сказал:
– Дух Иль Хо еще год будет с нами, потом он уйдет в мир мертвых. Таков наш обычай. Ты будешь жить здесь год, потом можешь уйти к родителям. Ты еще выйдешь замуж, ты молодая и красивая. У тебя еще будут дети, – на этом месте голос дедушки вдруг задрожал, но он пересилил слабость.
– Я буду здесь жить одна?
–Ты не одна. Иль Хо будет с тобой. Каждое утро ты будешь готовить ему свежую еду, как полагается жене, и проводить обряд поминовения. Каждую ночь ты будешь ложиться с мыслями о нем, оплакивая его кончину.
Она склонила голову. Дедушка встал, на мгновение положил руку на затылок с аккуратно заплетенными тяжелыми черными косами и вышел. Дверь тихо закрылась, темнота прокралась в дом, и лишь огонек в печи плясал, отбрасывая причудливые тени на стены.
Она подняла одну из книг, провела рукой по страницам. Книги стоили огромных денег в Корее, но теперь они ей не нужны. Только для растопки.
Через год вся деревня пришла на поминки в маленький дом. Старики, скрючив ноги, сидели на полу за длинными столами, женщины сновали из кухни в комнату, вынося многочисленные закуски. Свеча в углу плавилась и дымилась от дуновения сквозняка, влетавшего в беспрестанно открывавшуюся входную дверь.
Дедушка молча выслушивал слова соболезнования, кивал в ответ, следил, чтобы на столе не заканчивалась еда, поворотом головы указывал невестке, куда посадить запоздавшего гостя.
Вечером, когда ушел последний гость, они остались в доме одни. Она домыла посуду, начисто вытерла столы и большие чаны, положила кухонную тряпицу на край, придирчиво оглядела стопки тарелок и вышла в комнату.
Дедушка сидел за пустым столом. Она взглянула на него и остолбенела. Впервые она видела, как он плачет. Она бросилась к дедушке, схватила его за руку, но он отстранился. Открыл глаза, помолчал и ласково сказал:
– Спасибо, дочка. Теперь иди домой к родителям. Иль Хо здесь больше нет. Тебе нечего тут делать.
Она взглянула на него полными слез глазами и попросила:
– Дедушка, позвольте мне остаться еще на одну ночь.
Он удивленно взглянул на нее, покачал головой:
– Ни к чему это. Одной тебе не нужно здесь быть.
Она настаивала:
– Пожалуйста, дедушка!
– Ну, раз тебе хочется, – сказал дедушка. – Давай я растоплю печь, прохладно.
У печи одиноко лежал последний свиток. Он поднял его, дрожащей рукой уложил на решетку, сверху горкой легли дрова и щепки. Чиркнула спичка, и огонек заплясал на их лицах.
– Ложись спать, ночь пройдет быстро, – сказал дедушка.
Она низким поклоном проводила его, тихо закрыла дверь.
Ее мать, всю ночь мучимая дурными предчувствиями, ранним утром исступленно заколотила в дверь. Прибежавший следом сын не дал матери войти в дом, сам вынул сестру из петли и положил холодное тело на пол. В печке еще теплились угольки, догорала бумага, обуглившиеся края тихонько чадили.
На похоронах, глядя на дедушку Иль Хо, который шел за траурной повозкой, рыдая и качаясь из стороны в сторону, люди шептались: «На похоронах внука и слезинки не проронил, а сейчас словно ума лишился».
После тех страшных дней дедушка исчез и объявился в деревне через месяц. Он шел, держась за борт высокой повозки, на которой лежала огромная тесаная мраморная глыба, укрепленная распорками. Повозка кое-как взобралась на гору. У подножья горы звонко журчала говорливая речка, а с вершины, куда ни кинь взгляд, виднелись рисовые поля и окрестные деревушки, разбросанные в низине.
Несколько молодых односельчан с трудом водрузили камень на постамент. Дедушка размотал бечевку, сдернул грубую мешковину, и народ ахнул – с искусно вырезанного барельефа улыбались юные Иль Хо и его жена.
Дедушка постоял рядом с камнем, задумчиво погладил холодную шершавую глыбу, низко поклонился памятнику и ушел в лес. Больше его не видели.
А старинный камень и по сей день стоит в небольшой деревушке в Корее.
Кто-то пустил слух, что если потрогать волшебный камень, то сдашь любой, даже самый трудный экзамен, и со временем его серые грани отполировали до блеска детские ладошки.
Стайками бегут дети мимо волшебного камня в школу, в жаркую погоду они играют у его подножья, укрываясь в громадной тени, их веселые голоса и споры часто звучат рядом. Неустанно журчит река, и тихо шелестят деревья, словно переворачиваются листы книг.
Часть II. КАРАФУТО
Указ
Ок Суль шла вдоль лесного ручья, вслушиваясь в его неумолчное бормотание; влажная земля, рыжая от прошлогодней хвои, слегка пружинила под комусинами. Оставляя легкие, чуть косолапые следы, Ок Суль спустилась к небольшой запруде. Подвернула рукава чогори, склонилась над прохладной гладью и всмотрелась в колышущееся отражение черноглазой молодой женщины с заплетенными и убранными наверх косами. Глаза ее были невеселы. Ок Суль зачерпнула пригоршню холодной воды, умылась. Возле ручья дышалось легко, и она запела едва слышно «а-ри-ран, а-ри-ран…», но осеклась – в этом лесу слова любимой песни звучали чуждо.
Казалось, совсем недавно она любовалась горами, что окружали ее родную деревню в Кёнсан-Пукто, юго-восточной провинции Кореи, выходящей к морю. Весной склоны переливались маслянистым клейким блеском молодой листвы, в жаркие месяцы становились темно-зелеными, осенью превращались в картину, расписанную широкими мазками в багряно-красные и охристо-желтые цвета. Зимой голые ветки деревьев расчерчивали небо, словно иероглифы, выписанные тушью на уроке каллиграфии, рисовые поля чернели, отдыхая.
Времена года сменяли друг друга, и шестнадцатилетняя Ок Суль знала, что нет силы, могущей изменить неуклонный ход природы. Другое дело – людские судьбы.
Отец рассказывал, что когда-то их семья была зажиточной. С утра до вечера он и его братья работали на ухоженном до последнего колоска поле, издавна принадлежавшем семье.
