– Потом отдам, – кивнул Ванька Пианисту, – от запаха консервов под ложечкой у него жутко засосало.
Вадик доскреб остатки тушенки и начал крутить ручку радиоприемника. Среди отчаянного шипения, время от времени, проскальзывали какие-то звуки. Вдруг, совершенно чисто, без помех наружу вырвался мощный поток классической музыки. Ее жутковатое звучание сразу заполнило ограниченное пространство землянки.
Вадик от неожиданности передернулся и отпрянул назад.
– Дьявол! – выругался он и хотел уже сменить волну.
– Оставь! – схватил его за руку Пианист, – Это же Бах! – воскликнул он, лихорадочно сверкая глазами, – Пятая симфония!
– Это по твоей башке сегодня «бах»! – стукнул Илью по лбу пустой банкой из под консервов Приставало, – Мы тут и так, как в могиле… Того гляди венки сверху кидать начнут…
Между тем, властная музыка неистово продолжала содрогать притихший полумрак. Тяжелая, она наседала, царапала ребятам души до озноба, до мурашек на коже, отчего, казалась, роковой.
– Да, выруби ты этот похоронный марш к ядрени-фени! – не выдержал Шмель и выключил радиоприемник.
– Я так понимаю, концерт окончен, – зевнув, сказал Артем. – Вы – как хотите, ребята, а я на боковую, – начал укладываться он, натягивая на голову затхлое одеяло, – Фиг его знает, что нас завтра ждет…
Ванька последовал его примеру, хотя спать ему совсем не хотелось. Не столько физически, как морально, он, как и все, сильно устал. От дороги, размещения на новом месте и неопределенности. Последнее тяготило больше всего. Парень совсем запутался. С одной стороны – здесь было все серьезней некуда, с другой – пьянство, которого он не мог терпеть с детства. Куда он попал? И, что, вообще, они делают здесь, если население, которое они призваны защищать стреляет в них?
Пианист ворочался рядом, видно тоже не мог уснуть. Ванька вспомнил про ноты, и даже скорее не из-за них, а из-за этого неспокойствия на душе, тихо позвал:
– Илья, совсем забыл про твое крючкотворство…
– Утром отдашь, – зевнув, промычал Пианист.
Несмотря на дневную жару, ночи здесь были холодными. После мучительной бессонницы глаза крепко сомкнулись к утру. Ванька, так долго прислушивался к ночным звукам и шорохам, наконец, растворился в зыбком, но особенно сладком сне. Ему снилась Анна.
Мать взбивала мягкую перину, белоснежные простыни, почему-то сползали с кровати, и, Ванька, то и дело укладывал их на место. Но, вот, маленький Ванька уже лежал в прибранной постели, и ему было так хорошо, как, вдруг, он услышал голос матери:
– Ваня, сынок, вставай…, – он был таким нежным, и парень наслаждался им во сне.
– Проснись, Ваня! – прозвучало опять, так явственно, что он вздрогнул и сразу же открыл глаза.
Острая боль пронзила левое плечо. Он еще ничего не понял, кроме того, что ему не хватает воздуха. Реакция самосохранения сработала безотказно. Что-то тяжелое, навалившееся на Ивана отлетело в сторону. Сонный, парень плохо соображал, но, вот, потное тело снова склонилось над ним, так близко, что он почувствовал запах гнилых зубов. В темноте он увидел блеск стали. Почти одновременно Ванька услышал рядом слабый вскрик, короткий и глухой.… И, тут, он понял все сразу. Пальцы скрипнули в жутко шуршащей тишине, и сжались в беспощадный кулак. Удар был точным. Нож глухо упал на одеяло. Иван схватил его и вонзил, не задумываясь во врага. Нападавший пошатнулся и рухнул наземь.
Короткая автоматная очередь рассекла предутренний воздух снаружи. Чей-то предсмертный крик раздался следом, и тут же оборвался. Опасная суета, скрывавшаяся под покровом ночи и сна, обнаружила себя. Враги кишели кругом, как гады. Некстати вспомнились слова сержанта.
Освободившийся Ванька, первым делом, кинулся к Илье, механически уложив бандита, обернутого в материи, как тряпичная кукла, он громко позвал:
– Пианист! Илья!
К ужасу парня, Илья не отозвался. Он начал уже привыкать к темноте, и увидел неподвижно лежащего друга.
– Илья!
Глаза пианиста были открыты и слегка блестели. Иван подумал, что они у него на мокром месте, как обычно, и радостно вскрикнул:
– Не боись, я с тобой, дружище!
