Справа и слева от дороги, ставшей ещё ровней и глаже, с короткими просветами-интервалами тянулись густые и словно бы подстриженные под бобрик лесополосы. В тех ритмичных просветах между ними вплотную к дороге подступали буреющие массивы озимых, тёмно-зелёные заросли кукурузных плантаций или уже весёлые, жёлтые поля подсолнечника. Недалеко от грейдера то и дело танкерами проплывали серо-белые приземистые здания коровников, овчарен, потемневшие и осевшие под дождями необъятные скирды прошлогодней соломы. Слева, километрах в четырёх, а может и пяти, за широкой полосой камыша, далеко-далеко, засверкала под солнцем светло-голубая, вдали неуловимо сливающаяся с небом, гладь водохранилища.
– Рыбалку-то как? – Высунувшись из кабины, прокричал Лёнька.
– В принципе-е! – Ветер заставлял просто орать. – А что?!
– Держись тогда за Саню-у! Местный пират! Браконье-ер! – Конечно, это была наивысшая рекомендация.
Впереди в зелёном разливе садов густой россыпью забелели дома. В центре села розовой громадой поднималось большое здание с высоким фронтоном, даже некими колоннами и полуодетыми изваяниями якобы женского пола в палисаде. У некоторых скульптур вполне в античном духе были поколупаны глаза и выломаны руки. Для достоверности. Так что – вне всякого сомнения, то был Дом культуры. А может даже и Дворец коммунистического труда и досуга, поскольку с цельными руками никто долго не выстоял бы в том парадном палисаде.
Наша фешенебельная полуторка, не снижая скорости, промчалась мимо длинного кирпичного забора, высоких электрических столбов, за которыми шеренгами, по ранжиру построились красные комбайны с белыми парусиновыми тентами над штурвальными площадками и такими же белыми обводами на колёсах. Там же выставились шеренгами грузовики, прицепы, бензовозы и панелевозы, косилки, сеялки, кормораздатки, дождевалки. Не слабо. Совсем не слабо!
Затем полуторка круто свернула влево на широкую асфальтированную улицу и с выключенным двигателем, почти беззвучно, несмотря на своё хищное устройство, подкатила к серому, казённого вида, двухэтажному зданию с высоким парадным входом, над которым по чёрной остеклённой доске уже со средней дистанции можно было прочитать: «Правление колхоза «Колос»». Простенько, но со вкусом.
С Лёнькой произошла метаморфоза. Всегда буйный, стремительный, он не спеша выбрался из кабины, одёрнул куцую кожанку и, кивнув мне, приглашая следовать в его свите, двинулся к подъезду неторопливой, с ленцой походкой отягощённого делами крупного журналиста-международника. Спит и видит себя этот жук наверняка именно таким монстром. За высокими стеклянными дверями было прохладно и сумрачно -стёкла оказались цветными и тёмными. В просторном холле с обеих сторон вдоль стен в тяжёлых кадках стояли густо разросшиеся, до отвращения гладкие и блестящие фикусы, а также худосочные пальмы. По ковровой дорожке, расстеленной посреди тоже гладкого и блестящего пола, совсем недавно отлакированного, мы прошли широким коридором вправо, поднялись по отполированным до зеркального цвета мраморным ступеням на второй этаж и, свернув опять вправо, вошли наконец в приёмную.
Солидность этого здания, высота потолков, строгая отражательность пола и буйство тропической растительности покоев колхозного властелина наверно должны были внушать посетителям одну, но трепетную мысль – сюда с пустяками не ходят. За каждой дверью из всех, мимо которых мы прошли, прочно сидела очень серьёзная тишина, изредка нарушаемая стрекотом каких-то таинственных приборов и приглушенными, а может и придушенными голосами. По всему было ясно – здесь и в самом деле творятся только солидные, только большие дела.
