Я оборачиваюсь к окну, и вижу спящую Журри в кресле гостиной. Такая невинная и печальная, пропитана жалостью к себе.
На это он любит смотреть? Какое ему дело до этой девушки и по какой причине он так назойливо крутится рядом?
Когда я сказала ему уходить, то хотела лишь высвободить каплю злости. Я не само зло, не агрессивна, не жестока, это все в моей голове. Это оружия. Меня нельзя любить или уважать, я не гожусь в друзья. Только так могу облегчить жизнь тех, кто радушно впускает к себе незнакомцев и готов стать близким человеком для них. Не имею права разочаровывать и давать надежду, я должна оставаться собой и не только для себя, но и для других. Мне нужно казаться монстром, чтобы случайно не причинить вред невинному.
Вот какое сложилось у тебя обо мне мнение? Монстр? Мерзкая тварь? Так смешно думать о том, что как раз то Воронвэ и подарил мне чувства, которых достойны непокорные и злые существа. Хотела ли я действительно причинить вред чужаку? Сложный вопрос, ответа на который у меня долгое время не было.
Часто теперь я нахожусь в саду, между суетливых ив, которые так и норовят коснуться моего лица. Это приятно. Земля теплая, мягкая, щекочет кожу сочной, летней травой.
Выражение моего лица меняется только в моменты общения с кем-то. И то это только бесконечное количество масок, что подарили мне боги для созревания и скорейшего возрождения. В венах стынет кровь, когда я думаю об этом. Скоро у меня появится возможностей больше тех, что имею сейчас.
Притягиваю руку к небу и представляю, как касаюсь пушистых облаков. Только так могу почувствовать их мягкость. Какая жалость. Слишком часто кажется, что имея неприлично много, я чувствую лишь малость. Но что поделать, такой уж родилась. Такова моя судьба. Из всех возможных жизней, именно эта дается так сложно, почти недосягаемо. Я живу ограниченно, постоянно чего-то лишаясь и сдерживая назойливое любопытство. Почему? Потому что у всего есть путь и цена, у каждого свершения и мимолетного порыва.
Много ли людей делали мне больно? Много. Каждый из них поплатился за это, но однажды пострадал невинный. И это было приятно. Неправильно, но приятно. Видимо моя жизнь сломана и испорчена на корню. Я давно смирилась с тем, что лечение не поможет. Это яд, который уничтожает медленно, вязко и мучительно. Только приняв свою участь я способна продолжать существовать. Этим невинным оказалась моя мать. Только вот осознание этого пришло слишком поздно. Долгие годы я училась не причинять вред и быть умнее всех тех, кто всего лишь наслаждается убийством. Так иронично. Изголодавшийся зверь отказывается от добычи, которая убита для забавы.
Я уснула, когда на город опустилась тень. Мои сны пусты и быстротечны, словно плыву в темной комнате по прозрачным лентам. Это радует. Не нуждаюсь в лишних красках, данная картина только в черно-белых тонах.
Проснувшись, понимаю, что слегка тяжело дышать. Испуганно поднимаю руки, когда вижу лежащую на мне Журри. Сердце в панике заметалось в груди, будто бы просится на волю. Странное ощущение.
В тот момент я вспомнила разговор с незнакомцем и чуть не поддалась эмоциям. Несмотря на все то, что Журри во мне вызывала, я была не в силах решиться на убийство. Воронвэ приказал мне вымещать злость на ком угодно, но не на ней. Я надеялась на то, что это справедливо.
Девушка лежит головой на моем животе и медленно дышит. Ладони вместе, прижаты к груди. Я суетливо смотрю по сторонам убеждаясь в том, что рядом никого. Журри сонно кряхтит и обнимает меня одной рукой за пояс.
Не хочу. Уходи. Мне неприятно. Мысли галопом несутся в голове.
Она теплая и легкая, я слышу животом ее медленный пульс, словно крошечный зверек топчется на одном месте. Сейчас я могу схватить ее за волосы и скинуть с себя, начать бить. Но это должно оставаться в голове, лишь в моей гнилой и порочной голове. Ради тех, кому я посветила свою верность и надежды.
