Он взял с полки затянутый в плёнку подковообразный предмет, отдалённо напоминающий боксёрскую капу. Такую же подковку протянул мне.
– Делайте, как я.
Я снял плёнку и засунул «капу» в рот. Это было нечто вроде жевательной конфеты, только мягче, с заметным вкусом персика.
– А потом в проглот?
– Зачем? Глотайте сами. Как только почувствуете, что можно – так и глотайте. Он питательный.
– Кто «он»?
– Зубник.
Нет, явно какая-то альтернативная реальность. Будущее?
Саша откинулся в кресле и посмотрел мне в глаза.
– Хотите что-нибудь узнать?
– Можно.
– Что ж, приступим. Во-первых: сейчас две тысячи сто восьмой год. (Я кивнул. Так и есть – будущее). Сегодня второе июня. Вы, гм… поступили в две тысячи… около ста лет назад. Тогда учреждение называлось, если не ошибаюсь, институтом имени Вишневского, и находилось в Одинцове. В пятидесятых годах прошлого века от института отпочковалась наша лаборатория. Вместе с вами и вашими… товарищами. Сюда, в Лесное, перевезли ваши саркофаги и всё оборудование.
В мае этого года, по показаниям контрольных приборов, мы приняли решение разбудить вас и ещё двух пациентов. Ваш организм был проведён через нормализатор. Это наша последняя разработка. Если честно: мы ещё не совсем вышли из стадии эксперимента. Но приборы на ваших саркофагах выдали тревожные показания. Поэтому пришлось рискнуть… Наверху поморщились, но разрешили. Не было выбора!
– Если бы не показания приборов, я бы ещё спал?
– Да. Во всяком случае, до полной отладки систем нормализатора, до успешной демонстрации на обезьянах.
– Ну, я не жалею. Всё хорошо.
– Ой, молодой человек! – засмеялся Саша. – Вам сильно повезло.
– Но что дальше? Вы же не собираетесь прятать меня здесь?
– Да нет. Подержим с полмесяца, чтобы немного окрепли. Введём в Госбазу данных – точнее, перенесём из одного каталога в другой. Государю доложат… Снимем блокировку памяти и эмоций. Поселим где-нибудь поблизости – и живите себе!
Про государя я уточнять не стал. Саша, видимо, парень не без юмора…
– А… прописка, регистрация или что-то такое?
– Наверное, всё это было в ваше время. Сейчас есть Госбаза данных. Она открыта для всех.
– Удивительно… А если взлом, диверсия, фальсификация? Компьютерный вирус?
– Взлом, диверсия, фальсификация и компьютерный вирус, – озадаченно повторил Саша. – Нет… Ничего такого нет.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, это никому не нужно. От внешних попыток стоит защита. А вирусы есть только в биологии. Вы мне потом расскажете, что за компьютерный вирус? Я где-то мельком слышал, это что-то из прошлого.
– Расскажу… – пробормотал я, сбитый с толку.
Вошёл Новицкий.
– Ну, как кормят сто лет спустя?
– Здорово! – ответил я. – Нажористо.
– Как, как? – гулко захохотал профессор. – Нажористо?
– Да. Я наелся дополна. Спасибо.
– Роскошная лексика у вас. Обязательно загляну в словарь Даля… Пойдёмте! Вам приготовили комнату. Недельки две поживёте у нас. Потом переедете к себе.
Я не представлял, куда это через две недельки перееду. Но не стал беспокоиться. Скажут…
Меня подняли на лифте и привели в палату. Собственно, это походило на одноместный номер в отеле. Комната просторная, очень светлая, с обычной для этого здания наклонной прозрачной стеной, разделённой редким серебристым переплётом. С высокого этажа видно, что лес километрах в двух обрывается, а дальше идут пологие зелёные холмы, и над ними стремительно скользит недлинная сверкающая змейка. А правее на горизонте высятся геометрически правильные силуэты каких-то построек…
Перед прозрачной стеной стоял столик, на нём – уже знакомая «кастрюля» с кнопками. По левую сторону находилась, как я понял, кровать. Противоположная стена была серо-зеленоватого цвета, со льдистым отблеском. Стояли кресла и стулья.
– Вот ваше временное пристанище, – пробасил Новицкий, поглаживая бороду. – Нравится?
– Да. Приятное.
– И хорошо… Только не заблудитесь. Этаж восьмой, номер восемьдесят один.
– Запомнил, – улыбнулся я.
Но число «восемьдесят один» неприятно задело. Нечто беспокоящее стояло за этим числом.
– Покидаю вас на Сашу, – сказал профессор. – Он научит, что тут к чему. Отдыхайте, смотрите передачи, фильмы. Гуляйте в парке. Но слишком далеко не заходите. Впрочем, заблудиться тут невозможно.
Он стремительно повернулся и ушёл.