Ещё большее уважение вызывала приёмная председателя. И стены, и потолок её, отделанные под светлый дуб, сверкали всё тем же зеркальным лаком. Прямо напротив входа за широким, да и опять же полированным столом сидела как будто изящная, но всё-таки не античного профиля, и довольно строгая молодая особа. В проёме стола, внизу, затаились довольно симпатичные, мохнатенькие ножки. Рядом сброшенные туфельки. Жарко. Или давят. Впрочем, может, то и другое. Глаза зелёные, обведённые синим, а губы карминно-красные. Короче, и светофор в приёмной оказался в полном порядке. По-другому конечно быть не могло.
Рядом с хозяйкой лаковых приёмных покоев, на отдельном столе, почтительно сгрудились телефоны – белый и чёрный, тёмно-красный и зелёный. Секретарь разговаривала с кем-то по чёрному аппарату, явно открытого доступа, для всех обычных человеков предназначенному. И голос её поэтому казался прям и совсем не светел. – Нда. Нда. Нет! – Сухо чеканила она. – Дмитрий Лукич в поле. Нет, я вам говорю! Звоните… А вам кого? Я вам, я ва-ам говорю! Товарищи-и!
Конечно, это уже нам. Кого ж нам ещё искать в приёмной председателя, как не его самого?!
Она ещё открывала свой рот, включала на полную громкость красный, карминный свет своего запрещающего сигнала, не успевая без туфелек выскочить из-за стола и загородить дорогу, как Лёнька спокойно кивнул ей в ответ. Словно бы с чем-то соглашаясь, он бросил на ходу солидным баском «Добрый день!» (вообще-то у него баритон) и, не слыша нарастающих воплей светофора, открыл массивную дверь под чёрной кожей с медно-золотыми шляпками обивочных гвоздей. Миновав просторный тамбур, в котором, как только мы наступили на площадку, где-то наверху услужливо вспыхнул семафорный зеленоватый свет, мол, колея свободна, валяйте дальше, смельчаки, коли уже здесь – мы вошли таки в кабинет, самое-самое сердце лабиринта.
От входа вдоль стен в два ряда стояли мягкие, обитые алым бархатом полукресла. Весь пол в кабинете был покрыт толстым волосатым ковром, заглушающим звук любых шагов, а также конечно внезапных падений. Посреди, торцом к двери стоял длинный стол под синим сукном, а на дальнем конце его, в глубине кабинета, возвышался стол другой. Был он громадный, как футбольное поле, с полированной двухэтажной крышкой, в которой симпатичной бухтой виднелся глубокий овальный вырез. Последнее время такой мебельный выкрутас даже в городе считался очень модным.
Вот в этом-то вырезе, не за столом, а, можно сказать, в столе, в самой его середине сидел тучный человек. Как будто стоял на якорях в той бухте великолепный океанский лайнер. И не страшны ему были ни ветры, ни шторма, разве что какой-нибудь подленький айсберг прошмыгнёт в виде журналиста. Сбычив огромную с редкими седыми волосами голову, на которую с двух сторон подобострастно гнали прохладный воздух старательные чернокрылые вентиляторы, тот человек-лайнер исподлобья смотрел на нас. Где-то пробили склянки. Это начали отмечать здешнее драгоценное время тоже большие и полированные напольные часы с маятником, стоявшие в углу кабинета.
– А-гм… Писаря явились, – снисходительно, с нехотя появившейся полуусмешкой прогудел председатель, и в самом деле человек-пароход. Точно – Генералов!
– А нам сказали, что вы в поле! – Громко, чтобы услышала и секретарь, воскликнул Лёнька. – Здравствуйте, Дмитрий Лукич!
– Поспею ещё и в поле. – Генералов выпрямился, по всему видно, что перед нашим приходом писал что-то, либо вид такой по-быстрому изобразил, завидев нашу антилопу у своего подъезда и зная, что Лёнька наверняка прорвётся к нему и через батальон отлакированных светофоров. Вложил в чёрную подставку длинную как веретено ручку.
– С чем пожаловали, корреспонденты, признавайтесь?!