Но друг не откликнулся. Ванька схватил его за плечи, и почувствовал липкое тепло на пальцах.
– Илюха!!!
Кто-то накинулся сзади, пытаясь сжать ему горло. Иван безжалостно уложил и его. Позвонок последнего противно хрустнул, как сраженное молнией дерево.
Юноша, делающий все по правилам, умер в эту жуткую роковую ночь, теперь, в нем жил одержимый, жаждущий мести, боец. Забылись обещания, клятвы, не серьезным, казался, вопрос Колобка про человеческую жизнь и смерть, ведь здесь были, не люди – враги.
Ванька сидел, прислонившись к холодному брезенту. Руки его тряслись, и всего его колотило. Он не плакал, хотя в глазах и стояли слезы. Он как-то совсем забыл про рану в плече, лишь несколько раз пытался поднести дрожащие пальцы, чтобы понять, отчего намокла его тельняшка. Траурный блеклый рассвет, как реактив пленку, с каждой минутой все четче проявлял окружающую обстановку. Рядом протащили тело бандита по земле. Оно прошуршало. Ваньку стошнило и, в очередной раз затрясло.
– Держи, – услышал он голос сержанта, тот протягивал ему алюминиевую фляжку со спиртом.
Ванька не в силах ответить, покачал головой.
– Пей, я сказал, – грубо приказал Серега, и, схватив за подбородок, как телку начал лить ему спирт в рот, – Мне сумасшедшие в команде не нужны!
Алкоголь, проливаясь, тек по шее, обжигая раны снаружи, но не мог прижечь боль внутри…
Оля с уже прилично округлившимся животом суетилась на кухне. Совсем скоро ей предстояло уйти в декрет. В дверь позвонили. Она убавила огонь на конфорке и, переваливающейся походкой, как и положено, в ее положении, вышла в коридор. С минуты на минуту должен был вернуться Ромка с работы, но вместо мужа на пороге стояла Наташа.
Женщина, теперь, приходила часто и подолгу сидела у подруги. Смерть сына, так сильно изменило ее, что не только, окружающие, но и сама Наташа, заглядывая иногда в зеркало, испуганно шарахалась от своего отображения. Будто, кто-то чужой и незнакомый глядел из-за незримых границ зазеркалья.
Шелковистые каштановые волосы, рассыпанные прежде игривыми завитушками, поникли и потускнели. Преждевременная седина у висков безжалостно опалила их, словно первый крепкий заморозок траву. Горе опустилось на ухоженное лицо Наташки, заслонив и красоту, и молодость. Ее глаза, напоминающие пересохшие водоемы, больше не блестели. Такие привычные для нее искорки озорства бесследно и, казалось, навсегда исчезли. Они безразлично взирали на этот несправедливый мир, в котором не нашлось места ее Максику…
– Я не вовремя, ты занята…, – виновато проговорила Наташка. Она осознавала, что приносит лишнее беспокойство, но идти ей больше было некуда. Находиться же в жутком одиночестве женщина не могла. Как ребенок боится темноты, Наташка панически боялась остаться одна.
Ничего не отвечая, Ольга затащила подругу в квартиру. Последняя, не снимая плаща, плюхнулась на табурет.
– Сейчас Ромка подойдет, и будем ужинать, – не громко сказала Оля и стала расстегивать пуговицы на ее плаще.
– Сегодня суд был, – бесцветным голосом сообщила Наташа, – Нас развели…
– Боже, как он мог оставить тебя после всего, что случилось, – покачала головой Оля.
– Нас связывал, только, ребенок.… А, сейчас, и его нет…. Он обвинял меня…, – задрожали Наташкины губы, – Кричал, что это я убила сына! – громко заплакала она.
– Ну, перестань…, – начала вытирать Оля ей слезы, – Когда погиб Сашка я тоже думала, что сойду с ума. Винила себя, места не находила…
– У тебя был Ванька!
– Наташ, – посмотрела Ольга в ее заплаканные глаза, – Но ведь еще не поздно начать все сначала! – положила она ладонь на ее голову, – Люди и в сорок лет рожают, а нам с тобой всего лишь тридцать с маленьким хвостиком!
Наташка глянула на беременную Олю и зарыдала еще отчаяннее.
– Для меня поздно! – вырвался тяжкий крик из ее груди, – Помнишь ведущего инженера из моей коллекции? – устремила она на нее мутный, как река после половодья, взгляд, – Твоя эгоистичная подруга влюбилась! Я голову тогда от счастья потеряла. Вот, думала: «Не верила в любовь, а она существует!», – начала изливать ей свою осиротевшую душу Наташка, – Забеременела от него. Решила: «С Юркой все! Забираю Максима и ухожу», – женщина, напугав подружку, отчаянно захохотала.