– Садимся, – сказал Саша. – Вы, Ярослав Матвеевич, заметили, что у вас нет никаких воспоминаний? Кто вы по профессии? Кто ваши родные, друзья? Чем вы увлекаетесь? Что вы любите? Кого любите?
– Вы правы, – ошеломленно пробормотал я. – Но их, наверное, уже никого нет… И я никого, никого не помню…
– И не старайтесь, не утомляйте себя. Ваша память заблокирована.
– Почему?
– Специально. Мы же не знаем вашу прошлую жизнь. Но мы знаем, что воспоминания могут оказаться непосильно тяжелы. Для человека, которому пока не на что опереться.
– Я что, буду начинать с нуля? Как младенец?
– Нет, зачем же? Вот поживёте, окрепнете, наберётесь впечатлений – тогда и начнём снимать блокировку. Через пару недель будете знать о себе всё. И не только о себе.
– Интересно… – проговорил я, чувствуя неясную тревогу.
– И вот ещё что. При поступлении к нам, в начале прошлого века, вы имели биологический возраст пятьдесят-шестьдесят лет. При восстановлении мы задали нормализатору возраст двадцать пять. В этом возрасте организм обычно завершает развитие. Так что вам сейчас двадцать пять лет, молодой человек! Меньше, чем мне. И у вас впереди ещё не менее восьми десятков лет нормальной активной жизни.
– Скажите, Саша… А другие пробуждённые?
– Ваш предшественник тоже был восстановлен раньше, чем мы собирались. Пришлось пробуждать, невзирая на неудачи с обезьянами. Иначе бы ушёл… необратимо.
– Кто он?
– Омулев Алексей Данилович. Был пилотом вертолёта. Разбился, обгорел…
– Он здесь?
– Нет. Подался в родные места. Зеленодольск, это в Казанской области.
– А на очереди кто?
– Женщина. Тоже после травмы, несовместимой с жизнью.
* * *
Парк был как парк – с деревьями, кустами, шорохами, звоном птиц, контрастом солнечных пятен среди зелёной тени. Один раз дорожку перебежала лиса. Сев на дощатую скамью, я привлёк внимание рыжих белок. Они совсем не боялись. Бегали вокруг, сидели, цокали, рассматривали меня. Эх, угостить нечем… Две так разыгрались, что с разбегу друг за другом взлетели по моей штанине, затем по рукаву, и исчезли. Я обернулся. Сзади торчала еловая лапа, она ещё покачивалась.
Пробежала с весёлым шумом стайка мальчишек и девчонок, примерно восьмилетних. Они кидали друг в друга шишками. Одна прилетела мне в плечо.
– Извините, сударь! – крикнул, пробегая, мальчишка. – Не в вас целился.
Я, улыбаясь, помахал рукой…
До приятной усталости набродился по дорожкам, дыша сменяющимися лесными запахами: в березняке один, в дубовой роще другой, в ельнике третий… Дорожки, наконец, вывели к аллее, в далёкой перспективе которой возвышалась главная башня Института – массивный параболоид тёмно-синего стекла, тонко располосованный серебристыми перекрытиями этажей. Между ними поверхность была заплетена негустой серебряной паутиной, извивающейся прихотливыми узорами. Изнутри это и воспринималось как оконные переплёты.
Параболическая верхушка дрогнула и плавно разошлась тёмносиними лепестками. Видимо, там был солярий. Кто-то решил позагорать… Я прошёл аллею, пересёк площадку с аэромобилями и вошёл в здание.
Пообедал, выкинул посуду в проглот и потянулся к клавиатуре компьютера. Клавиатура за сто лет мало изменилась. Самая консервативная часть… Интересно: что сейчас в компьютерах? Но ещё интереснее другое: а что сейчас в мире-то делается? И я переключил монитор на видеоприёмник.
Экраном монитора являлась вся зеленовато-льдистая стена напротив кровати. Я запустил развёртку. На экране сменялись, иногда в ураганном темпе, разнообразные сцены и сюжеты. Звучала то речь, то музыка. Тесновато было в эфире, приходилось пользоваться отстройкой. Наконец, внимание остановила одна картина – своим бросившимся в глаза простором. Зеленеющее поле до самого горизонта, а выше – необъятное безоблачное небо. Полевой дорогой быстро и весело шагали двое юношей и три девушки. Лица были приятные. В одежде я не заметил ничего необычного – примерно как и сто лет назад. Сарафанчики, топики, футболки, шорты. Правда, в расцветке не было безвкусных сочетаний и безрадостных тонов… Парни везли тележку, на которой стоял какой-то хитрый прибор, весь утыканный антеннами и изогнутыми решётками. Молодёжь на ходу, размахивая руками, спорила о неизвестных мне антарктах. Кадр повернулся, и я увидел, куда они идут – впереди протянулась группа белых и красных домиков, возле которых возвышалась ажурная башня с вогнутой «тарелкой», а правее медленно и бесшумно садился огромный летательный аппарат. Передача закончилась, на секунду вспыхнул искрящийся фон, и появилась бледноликая, но яркая синеглазая брюнетка, вся на контрастах – ведущая новостей. Вот нашли же такую: удлинённое лицо, синие глазища, длинные брови, слегка отогнутые к вискам, крупный алый рот. Чистый холодноватый голос… Новости были, в основном, понятны. Руководители государств принимали послов, обменивались визитами, выступали в парламентах. Россию обычно представлял высокий, спортивно сложенный человек лет тридцати-сорока, которого дикторы называли Александром Петровичем. Строились города, мчались прозрачные монорельсовые составы, летели большие самолёты и маленькие аэромобили. Плыли теплоходы и парусники. В театрах открывались премьеры. На стадионах шли соревнования…
Что удивительно – не было сообщений из горячих точек. Может, и самих этих точек не существовало?