– Не с чем, а зачем, – заложив руки за спину, Лёнька с глубокомысленным видом прошёлся вдоль синего стола. – Вчера в райкоме партии шёл разговор о подготовке к уборке урожая…
– То мы знаем, – усмехнулся Дмитрий Лукич, – сами там разговаривали.
– Тем лучше. Тогда вы, наверное, знаете и о том, что Тимофей Кузьмич, – Лёнька многозначительно поднял вверх замурзанный палец, – лично распорядился обобщить ваш опыт на страницах «Авангарда».
– И то мы знаем. – Генералов, кряхтя, развернулся в кресле и бесцеремонно уставился на меня запавшими в морщины колючими глазами. – А это хто?!
Лёнька кашлянул и, ухмыляясь, представил: – Простите, не догадался сразу познакомить. Виктор Шангин, наш сотрудник. А это, – Лёнька склонил как фазан голову в сторону председательского стола и торжественно провозгласил: – А это, Витёк, конечно, если ты всё ещё не догадался, это – сам легендарный председатель знаменитого фирменного колхоза «Колос» Герой Соцтруда Дмитрий Лукич Генера-алов!
– Што это ты так, Лёнь? – Не торопясь, почесал Лукич правое ухо. – Я на самом деле не знаю этого человека.
– Эх, Лукич, Лукич, – вполне натурально посерьёзнел Ленька, он сел рядом со мной и голос его заметно потеплел, – говорил я вам неоднократно, как легко иной раз вы можете обидеть человека. И подавить. В этот-то кабинет колхозники, небось, на полусогнутых входят?! Или вползают, как крепостные?! И немудрено – в такие-то хоромы!
– Ты, Леонид, мне этим в глаза не тычь! – Опять сбычился председатель, теперь очень напоминая какого-то киношного героя. – Хватит, пожили в развалюхах. Сам, поди, всё время пишешь о научно-техническом прогрессе, о совершенствовании руководства. И мы, колхозники, хотим жить по-современному. И живём, начинаем жить! – Колхозник Лукич как бы принципиально хлопнул толстой ручищей по столу. – По сменам работаем, по восемь часов. Графики у нас есть и поточные линии, и диспетчерскую службу не хуже городской организовали. Так чего это я, руководитель такого предприятия, в завалюшке буду посетителей принимать? Ни хрена! И я хочу, как директор завода, чтобы и ковры, и приёмная, и селектор, и своё, служебное телевидение, и всё такое прочее.
– Прочее-то у вас есть, а вот главного нет. Не уважаете вы человека. – Стоял на своём Лёнька и не сдавался. Интересно, зачем он драконит этого Титаника?
– Ты это брось, – тут же среагировал на хорошо ему знакомый наезд председатель. – Эти штучки я слышал-переслышал. У нас народ простой и нечего перед ним выпендриваться. «Ах, пожалуйста, ах, простите!». Да какой же это из меня председатель был, если бы я так хвостом вилял перед людьми?! – Лукич достал из стола пачку сигарет и, чиркнув замысловатой зажигалкой, выпустил пёрышко голубого огня, закурил. – Это мы не будем перенимать у городских. Пусть они у нас перенимают, как без лишних слов дело делать. Что сказано – закон! Коротко и ясно. А рассусоливать, – Генералов повертел возле своего виска двумя растопыренными пальцами, – нам этот театор вовсе ни к чему.
– Опять заехали не туда, – продолжал подначивать Лёнька, продолжая явно принятую у них словесную игру-перебранку. – Кто этого от вас требует – рассусоливать, выпендриваться?! Вы что, навредите себе, своему авторитету, если не с фырканьем и не с рычаньем подойдёте к человеку, а со вниманием и уважением?!