Оля невольно попятилась назад.
– А, как оказалось, не нужна я ему была …. И мой ребенок тоже…, – Наташа на мгновенье притихла, словно набиралась сил, – …Аборт было делать поздно. Договорилась со знакомым гинекологом, вызвали искусственные роды…. Потом месяц в больнице провалялась…. Все наладилось, только, матерью больше мне никогда не стать! – снова заголосила горемычная подружка, – Бог-то не Никишка, все видит…
Ольга подозревала, что очередная Наташкина интрижка переросла в настоящее чувство и, теперь, не знала, как поддержать несчастную женщину, лишившуюся сразу всего. Позабыв про ужин на плите, она склонилась к ней и прижала непутевую голову подруги к груди, а точнее к своему большому животу.
Наташка, услышав шевеление внутри последнего, больно закусила губу.
– Я осталась одна… совсем одна…
– Не говори так, – одернула ее Оля, – У тебя есть мы!
Женщина грустно улыбнулась, – Вы замечательные, но вы – не семья… Настоящее счастье – это даже не любовь, а домашний очаг и родные люди рядом…. Я поняла, когда потеряла все это…
В коридоре послышался шум.
– Ромка вернулся…, – засуетилась Оля и, держась за спину, разогнулась.
Наташка торопливо вытерла слезы.
– Оленька! Встречай гостей! – крикнул с порога Роман.
Из-за высокой фигуры Ромео показался худосочный Лешка.
– Добрый вечер!
Роман чмокнул жену в щеку. Заметив Наташку, он воскликнул:
– Вот, здорово и Наташа здесь!
– Нет, нет, – рассеяно заулыбалась женщина, поднимаясь с табурета, – Я уже ухожу…
Лешка тоже засуетился.
– Совсем забыл, мне в часовую мастерскую надо…
– Ну, вот все гости разбежались…, – прижал Ромка к себе Олю.
– И хорошо, – прошептала она, – У меня, кажется, борщ выкипел…
– Подождем тогда Лизу, она с занятий должна скоро вернуться, заварим пельмени и всей семьей поужинаем, – поцеловал мужчина Олю в лоб.
Женщина поймала себя на мысли, что подруга была права, главное в жизни – семья…
Лешка догнал спускающуюся по лестнице Наташу.
– Разреши мне тебя проводить…
– А как же часовая мастерская?
– Какая мастерская? – не понял ее Алексей.
Слабая улыбка мелькнула на бледных щеках женщины.
– Наташа…, – взял он ее за руку, – Я.… Соболезную…. Мне очень жаль…
Наташка выхватила свои пальцы назад и промолчала. Она торопливо зацокала по бетонным порожкам вниз. Даже каблучки ее туфель издавали какой-то особенно грустный звук.
Лешка, не отставая, последовал за ней.
Они вышли на улицу. Начинало смеркаться. Женщина слишком спешила и споткнулась впопыхах.
Алексей поддержал ее.
– Я тоже пытался убежать, – не понятно сказал он.
Наташка вскинула на него свои не накрашенные блеклые глаза.
– И лишь со временем понял, что от себя никуда не денешься…, – услышала снова она его голос.
Женщина замерла.
– Я согласна…, – запоздало прозвучал ее ответ. Лешка не сразу сообразил, про что она.
Они вошли в подрагивающий полупустой трамвай. Наташа села у окна. За тонкой стеклянной преградой неторопливо проплывал вечерний город. Светящиеся огоньки, как заблудшие души мерцали в наступающих сумерках.
– Никогда бы не поверила раньше, что когда-нибудь ты будешь моим провожатым, – глядя на искусственных городских светлячков, полугрустно, полушутливо проговорила Наташка.
Алексей невесело улыбнулся. Он всегда знал – шансов у него нет.
– Какие у тебя дурацкие усы! – неожиданно выпалила женщина следом.
Лешке, казалось, что Наташа смотрит в окно, а на самом деле она рассматривала его отражение в нем.
Алексей рассеяно поднес руку к лицу.
– Жене нравились…
– Тогда почему вы развелись? Она виновата?
– Нет…
Наташка хмыкнула.
– Хочешь выглядеть благородным …
– Да, нет, – вздохнул Алексей, – Искренне надеялся быть счастливым в браке, но обманывал и жену и себя….
Его ответ удивил Наташку, она повернула голову и с любопытством посмотрела на старого знакомого.
