– Детка, но ты же не всерьез? – скалится он. – Проспорила кому-то, признавайся?
– Не ваше дело, – я старательно держу дистанцию через вежливое «вы». Потому что я на работе, он клиент, и мне нельзя ругать его последними словами, даже если хочется.
– Мое дело! – упрямо говорит он.
– Ваше дело вот там стоит, – с неожиданной язвительностью говорю я и кидаю красноречивый взгляд на его девушку, с которой он вообще-то ночь провел. Еще и заплатил ей за это. Какая это все-таки мерзость!
Я дергаю руку, чтобы вырваться, но безуспешно. Хватка у Соболевского стальная.
– Отпустите меня, – шиплю ему, – и не мешайте мне, пожалуйста, выполнять свою работу.
– Нет, не отпущу. И никуда ты, бля, не пойдешь, пока не объяснишь все нормально.
– Тимур! – возмущённо подает голос красотка. Она уже успела надеть на себя платье, в котором выглядит еще более голой, чем без него. – Что происходит? Я ничего не понимаю! Ты что, знаешь эту уборщицу? Она украла у тебя что-то? Давай полицию вызовем!
Соболевский оглядывается на нее с таким видом, будто только сейчас вспомнил о ее существовании.
– Рот закрой, – цедит он. – И какого хрена ты тут еще, я не понял?
– Мы же хотели вместе с тобой поехать, – уже не так уверенно говорит красавица. – Нам ведь в одну сторону.
– Я передумал. Давай сама.
– Ты офигел, Тимур? Сначала уснул тут, пьяный, потом еще так со мной разговариваешь! Такси мне вызови хотя бы! – требует она капризно.
– Лиза, – говорит он с такой отчётливой угрозой, что та вздрагивает. И, судя по ее вытянувшемуся лицу, понимает, что выбрала неверную стратегию. – Ты, кажется, меня с кем-то спутала. Командовать мной не надо, поняла? Сама вызовешь тачку, не переломишься. Я тебе достаточно бабла скинул. С запасом.
– Ну и козел же ты, Соболевский, – зло говорит она. – И почему я только с тобой поехала, а?
– Потому что косметология и прочая херня сама себя не оплатит? – хмыкает он цинично.
– Да пошел ты! – на идеальных скулах вспыхивают некрасивые алые пятна. – Пусть в следующий раз вот эта тупая уборщица в своих зассанных тряпках перед тобой ноги раздвигает, понял? А я не буду!
Ее злое оскорбление неожиданно меня задевает. И не просто задевает, а входит в сердце так глубоко, словно осколок острого стекла. В груди становится больно, а из глаз сами собой, точно кнопку кто-то нажал, льются слезы. Горячие капли текут по щекам, и я закусываю губу, пытаясь их остановить.
Почему так до ужаса обидно? Может, потому, что вначале эта девушка показалась мне нормальной и даже приятной? Она так по-человечески со мной разговаривала, что я совсем не чувствовала свою работу унизительной. А сейчас чувствую. И себя ощущаю какой-то бомжихой. Человеком низшего сорта.
– Подошла и извинилась, – резко говорит Соболевский. И вот такого тона я у него ещё ни разу не слышала.
– Чего? – фыркает она. – Вот я ещё перед обслугой не извинялась! Может, мне ещё на колени перед ней встать?
– Надо будет – встанешь, – тяжело роняет он и, кажется, не шутит. – Подошла, блядь, и извинилась.
– Или что? – воинственно интересуется она.
– Или больше никогда не найдёшь работу в этом городе. Ни в каком качестве. Даже сортиры мыть.
– Ах ты су…
– Я жду, – напоминает Соболевский. Бросает непроницаемый взгляд на меня и добавляет: – Мы ждем.
Мне от всего этого ужаса хочется провалиться сквозь землю. Вот почему так? Некрасиво повела себя она, а стыдно почему-то мне? И не нужны мне ее лживые неискренние слова прощения, вот правда. Лучшим извинением будет, если она свалит. И желательно с Соболевским под ручку. А я спокойно доделаю уборку, переоденусь и поеду на учебу.
– Ну! – Он, кажется, уже теряет терпение. А та, с которой он сегодня спал (почему мне неприятно об этом думать?) медленно приближается ко мне, будто идет на казнь. Вот такая – с перекошенным от злости лицом – она уже не выглядит красоткой. Скорее ведьмой из сказки.
Наконец она оказывается около меня и быстро, сквозь зубы, бормочет:
– Извини.
– Ничего страшного, – неловко отвечаю я.
– Хочешь, чтобы она встала на колени? – спокойно интересуется у меня Соболевский.
Я отчаянно мотаю головой. Нет! Ни в коем случае! Ненавижу чужое унижение.
– Ну и зря, – мрачно говорит он. – Она бы тебя поставила. Злее надо быть, детка. Ты пожалеешь, а вот тебя саму жалеть никто не станет.
Я никак на это не отвечаю. Девушка вообще пропускает эти слова мимо ушей.