Интересно, а зачем самому-то Генералову эта детская игра в поддавки?! А нравится, нравится же этому седому пацану весь этот спектакль, когда заезжий корреспондентишка, да ещё из районки, как бы осаживает и поучает самого его, великого и ужасного. Наверняка просёк этот старый мудрый кабан и педагогическую направляющую развернувшейся так называемой пикировки. Понял обучающий элемент пылкой речи, для меня, единственного зрителя-слушателя предназначенной – мол, учись, Витёк, правде жизни, пока мы живые. Как мы на таких динозаврах ездим, как укрощаем.
Само собой, подыграл, жалко, что ли. Небрежно и спокойно. Как Леонардо своему подмастерье. Так что стало совершенно ясно, корешки они стародавние и довольно крепко уважают друг друга. Может быть даже под дичь. Отсюда и это дружеское фехтование, притом с дешёвыми театральными эффектами. Поистине филигранная игра в холостой пас звёздных нападающих – буквально в одно касание! Небрежно. Наверное, подобным образом они репетируют постановочные интервью «за жизнь» на случай приезда какой-нибудь действительно важной журналистской шишки.
–Ладно тебе, заталдонил своё, – снова добродушным пароходом прогудел человек Генералов. – Не выйдет, брат, не привык я со слюнявочкой ходить. В колхозе меня уважают. Где ещё так люди живут, как у нас, то есть, как у меня?! И в районе, и в крае крепко ценят. Значит, есть за что. Значит, неплохой я председатель, мягко говоря. Неплохой! Понял?! – Лукич многозначительно-убедительно покосился на меня и помолчал, явно наслаждаясь своей неотразимой логикой. Потом, натужно крякнув, полез из своего стола. – И вообще, парень, приехал за делом, им и занимайся смело. Давай-ка лучше на поля съездим, в бригады заскочим и пиши себе потом на здоровье, выписывайся. Так, Виктором, говоришь, тебя кличут? – Тут Генералов хлопнул меня по плечу, будто в «жучка» играл. – Не слухай ты Лёньку. Мы с ним по-свойски, пошуткуем малость и заново други. А тебя я не хотел обидеть, не думай об этом, ладно?
– Ладно. Не буду.
Лёнька кисло посмеялся, потёр виски, тоже издал некое кряканье и встал. И ему, видать, надоел разминочный спарринг. Потолкались – и впрямь – пора за дело браться. Тем более, что на меня этот их разогревающий перепих не произвёл ровно никакого впечатления.
– Ничем тебя не проймёшь, старый. Ладно, не в последний раз встречаемся. Идём!
И первым зашагал к двери. Как же можно отдать инициативу?! Получилось, как будто опять приходится делать – лишь как он. И неважно, что это и так подразумевалось. Для того и приходили, чтобы уйти. Но главное изобразить, прежде всего – дать непосредственную команду. Оставить последнее слово за собой. Где вид, там зачастую и суть. Расчёт, конечно, только на такую жизненную пружинку. Как можно дольше корчи из себя лидера, а там глядь-поглядь – и станешь им.
Секретарь предупредительно встала из-за стола. Конечно, уже обулась, милая. Ножки прямо паркет роют, как у паучихи. Теперь от таких мохнатеньких и не убежишь.
– Уезжаете, Дмитрий Лукич? А машину?
Ох, и штучка, в самом деле. Голосок-то какой теперь сладенька-ай! Генералов покосился на Лёньку и отмахнулся от неё:
– Ладно тебе, не егози. Тут пока рядом. Пёхом можно. Минут через двадцать позвони. Пусть к Трифону подъезжает.
Да-а, сразу заметно, что на ходу речь у человека-парохода не такая плавная стала. А что вы хотите – возраст, вес, одышка. Да и гребные лопасти, увы, не те, конечно.
Санька, задрав ноги и выставив их наружу в дверцу, сладко спал в кабине полуторки, отрочески посапывая. Интересно, что ж он тогда ночью делает, коли днём так сходу выключается?!
– Пусть спит, дитя невинное, – увидев, что я навострился к нашей машине, дал новую команду Лёнька. – Мы с Лукичом поедем. Бензин экономить надо, не забывай, родной, на рыбалку копить.