И много места в новостях занимал космос. На экране мелькали лица космонавтов, корабли и орбитальные станции, фигуры в скафандрах (белого цвета, в основном), звёздное небо, виды Луны, Марса, спутников Юпитера, Сатурна… Луна была покрыта базами и научными посёлками, Марс – тоже. Венера упоминалась не так часто, по причине, видимо, её негостеприимности.
…В коридоре послышались шаги. Донёсся Сашин голос:
– А присоседим его к Лемарку. Дом как раз свободный.
Загадочная фраза. Кто, что – лемарк, Лемарк…
Я не закрывал дверь. Но все равно раздался мелодичный звон: просили разрешения войти. Я нажал зелёную кнопку.
После традиционных вопросов о самочувствии и полуминутного обследования биотестером – это был тот приборчик, которым Новицкий пользовался и в самый первый день – профессор сказал:
– Ну вот, дорогой мой, начинаем потихоньку снимать блокировку. Начнёте вспоминать… Родных, друзей, увлечения, навыки… Имейте в виду, воспоминания могут оказаться и грустными. И даже более того.
– Знаю, – вздохнул я. – Предупреждён.
* * *
Первым делом стало ясно, почему так тревожил номер комнаты. Восемьдесят первый, тысяча девятьсот – это же год рождения Инны!
Инна…
Горьковатый ветерок пролетел в душе. Предчувствие страшного и непоправимого.
…Я вышел из «Волги», закрыл дверцу. Хотел войти в здание, но не успел повернуться. Сокрушительный двойной удар в корпус – и взметнулся асфальт, ударил по лицу… Я понял, что земная жизнь кончилась, а загробной всё-таки не существует, и теперь нам с Инной не увидеться. Хоть мертва она, хоть каким-то чудом жива.
И тут… вспыхнуло перед глазами знакомое прекрасное лицо. Это была не Инна. О её имени я мог только догадываться. Она всегда являлась во сне, когда мне было плохо. Или очень плохо. И в тот миг что-то сказала. И я, кажется, ответил.
Но вот я пришёл, ожил, я здесь. А Инна…
…Жмурься не жмурься, мотай не мотай головой – не отогнать вид того страшного фотоснимка. Я слонялся по этажам и коридорам, выходил в парк, возвращался в комнату. Но можно ли убежать от себя?
Пришёл Новицкий. Пристально глянул тёмными глазами:
– Что, мой друг, тяжело? Постойте-ка.
Вынул из кармана халата небольшую трубочку – с полпальца. Приставил сбоку мне к шее – показалось, что несильно обожгло.
– Кто ушёл, того не вернуть… Держитесь. Не возражаете, вместе поужинаем?
Мы долго сидели в полумраке, и профессор негромко рассказывал об институте, о своих исследованиях, о Саше, у которого на спутнике Нептуна погиб отец.
– Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Спать будете крепко.
И ушёл. Мне действительно очень-очень захотелось спать…
Назавтра уже не так мучительно и неотвязно думалось о дочери, зверски убитой на Кавказе. Вспомнилось, что отомстил за неё. Хотя, конечно, и не вернул этим… Вспомнилось, что был в генеральском звании и служил добру, уничтожая зло. А раньше жил в Вологде. До Вологды – в Екатеринбурге, который назывался Свердловск. Писал программы. Ремонтировал и настраивал компьютеры и то, что им предшествовало.
Инна возникала перед внутренним взором то первоклассницей, то юной девушкой, то маленьким малышом в трикотажных колготках и фланелевой кофточке. Вспомнилось, как ещё в девяносто девятом году трижды чуть не потерял её, а сам в это время был далеко.
* * *
Настал день выписки. Или как это называлось по-нынешнему. Я позавтракал, сжевал зубник и отправился вниз, к докторам.
Мы обменялись приветствиями. Профессор пригласил в небольшую дверь:
– Зайдёмте-ка, юноша. На прощанье дадим вам небольшое напутствие. Садитесь в кресло. Наденьте этот шлем.