***
Они кричат, так громко, что срываются на рык. Летит посуда, дрожат занавески. Слышу, как отец быстро бежит по лестнице вниз и тянет за собой маму. Она кричит и плачет, цепляется руками за перила.
Глупая. Ты ведь такая сильная, но опасаешься навредить ему. В отличие от тебя, он не боится. Из раза в раз ты сдаешься, позволяешь кому-то так незаслуженно и подло одержать над тобой верх. Ты всегда была слишком сильной для нашего слабака отца.
Вижу, как Деян поджимает к себе колени, сидя в углу комнаты. Я прошу его о молчании, прижимая палец к губам. Брат кивает и зажимает рот рукой. Тихо встаю и лезу под кровать, где веревкой к деревянной ножке привязан тупой отцовский кинжал.
Уже тогда я понимала кто и на что способна. Уже тогда я была такой. Жесткой, бесчувственной, неумеющей любить, сострадать. Может быть, у меня и была возможность стать кем-то другим, но этот путь понятней и ближе всего. Только так могу чувствовать себя настоящей.
Тихо отвязываю кинжал и встаю с пола. Доски противно скрипят. Я замираю. На лице расцветает впервые та самая улыбка. Это так приятно предвкушать, думать и представлять. Подхожу к брату и целую его в щеку.
А ведь мы были детьми. Тогда в нас заложили совсем не те морали, что должны были.
***
Утопленники не горят
Лореул. Прошлое.
Каэлин Рогнед.
Все было неоднозначно. Если она уйдет, то вслед уйдут они оба. Но при этом я так страстно этого желала. Для меня не сложно запереть Деяна, сделать пленником навсегда и вечность быть рядом. Но разве это здоровые мысли? Это то, что должно увидеть свет? Он даже не знает о моих способностях, до сих пор считает слабой, невинной и добродушной. Пусть так будет и дальше. Журри не сможет его забрать у меня. Только не таким способом.
Однако, чем больше времени девушка проводила в нашем доме, тем теснее становилась связь с Воронвэ, который учил меня день и ночь порядку. Ненужные мысли я блокировала и заменяла своими. Не все слова бога достигали моей головы. Я фильтровала каждое сказанное предложение и копалась в воспоминаниях матери. Таким образом, поняла каких ошибок способна избежать, а к чему стоит прислушаться больше, чем нужно. Я сделала выводы о многом.
– Что ты делаешь? – спрашиваю тихо, кусая зубами трубку.
Кресло, в котором я сидела, слегка качалось вперед-назад от ветра. На веранде было холодно, но меня это трезвляло и толкало на прочные мысли, которые были важны.
Девушка испуганно вздрагивает и хватается за перила. В воздухе парит темная и едкая магия, отчего щиплет болезненно нос. Погода мрачная и шумная. Навряд ли нас кто-то может услышать. Я втягиваю в себя табачный дым и наблюдаю. Кажется, что-то чего так долго ждала, наконец, произошло. Журри начала грешить. И не просто грешить, а ломать чужие судьбы, причинять боль и следовать примеру обезумевшей матери комели. Не думала, что ждать придется так мало, но девушка продолжает удивлять. Даже смешно, что и сейчас на ее лице маска жалости, а по щекам текут очередные слезы.
Она и правда навредила Деяну.
– Напугала, – виновато шепчет Журри, сжимая в руках какие-то безделушки. – Я…
– Уходишь? – перебиваю ее, не желая выслушивать вранье. Мне нет нужды слушать витиеватые речи и кучу оправданий. – Как ожидаемо. Мне даже немного стыдно, что я сомневалась в том, что ты способна оступиться. Ты ведь отступница, верно?
– Что значит отступница? – слепо девушка бродит взглядом по улице, ориентируясь на мой голос.
Поджимаю губы и внимательно смотрю на Журри.
А ведь и правда жалкая. Ничему не учится, ничего не принимает и не пытается хотя бы подняться с колен. Даже плечи опущены, а спина сгорблена. Вся насквозь пропитана беспомощностью и безнадежностью. Даже удивительно, что Воронвэ не пытается ее убить. Может быть, считает низостью? Но это не имеет значения, когда дело касается предателей и комелей.