Генералов хмыкнул – «вот, жуки на мою голову!» – и, тяжело переваливаясь, зашагал по тротуару, бескомпромиссно давя асфальт огромными плицами своих башмаков.
– Видал, Лёнь, какой мы себе дворец отгрохали? – Наверняка уж в сотый раз спросил он, показывая на полуодетых гипсовых женщин и розовые мраморные колонны Дома культуры, высоко и гордо, как Акрополь, взметнувшиеся над тополями. – Без малого миллион ухлопали. Выходим, брат, из завалюх, вот в каких хоромах жить начинаем. К подлинной культуре приобщаемся. И село, считай, всё заново отстроили. Посмотри, какие домики колхозники себе поставили! Дедам такое и не снилось. И газ у нас, и водопровод. Как видишь, не одни только конторы беломраморные строим.
– Потрясающе! Грандиозно! Но всё равно чинушами не становитесь, оставайтесь людьми, ладно?! – Снисходительно похвалил-попросил Лёнька, бывающий здесь по меньшей мере два раза в месяц.
– Вот, язва, никакого уважения! Дались тебе эти кабинеты! Что зависть с людями-то делает? Ужас! Зайдём-ка лучше вот сюда!
А Ленька и так туда сворачивал. Стёжка, видать, давно намётана у этих ребятишек, будь здоров! Не один раз полуторка и его мотоцикл тут глохли как подкошенные!
Сразу у входа в хозяйственный двор – длинное приземистое здание с несколькими широкими, хоть машиной въезжай, дверями. Около одной из них настежь распахнутой и в которой действительно виднелся кузов грузовика, показался высокий старик в белом халате, прямо как волшебник образовался из пустоты. Увидев председателя, местный хоттабыч широко улыбнулся, дёрнул головкой, кивая, и мгновенно скрылся внутрь помещения, как языком его слизнули. Ни «Чего изволите?!», ни «Здрасьте-пожалуйста!». Этому джинну своих пожеланий скорее всего можно и не высказывать, он и так их все просекает. Главное самому бы не забыть про них. И всё тебе будет.
– Знает, бес, дело, зна-ает, – одобрительно засмеялся Лукич, подтверждая мою догадку. – Глянет вот только на человека и сразу понимает, что ему хочется. Сильно умный попался, вроде Вольфа Мессинга, на расстоянии мысли ловит. Давай-давай, заходи, не стесняйся. Вот сюда.
Это он мне. Ленька-то нисколько не стеснялся. Здесь, по всей видимости, располагался какой-то склад. В сумрачной глубине его штабелями громоздились ящики, похожие на снарядные, для гаубиц, скажем, очень большого калибра. На длинных стеллажах вдоль стен тускло поблёскивали металлические части каких-то конструкций, как бы не гвардейских миномётов. Всё правильно. У кого в арсенале-то мы?! У Генералова. Какие тут ещё могут быть вопросы?!
По крутой лестнице мы спустились в подвал, уставленный попроще, двумя рядами тёмных деревянных бочек. В нос ударил славный и совсем не милитаристский дух! Сдайся враг – замри и ляг! Настоящий райский подвал.
– Хоть стой, хоть сразу падай! – Оригинально отметил и Лёнька. Игогокнул и уверенно, конечно же далеко не впервой, прошёл в глубину подвала к большому, сколоченному из горбылей столу. На нём у самой стенки один на другом стояли два картонных ящика известной виноторговой фирмы. Не мешкая, Куделин уселся на табуретку. – Двигай сюда, Витёк, порыбачим между делом.
Лукич, восседая на бочке, как король на именинах, рвал руками янтарную от жира вяленую рыбину.
– Синец! – Урчал он довольно. – Насквозь светится, собака. Под такую, братцы-кролики, закусь, если хотите, можно и царскую водку пить. И подите же, лет десять назад мы об этом синце и знать ничего не знали. Где ты там копаешься, Трифон? Уморить хочешь?!