– Всё? Доволен? – зло спрашивает она у Соболевского.
– Нет, – лениво говорит он и посылает ей неприятную ухмылку. – Но ты можешь идти.
Она бросает на него острый ненавидящий взгляд, хватает сумку и идёт в коридор с видом оскорбленной невинности. Стук шпилек по плитке, а потом оглушительный грохот закрывшейся двери. Она так ею хлопнула, что я не удивлюсь, если штукатурка с потолка посыпалась.
– А вот теперь, – мягко говорит Соболевский, но в его голосе звучат хищные, опасные нотки, – поговорим без свидетелей. Правда, детка?
Глава 6. Отпусти меня
Соболевский смотрит на меня требовательно, тяжело, а его рука все еще сжимает мое запястье. Слишком крепко сжимает – у меня так синяки останутся.
Я тяну на себя руку и тихо говорю:
– Пусти, мне больно.
После секундной паузы он разжимает пальцы. Надо же, послушался. Но радость моя не длится долго, потому что Соболевский тут же бесцеремонно хватает меня за плечи и подтаскивает ближе. Его тяжелые ладони обжигают даже сквозь ткань рубашки, и я ужасно злюсь от того, что он снова так близко. Ему вообще знакомо понятие о личном пространстве?
– Детка, я ещё раз спрашиваю: что происходит? – с тихой угрозой говорит он. – Какого хера ты тут забыла? Да еще в таком виде?
– Я. Тут. Работаю, – чеканю я каждое слово. – Что непонятного? И кроме того, я вообще не понимаю, почему должна перед тобой отчитываться.
Судя по его взгляду, до него наконец доходит, что это все не шутка и не розыгрыш. И реакция меня пугает.
– Ты с дуба рухнула? Какая нахрен работа? – рычит Соболевский. – Серьезно? Полы мыть и унитазы драить?
– Любая работа достойна уважения, – говорю я с преувеличенной бодростью. – Должен же кто-то и это делать.
– Кто-то должен, но не ты, блядь! Ты-то здесь при чем?! – он уже в ярости и сам не замечает, как сжимает пальцы сильнее и они буквально впиваются в мои плечи. – Ты с жиру бесишься или как? Иди лучше учись.
– Мне нужны деньги.
– Нахера?
Я горько смеюсь. Черт, ну вот правда, это уже просто-напросто смешно. Действительно, зачем человеку деньги? Только тот, кто всю жизнь жил в роскоши и никогда не имел проблем с деньгами, может такое спросить.
– Мне на карманные расходы не хватает. На шмотки и на косметику, как этой твоей, – вызывающе говорю ему. – А так как проституция меня не интересует, пришлось искать другие варианты. Вот взяла себе по утрам подработку! Понял?
– Охуенно, чо, – фыркает он и слегка встряхивает меня, будто пытаясь привести в чувство. – Детка, а твои родители вообще в курсах, что ты по утрам отмываешь хаты, которые сдаются посуточно для ебли? Может, лучше ты у них просто попросишь давать тебе больше денег, а? На оплату универа они же наскребли тебе как-то бабла.
– На учебу да, – глухо говорю я, стараясь не показать, что он случайно попал в самое больное. Мне не хочется говорить ему правду. – А на лишние расходы у нас денег нет. И я не желаю это больше обсуждать, понял? Мне вообще-то работать надо. Я и так столько времени потеряла из-за тебя.
– Я компенсирую, – усмехается он. Снимает одну руку с моего плеча, лезет в задний карман джинсов и вытаскивает черное кожаное портмоне. – Сколько стоит твой час, детка?
– Ты меня, кажется, спутал со своей проституткой, – резко говорю я. – Не надо мне твоих денег, понял? Я не продаюсь.
– Все продается и все покупается, – спокойно возражает Соболевский. И, кажется, он действительно в это верит. – Лиза, к примеру, продает свое тело и свою внешность. А ты сейчас вот на этой отстойной работе продаешь свое время, а ещё продаёшь свою гордость и самоуважение. И, кстати, по какому курсу? Сколько тебе платят?
– Достаточно! – с вызовом отвечаю я, а сама в этот момент с ужасом понимаю, что даже не подумала спросить, сколько получу за эту работу. Меня даже по договору не оформляли, сказали, что наличкой в офисе заплатят. И остается надеяться, что не обманут и что оплата за работу будет достойной.
– Я в любом случае дам больше, – нагло ухмыляется Соболевский. – Только попроси.
– Ты же не за просто так это собираешься делать, – тихо говорю я.
– Конечно, нет. Я плачу, значит, планирую что-то получить, – и он уже знакомым мне жестом притягивает меня к себе, буквально впечатывая лицом в свой торс.
Его обнаженная грудь прямо у меня под щекой – твердая, сильная, горячая. Мне это не может нравиться. Нет, конечно, мне это не нравится. Я отстраняюсь и изо всех сил пытаюсь вырваться.