– Вот как, – зло ухмыляюсь я. – Так ты совсем ничего не знаешь. Тогда отправляйся в Серийю и покопайся в их библиотеках. И не говори, что у тебя есть другая цель. Мы ведь с тобой лучше других знаем истинные лица друг друга. Может быть, в Серийе ты найдешь в себе смелость найти что-то стоящее.
– Как жестоко Каэлин, – впервые показывает характер Журри и презренно ухмыляется. – Ты ведь осознаешь, что говоришь о невозможных для меня вещах.
В моих глазах заблестели лезвия. Ими-то я и вырежу твою самонадеянность и бесконечную надежду на всех вокруг.
– Тогда просто иди, комель, – выплевываю с улыбкой. – Или я сделаю то, что должна.
Мне приятна эта сцена. Я владею моментом. Она на поводке и только мне решать, что будет дальше. Девушка уже глубоко в сердце брата прогрызла целый лабиринт и протянула через него острую проволоку. Воровка, обманщица, предательница. Вот кем она станет для Деяна после ухода. Журри тоже убийца. За ней тянется шлейф проступков и эгоизма, которые в конце концов ее убьет. Я бы никогда и ни за что не остановила ее. Это ведь то, чего так ожидало мое неподдельное сердце. Да, я была искренней или молчаливой. Никто не мог бы назвать меня лгуньей.
Девушка кивает и виновато смотрит в пол. Стеклянные глаза полны слез, которые лишь в очередной раз злят. Злят из-за того, что их есть кому подтереть. Это выводит меня из себя.
– Иди, – не могу сдержать рык. – Он ведь тебя ждет? Не забудь передать привет…
Я бы даже могла впиться зубами в нее, отгрызть кусочек. Ведь от природы у меня потрясающие, длинные клычки. Это всегда умиляло мать, которая почему-то позволила себе стать похожей на людей. Будь моя воля я бы и с ней что-то сделала. Все они эгоистичные дураки и ведут себя словно дети, не понимая, насколько важны и сильны. Все они лишь зря потраченная божественная сила. Быть чем-то выдающимся и сбегать. Как же сейчас Журри близка к смерти.
Девушка жалостливо кривится и быстро спускается по ступеням. Плачет. Сейчас это не сработает. Я не Деян, не стану жалеть, останавливать. Пусть уходит, вместе с…
Мгновенно осматриваюсь. Никого вокруг нет и улица за калиткой пуста. В воздухе лишь аромат дождя и соли, ничего похожего на запах магии чужака. Спустя минуту девушки уже и след простыл. Начал срываться дождь, вдалеке загремел гром. Борюсь с желанием догнать ее и прикончить, навсегда избавиться, без опаски на возращение. Сжимаю пульсирующие виски и кривлюсь.
Сможем ли мы тогда встретиться с незнакомцем? Не станет ли это нарушением воли? Опять в моей сдержанности растет брешь и противоречия. Все тело сводит судорога.
– Перестань! – шиплю и бью себя по голове. – Хватит! Хватит!
Неожиданно пробивает на улыбку. По двору разносится глухое эхо моего истерического смеха.
Что я наделала? Как могла поступить так с братом? Будет ли от этого кому-то лучше, кроме меня? Все эти земные вопросы не смогли меня потопить, а лишь сильнее раздули ненависть. Я просто взяла и позволила ей поступить плохо. Было ли в моем предназначении хоть что-то по поводу данного момента?
Хохочу так громко, что приходится прикрывать рот.
– Как прекрасно, – шепчу, вытирая слезы от смеха. – Как же приятно. Кажется, и правда становлюсь сумасшедшей.
На протяжении нескольких часов я блаженно сидела на веранде и любовалась непогодой. Таким мне хотелось бы видеть мир всегда. Желающим жить так как подобает, борющимся с порывами ветра, чтобы равновесие никогда не смогло быть нарушено. Проблемы уважают, а победы ценят. Дети растут сильными и счастливыми, а родители без опаски отпускают их гулять. Разве все это настолько ужасно, что не может стоить каких-то верных законов?