– Несу, Лукич, несу! – Показался на лестнице давешний смышлёный дедушка-волшебник. – Армянского, шустовского или нашего сначала?
– Армянского и в ресторане можно выпить, а вот нашенского нигде не найдёшь, разве что за валюту. А я сегодня добрый.
– Мы это заметили. Но по маленькой! – Затребовал Лёнька, видать и впрямь большой знаток ещё и огненной воды.
Лукич между тем совсем расхвастался. Впрочем, это вполне шло к его габаритам.
– А вообще у меня тут есть всё, что человеческой душе угодно. Только скажи – и мой пресвятой угодник тебе мигом всё организует.
Он буквально тянул меня за рукав, показывая глазами на этого угодника, на Трифона, властелина заветного подвала желаний.
– Посмотри на него внимательнее. И запомни. Этот, – он особо подчеркнул, – Этот исполнит любое желание. Не у каждого хозяина такой есть. Головой ручаюсь. Любое! Лю-бо-е!
– Но чаще одно, – подхватил, смеясь, Лёнька, – да десять раз подряд!
– Только не мне! – Я отказался сразу. С такими желаниями только начать.
Дедушка-исполнитель-желаний кинул в мою сторону очень и очень строгий взгляд. Я бы сказал тяжёлый. А вот Лёнька глянул хитренько – мол, неужели наконец-то пробил я тебя?! И даже хмыкнул под нос, мол, попался-таки стажёр. Небось, зашитый. Надо же, в первой же командировке отказаться выпить с председателем. Это ж кому рассказать?! Даже в райкоме не поймут.
Лукич же изрядно нахмурился, – как же, кто-то и вдруг поперёк ему встал. Моя реакция ему точно не понравилась. Как и Трифону.
– Так не хочешь или не будешь? Ты это брось, парень! Умничать и строить из себя эту самую дома будешь, а тут я хозяин, понял? Бери, за знакомство, а то огорчусь! И вся карьера твоя накроется. Вот увидишь! Между прочим, у Трифона глаз на это дело строгий. Не так глянет на тебя, словно пошепчет – и всё, не заладилось у человека. На всю жизнь. Так-то вот. Гарантирую. Давай, бери! Не то авторучку в руках не удержишь!
– Всё равно не возьму. Мне есть за что ещё подержаться. – Повторил я с холодной насмешкой.
– Это правда, Лукич, – печально подтвердил Лёнька, – У вас такого точно нет, что ему надо! Вот всё есть, а этого – нет! Правда. Редактор в курсе.
Лукич медленно закрыл рот.
– Так что, надеюсь, не обидишь его, Лукич, когда сам приезжать будет?! Наливать только кефир! Ничего возбуждающего. В крайнем случае, безалкогольный самогон. А то ж горя потом с ним не оберётесь! Всё вам тут разнесёт!
– С добрым делом всегда рады. – Генералов недоверчиво посмотрел почему-то на мой живот, а потом всё же вернулся к теме. – Ладно. Кефир мы не наливаем. У нас и вправду как-то всё больше традиционное. Хоть рыбу-то пожуй, бедолага.
Хоть рыбу-то я пожевал, конечно. Трифон смотрел и смотрел на меня с немым укором, словно брошенная женщина. Ясное дело – всё равно не один раз ещё попытается мне что-то нашептать, головную боль какую-нибудь. Просто самой кожей почувствовалось присутствие нечистой силы. Неспроста же этот Хоттабыч под личиной Трифона появился на моём пути. Вон и Лукич вскоре с ухмылкой пообещал именно это. Словно мысли прочитал.
– …Этот тебя всё равно ублаготворит. Вот увидишь. Ещё никто от него не уходил. Не сейчас, так позже. Когда-нибудь обязательно достанет. Человек же ты в конце концов?! Значит поймаешься! Рано или поздно.