Вот только приводит это к еще большему кошмару, потому что я слишком резко дергаю плечами. Из-за этого тесная узкая рубашка слишком сильно натягивается на груди, и верхние пуговицы с резким звуком рвущейся нитки отлетают от нее. Рубашка расходится в стороны, открывая взгляду Соболевского мой наивный белый лифчик и ложбинку между грудей.
– Ух ты, – хрипло говорит он, нагло туда пялясь. – Демоверсия? Перед оплатой? Мне нравится.
Я пытаюсь прикрыться, но он не дает. Хватает меня за руки, а сам вдруг наклоняется к моей груди и проводит языком влажную дорожку прямо по этой ложбинке. А потом…потом сжимает губами мой сосок через белую хлопковую ткань лифчика.
Я вздрагиваю, от этого влажного, наглого, неприличного касания по моему телу вдруг прокатывается сладкая волна совершенно нового, остро-сладкого ощущения. И я издаю короткий то ли стон, ли то вздох.
– Детка, – хрипло рычит Соболевский. – Детка, блядь…
Сделав шаг, он неожиданно роняет меня на кровать, а сам приземляется сверху. И вот тут мне становится страшно.
Он большой, сильный, тяжелый, у него темный безумный взгляд, его руки не дают мне свободы, его губы жадно впиваются в мои, а я мотаю головой, пытаюсь сопротивляться. Неужели он хочет меня сейчас взять силой? На той же кровати, на которой несколько часов назад имел эту проститутку?
– Нет. Нет! Нет!!!
Я рыдаю не столько от страха, сколько от унижения.
– Пожалуйста, нет!
И вдруг он замирает. В темном взгляде появляется осмысленность. Он медленно облизывает губы, а потом смотрит на меня.
– Прости, детка, – шепчет он.
Его жесткие горячие пальцы неожиданно касаются моего заплаканного лица. Соболевский осторожно проводит подушечкой пальца по моей щеке, стирая слезы, но я дергаюсь.
– Не трогай меня! Не трогай!
– Тебе же понравилось, когда я тебя потрогал. Вот тут. – И пальцы касаются влажного пятна на моем лифчике. Там, где были его губы.
– Нет! – отчаянно вру я, хотя с ужасом понимаю, что он прав. Мне… кажется, мне и правда понравилось. Боже мой, я и не знала, что я настолько испорченная. – Уходи! Уходи отсюда! Ты ведешь себя как животное!
Соболевский садится на кровати и с силой трет лицо руками, а я вскакиваю и бегу в противоположную часть комнаты. Подальше от него.
– Пиздец, – хрипло говорит он сам себе. – Какой же это все пиздец.
Потом достает портмоне, вытаскивает из него купюры и швыряет их на тумбочку. Я даже отсюда вижу, что это тысячные бумажки. И их явно больше двух.
– Я не возьму, – пищу я.
– Значит, выкинешь. Мне похуй.
Он хватает свою кожаную куртку, накидывает ее прямо на голое тело и идет в коридор. Через несколько секунд громко хлопает дверь.
Футболка Соболевского осталась валяться скомканной в углу. На тумбочке остались брошенные им деньги. Десять тысяч, я посчитала.
У меня рука не поднимется их выкинуть. Беру их, и это тоже ужасно унизительно.
Какое-то время плачу, свернувшись клубочком на полу, а потом вытираю рукавом слезы, вздыхаю и иду убираться. Кажется, на первую пару я все-таки сегодня опоздаю. ***
***
Я вбегаю в универ в отвратительном настроении. Во-первых, ужасно опаздываю. Половина пары по экономической теории прошла без меня, и это ужасно! Во-вторых, я очень устала. Квартиру я отмыла на совесть, и теперь у меня ломит спину, словно я столетняя бабка, и жутко ноют плечи и руки. А еще кажется, что от моих ладошек до сих пор воняет резиновыми перчатками, хотя я раз десять помыла руки с мылом и намазала их кремом.
А в-третьих (как будто мало было первых двух!) мне жгут карман деньги Соболевского, которые я все-таки хочу вернуть ему, но не знаю как.
А ведь есть еще и в-четвертых, вот только оно настолько стыдное, что я пытаюсь об этом не думать, но не получается. Невозможно не думать о том, что в моей сумке лежит футболка Соболевского. Я хотела ее выкинуть. Я хотела вымыть ей унитаз. Я хотела порвать ее на части и сделать тряпку для пола. Но не смогла. Наверное, это какая-то психологическая особенность, может, травма какая-то или простая бережливость, но я не могу портить хорошую вещь. Так же, как я не умею выкидывать еду.
И вот она у меня в сумке. Белая, мягкая, с логотипом Армани, пахнущая кожей, одеколоном и его сигаретами. И я не знаю, что более стыдно: отдать ее Соболевскому и услышать его пошлый комментарий по этому поводу, или оставить себе.
– Оля!
О черт. Это ж надо так неудачно напороться.
– Здравствуйте, Ираида Ивановна, – я виновато смотрю на декана. – Честное слово, я больше не буду опаздывать. Я просто…