Деян был в ужасе. И после пропал на целый день. Уже и не помню, что он говорил, знаю это неважно. Он пришел болезненный, но спокойный. Схватил меня, как медведь в охапку, и так уснул, прижимая к себе настолько сильно, что становилось жарко. Брат вернулся, как и в прошлый раз. Я гладила его по волосам и плечам, убаюкивала. А после дала себе слово, что больше не вернусь в замок. Знаю, что рано или поздно придется расплачиваться. Но мне правда надоело тешить кого-то. Плевать на боль, просто больше никто не будет меня использовать, только если этого захочу я сама.
В день ухода Журри во мне воспряла воля, которая постепенно росла. Я понимала, что это и есть путь к освобождению. Все это поможет мне достигнуть врат заточения и снести замок. На тот момент воля лишь напоминало дитя, которое предстоит растить и оберегать, наставлять на правильный путь. Раньше она и вовсе была неживой. Пробил час пробуждения, которое уже не остановить и никак не укротить.
Как бы мне ни хотелось, но жизнь не стала прежней. Брат опять угодил в цепкие лапы тех, кто вечно жалуется и просит помощь. Как же все это противно. Новые друзья вели его по пути, который уходил вдаль. Я опять его теряла. Опять наблюдала за тем, как он поступает неверно. Приятно осознавать, что в итоге он поплатится за неверные шаги. Несмотря на то, что он мой брат, я желала наказания для отступников. Мне презренны все те, кто так подло отсиживается и поступает во вред людям. Они не имеют права так жить. Мы были сознаны, чтобы направлять людей, наказывать и дарить гаранты на покой. Нет в нас места для вольной жизни.
***
Это была я.
Я подожгла дом Журри, после того как долго искала ее. Впервые за долгое время Воронвэ, наконец, позволил приложить руку к ее судьбе, но меня снова остановили. Опять так позорно и убежденно в том, что это верный путь. У меня не было права сомневаться и требовать объяснений. Под силу было лишь удерживание и молчание, которые тренировали, закаливали. Непостоянство Воронвэ меня задевало. Он позволил мне зажечь огонь, но не дал ему поглотить Журри вместе с беспомощными детьми предателей.
Она осталась такой же жалкой и беспомощной, только теперь еще и обрекла на это детей. Невинных и ни о чем не догадывающихся. Для таких как я, сошедших с ума это всего лишь дополнение, а не преграда. Этот пожар – первое вырвавшееся из меня зло за долгие годы. Жалела ли я после? Разве что о том, что не смогла довести дело до конца. Кажется, меня всегда будет ждать неудача, пока не буду призвана на службу. Но я никогда не останавливалась, даже на пороге провала. Я грызла землю зубами, но заботливая рука останавливала меня и призывала опомниться. Воронвэ видел правосудие в чем-то другом.
Какое-то время я была одержима верховными богами из Правь и видела свет лишь с далеких небес. Это позволяло продолжать двигаться и не опускать руки. Это притупило ярость и заставило сонно качаться в раздумьях о желаемом будущем.
Почему Журри должна была умереть? Потому что она сеяла вокруг себя хаос как какую-то заразу. С каждым разом от нее несло все большей опасностью и это сводило с ума. В этом они с чужаком были похожи. Они оба вызывали во мне негативные эмоции, хотя я пыталась сохранить равнодушие, как это было раньше.
Снова на моем пути возник незнакомец. Так предсказуемо, что я невольно улыбнулась его сердитому лицу. И это была отнюдь не радость.
– Ты продолжаешь это делать? – произношу в тихом, спящем лесу, в котором он спрятался после пожара. – Кто ты такой? Почему делаешь это? Прости, если кажусь назойливой.
Я была переполнена иронией, которая заставляла чужака теряться и хмуриться еще сильнее.
– Я мог бы убить тебя, – говорит тихо и спокойно, развязывая шнурок плаща на горле.
Снимаю с головы капюшон и смотрю на него широко распахнутыми глазами. Приятно вот так предстать перед ним, свободной, не сдерживая себя. Это ведь наш первый разговор спустя несколько лет. Не могу сказать, что ждала этого, но была уверенна в этой встрече. Это как что-то запланировать на годы вперед и не удивиться.