У дьявольски чуткого, но столь всё же однопрофильного исполнителя желаний Трифона, притащившего напоследок ещё и несколько бутылок холодного чешского пива, на дорожку, мы всё-таки долго не задержались. Выбрались из подвала желаний на свежий воздух, к живой и куда более многопрофильной природе. У склада стояла, терпеливо поджидая нас, белая председательская «волга». Лукич уселся, естественно, впереди, писарчуки, сзади. Поехали не спеша.
День выдался знойный, безветренный. Линия горизонта разбухла, расслоилась на бело-зелёные волны, по которым, призрачно колеблясь, словно плыли далёкие курганы с тёмными шапками терновника, а также и в самом деле похожие на морские танкеры – фермы с красными черепичными крышами. Все как один неуловимо смахивающие на своего хозяина, человека-парохода, Генералова. Чудились приветственные гудки и лязги поднимаемых якорей.
Широкий просёлок, покрытый ровным слоем податливой и вязкой, хлопающей под колёсами пыли, под прямым углом свернул от тенистой лесополосы и пошёл затем землемерным циркулем отбивать новые и новые поля. В открытое окошко, как из компрессора, хлестал воздух – горячий и плотный, настоянный на полевой ромашке, чабреце, полыни и ещё много на чём. Справа и слева под самое небо разлилось море хлебов. Пшеница и ячмень в самом деле только начинали буреть, а вот рожь, вымахав чуть ли не в рост человека и выбросив прямые, как свечи, колосья, совсем поблекла, подёрнулась тусклой серостью. На западе пенной громадой поднималась белая, с редкими тёмными провалами туча. Увидев её, Лукич тяжело засопел.
– Во! Опять на Глушкова целится, мать её за ногу. Будто магнит там у него какой установили. Притяжитель гроз какой-то, а не человек. Откуда бы ни появилась хмарь, с востока ли, с запада – прямым ходом на его поля чешет. Как тянет её туда! Над нами проскочит, капли не уронит, а над Солёной Балкой, как, скажи, конь у яслей, с разбегу остановится и полощет, пока вся не изойдёт. Не знаешь ещё Василия Глушкова? – Лукич по-кабаньи, всем корпусом, повернулся ко мне с переднего сиденья. – От змий! Таким простачком-мужичком прикинется, хоть картину с него пиши, маслом – «Всегда с народом». Даром, что ещё молодой. Но на «волжанке» на своей только в край ездиет. А так, по колхозу или даже в район – ни боже упаси! Всё на задрипанном газике мотается, демократ чёртов. А попробуй что выпросить у него – удавится скорей.
– Зато фермы какие у Глушкова?! – Добавил Лёнька, подмигнув мне и невинно щурясь. – Полная механизация, не то, что у некоторых. А консервный завод?! Он один чего стоит! Молодой-молодой, а вас обставил!
Тут Генералов опять запал на мякину. Его лицо заново вспыхнуло, да просто пунцовым сделалось, а затем ещё и пятнами пошло, как наверное у какой-нибудь тропической сколопендры.
– Липа это всё! Что толку с той механизации, если доярок у него не меньше, чем у меня?! А консервный – где он со всем своим экспериментальным оборудованием? Хитрил парень, хитрил и дохитрился: влип, как воробей в дерьмо. Удивить мир решил, ха! Предлагал же ему, по-хорошему – давай вместе строить, без всяких там выкрутасов, на равных паях. Куда там!
– Так ты бы у него через годик оттягал бы этот заводик со всеми экспериментальными потрохами. Тебе пальчика в рот не суй. – Флегматично зевнул Лёнька, ему видно не очень хотелось и дальше подзуживать Лукича, делал это лишь по несносной своей природе.
Лукич рассмеялся – уверенно и снисходительно, в то же время чем-то польщённо:
– Аргументирую. Чего бы это я оттягивал?! Не оттягивал бы я. Просто для пользы дела было бы лучше его на нашей земле построить – садов-то у меня раза в два больше.