– Убей, – отвечаю спокойно. – Ты не первый и не последний. Давай, сделай так. Убеждена, что это доставит мне небывалое удовольствие. Попытки – это то, что делает мою жизнь такой насыщенной. Ты даже не представляешь сколько их было… Все вы тупицы.
– Твой путь ошибочен, – продолжает спокойно, серьезно, максимально сдерживаясь. – Ты долго плутала и забрела не к тому. Если ты раскаешься, то я помогу тебе или хотя бы пойму.
– Чего? – прикладываю руку к уху и кривлюсь, словно плохо его слышу. – Прости, я не могу разобрать твой бубнеж.
Это никак его не цепляет и не выводит из себя. Приятно видеть, насколько сильно он старается и сдерживается. Кому как не мне понимать, каких усилий это стоит и что за этим последует. Взрыв.
– Я сказал, что ты следуешь за убийцей, – произносит очень громко, что мгновенно будит во мне ярость. – Теперь достаточно громко?
– Не смей, – зло скалюсь. В голове начинает звенеть. – Слышишь? Ты можешь долго и много говорить о людях и своих убеждениях, но не заставляй других сомневаться в себе. Это грех, за который ты обязан будешь заплатить своей жизнью.
– Жизнью? – хмурится мужчина. – Говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Что может такая как ты знать о жизни? Разве что только как ее отнять…
– О, да… В этом ты прав! – призываю огонь и тело окутывает пламя. – В этом я чертовски хороша!
– Больше не прикасайся к ней, – говорит он еле слышно и осматривает притихший лес. – Если Журри придется умереть раньше времени, то хотя бы не от твоей руки. Настолько позорной смерти я для нее не желаю.
Самбор опять исчез, продемонстрировав неуважение и максимальное презрение. Он делает все, чтобы меня вывести из себя. И это удается ему лучше всех остальных.
– Как прекрасно! – кричу и складываясь пополам, смеюсь. – Ты потрясающий! Поскорей бы добраться до тебя и прикончить! Слышишь? Скоро ты познаешь правосудие, в котором мучительно будешь тонуть много лет! Я позабочусь об этом непременно, мой дорогой Самбор!
Находя покой в одной точке, я подолгу представляла себе моменты долгожданных свершений. Сколько бы ни прошло времени, сколько бы ни умерло близких мне людей, я всегда буду грезить лишь о смысле своего существования. Я никогда не стану похожа на всех тех, кто тонет в земной жизни и не стану эгоистично творить что попало. Пусть все считают меня монстром, если это позволит мне вершить правосудие и сохранять равновесие. Смысл моей жизни не является мной, это то, что позволяет представлять из себя хоть что-то ценное. Родившись без рук – научись плавать, без ног – бегать. Игнорируй свои недостатки, делая из них что-то обыденное.
***
Мне было недозволенно встречаться с богами в верховной палате, поэтому я общалась с их дымчатыми призраками, когда оказывалась одна. Все они как один смотрели на меня строго и величественно, как и положено богам. Я терялась в их образах и надеялась, что однажды услышу слова благодарности. Дело было далеко не в одобрении, а в последствиях. Каждого из них я считала творцом и существом способным изменить мир в лучшую сторону. Поэтому, если они сочтут мои действия правильными, я удостоверюсь в том, что приложила руку к лучшему миру.
– В тебе скапливаются противоречия, Каэлин, – говорит один из богов. – То же самое случилось с твоей матерью. Вскармливаешь ли ты их в себе самостоятельно?
Я отрицательно машу головой. В груди что-то стыдливо сжимается и причиняет адскую боль.
– Тогда как ты поступишь с тем, что так бесстыдно вламывается в твою голову и рушит ценные мысли? – произносит тихо другой бог и зло бьет кулаком по невидимой поверхности. – Он ведь говорит тебе о непозволительных вещах!
– Я приму их и учту, но не стану меняться, – бормочу, смиренно сжимая кулаки. – Все, что есть в моей голове постепенно приходит к порядку. К тому порядку, который я вижу вашими глазами. Я не способна со всем согласиться, но вы можете не сомневаться в моей верности…
– Каэлин, – громко произносит Воронвэ, поднимаясь с незримого трона. Вокруг суетливо зашатались деревья. – Пока твои мысли приходят в порядок и выстраиваются в стену, мысли других готовят оружия чтобы сломать эту стену. Ты ведь думаешь о Самборе? Ты думаешь о том, почему его поступки отличаются от твоих, хоть вы оба божества. Почему не считаешь его отступником?
– Он отступник, – машу согласно головой. – Как и многие другие, кто пытаются сблизиться с людьми. Его правда это лишь его правда. Он имеет право на свое мнение.
– Это непозволительно… – гневно взрывается бог Альтера.
– Я верна вам! – обрываю бога, не желая слышать сомнения в свою сторону. – Как это было всегда. Я учла ошибки предков и осознала истинную цель. Вам нет нужды бояться и сомневаться на мой счет. Прошу, призовите меня на службу и у меня появится возможность это доказать!
– Твоя воля слаба, – настаивает один из богов. – Ты все еще не имеешь возможности освободиться. Ты в состоянии служить богам из Правь только лишь потому, что в твоих руках камень. Над всеми остальными оружиями богов из Навь мы не в силах одержать власть. Пока на тебе печать Беррианы, ты не сможешь по-настоящему служить правящим богам. После того, как Берриана спустилась в мир мертвых, она в своей последней воле возложила на тебя печать. Эта вещь мешает тебе прийти к осознанности. Мы бессильны перед печатью.
– Но я уже способна выполнять вашу волю! – воскликнула я, прижимая ладонь к груди.
– Это не так, Каэлин, – произносит строго Воронвэ. – Ты питаешься насилием и болью, только по тому, что в тебе все еще идет борьба. Ты людская рабыня и до сих пор сопротивляешься. Но сопротивление – это не результат. Мы не можем доверять тебе полностью, пока в тебе существует печать Беррианы, пока в тебе все еще живет услужливость людям. Обрети нужную волю, чтобы избавиться от рабства и тогда мы доверим тебе правосудие. А до того момента старайся и продолжай бороться, дитя. Богиня пустыни предпочла оставаться с людьми и служить им, а значит оставила тебя в одиночестве.
– Если я убью ее, то смогу обрести волю? – в отчаянье кричала я, пока непозволительная ярость в сторону богов потихоньку росла. – Как мне избавиться от печати?
– Борись, Каэлин, – добродушно произносит Воронвэ, протягивая мутную ладонь. – Борись за то, что считаешь свободой для самой себя. Иметь выбор – это она и есть. Свобода. Ты его еще не сделала.
Боги растворились в воздухе, оставив меня одну тонуть в отчаянье и бессилии. Сколько еще мне нужно преодолеть, чтобы моя ненависть к людским желанием стала очевидной? Я убила стольких неугодных богам и следовала за ними, находясь на земле. Они так далеки от меня и так жадны. Им постоянно кажется, что я не совершенна, недостаточно стойко отношусь к их виденью мира, но это не так.
***
Мне пришлось вернуться в Бронду и ждать возвращение брата. За три года отсутствия Журри он всего-то изменился в худшую сторону. Еще сильнее отдалился от меня и лишь изредка приходил за откровениями. Я только слушала и смеялась, когда это было нужно. В холодные, серые дни он предпочитал работать или уходил на рыбалку. Спустя время и вовсе поступил в академию. Дурак. В среднем мы виделись пару часов в день и только вечером или утром. Его стремление казаться обычным человеком меня уничтожало.
За два года я только пару раз появлялась в замке, за что была каждый раз наказана. В последний раз меня чуть не убили. Открытых ран было так много, что регенерация не справлялась и я потеряла очень много крови. Пришлось остаться в замке на ночь. Лежа на полу тело обдувало сквозняком, наверх поднимались крупные частички пыли. Чувствовалась усталость. Кровь на теле засохла и неприятно стянула кожу. Снова это ощущение бескрайней несправедливости и злости.
