Михаил Дорошенко "Путешествие Чичикова в Италию и другие места"

* * *

– Не съездить ли нам, Селифан, к Петру Петровичу в гости? А-а, подождем, покуда сам не прибудет. Экая незадача! Мари Антоновна мчится сюда на коляске. Селифан, меня нету дома! На охоте, мол, я! Берем сапоги, ружье и патроны. Эх, не успею удрать, прячь сапоги и ружье, а я в шкаф. Не успеваем! Сейчас начнет разводить турусы. Вот, мол, какую невесту вам присмотрела, а я ей портрет «Мужик с топором». В одной руке у него топор на отлете, другою кулачищем своим непомерным замахнулся на кого-то, стоящего перед ним, так что зритель невольно отпрянет. Разбойная рожа, красная, что твой кирпич, борода – лопатой, глаза налиты кровью, рот раззявил в крике ужасном, грудь нараспашку – крест ходуном ходит. Новое направленье в искусстве. Из коллекции подвижников.

– На кой ляд вы мне кажете гадость такую? – машет рукой на меня Мариантонна. – Вы лучше на портрет взгляните Машеньки Огудаловой. Десять тысяч целковых за нее отдают ассигнациями. Дом у них в три этажа в городе, родители переедут в поместье.

– Что же вы мною торгуете, чай не крепостной, вольный еще. Чаю, кстати, хотите с вареньем?

– От чая не откажусь. Но вы, Павел Иванович, зубы мне не заговаривайте чаем и наливками тож.

– Я, может быть, больше, чем в десять тысяч себя оценяю. Вот и наливка!

– А поля, а леса, а дом в поместье! Нет, дом уже другой дочке завещан. Душ шестьсот крепостных на троих разделят наследников.

– Из них полторы сотни уже умерших.

– Машеньке триста душ, больше всех достаётся, остальным – по сто пятьдесят. Не скажу, что красавица писаная, но себе – ничего.

– Что за дочки другие?

– У них женихи уже есть, намечаются! Они, конечно, посимпатичней, да кто ж в постели на физиономию смотрит с десятью тысячами приданого, главное формы прекрасные. Да вы и сам – не Казанова, хотя вид у вас вполне благопристойный. Зачем у вас столько безделушек, если женщины нет за ними ухаживать?

– Я ими в шахматы играю, этой турою хожу сюда, а совою на шаре – туда.

– Вы мне зубы не заговаривайте. В гости завтра же собирайтесь к Машеньке, особливо к ее родителям, как обещали-с.

– Кому это я обещал?

* * *

– Не-е-ет, дома оставаться нельзя! Эй, Селифан, запрягай коляску немедля. «Куда, барин?» В ресторан, куда же еще! Не в монастырь же! Вначале кутил, но слегка, а после обретения статуса вашего персонажа, о жизни задумался. Я с детства ленив был, похлеще лежальца диванного, в «Женитьбе» вашей прославленного, но излечился, прочтя ваш роман и другие поэмы. Стали на меня окружающие поглядывать эдак пристально, а когда фрак багрецом и искрою надел, прохода не стало. «К нам приехал, к нам приехал, Пал-иа-ныч дорогой!» Стал соответствовать образу, съездил в Нижний, фрак пошил у фрачных дел мастера черный, фиолетовый с муаром, красный с искрой, а также мундир с эполетами, на тот случай, если продвинусь по службе или прихвастнуть будет нужно.

– Обманом все же решили прожить?

– Вы все о том, как меня перевоспитывать?

– Возрождение Чичикова – тема второй части поэмы.

– Кою вы сожгли, да не дожгли.

– Каюсь, неудача постигла.

– В сжигании?

– В написании.

– Начнем второй том с описания моего путешествия в Италию и другие места. После бегства из Мтищева стал посещать места пребывания вашего героя.

– С целью скупки душ?

– Нет, я тогда до идеи такой еще не дошел, скупать стал попозже. С познавательной целью все больше. «Что же вы молчите, господа? – спрашиваю попутчиков по экипажу. – Эдак можно домолчать до страшного суда?»

* * *

«Молчание, милостивый государь, золото, а слово…»

«Создало мир, не так ли? Поговорим о прогрессе, да, о прогрессе».

«Я вот, что скажу: ежели процветания достигнем, то погибнем. Как есть погибнем. Дорог понастроили, мосты возвели, да людей на них давят. Тьфу!»

«Да вы ретроград, как я на вас погляжу».

«Все беды, господа, от фамилии – вмешаться в разговор еще один попутчик. – Мамин моя фамилия. С такой фамилией в Москве не проживешь. В Мадриде, разве что».

«В Мадриде с вас быстренько шкуру сдерут и на сапоги употребят тамошнему бею. Будете потом всю жизнь ходить на чужих ногах».

«В Мадриде такого не может быть. В Штамбуле каком-нибудь, разве что? В Гишпании, господа, не то что у нас в каком-нибудь Мтищенске, а вовсе наоборот. Там, брат ты мой, сообщают в газетах, всякий с усами».

«Взять бы все ваши газеты, собрать, да и сжечь вместе с сочинителями, предварительно выпоровши».

«Вы, милостивый государь, – отмечаю я, – не только ретроград, а и… сарацин необузданный. К человеку нужно иметь уважение».

«Это за что же я должен уважать человека?»

«За подобие. Я разговорюсь с человеком, бывало, выведу его на оскорбленье, а затем плащ расстегну, невзначай, и генеральский раскрою мундир».

* * *

– У меня мундир златострунный завелся, как уже говорил, с эполетами. Из толстой нити парчовой узор нанесен на ткань, а на груди струны протянуты, чтобы можно было, как на арфе, сыграть и спеть что-нибудь душещипательное.

– Продолжайте, продолжайте рассказ. О мундире потом.

– Нет-нет, вы послушайте, без объяснения дальнейший рассказ не пойдет так гладко, как сани по льду того самого озера, в коем петух рыбу клюет в проруби.

– Я уж все понял. Вы – человек чести, все предусмотрели. Продолжайте.

* * *

«Мы здесь все беседуем, а что же еще один спутник молчит? О чем изволите думать? Над чем размышляете?»

«О чем думаю? Роман-плевок сочиняю».

«На кого вы плюетесь в романе, любезный?

«На себя. В зеркало, если позволите».

«Отчего же, плюйтесь сколько угодно, да только зачем, позволю спросить?»

«Я – дверь в неведомое, господа. Через меня входят духи в наш свет и выходят. Ходят туда и сюда, хлопают дверью. Я в них плюю».

«Для чего?»

«Собираюсь построить мост на тот свет для вторжения в иные миры с последующим завоеванием».

«Вам мало Сибири, господин завоеватель?»

«Сибирь велика и необозрима, а тот свет необозримей».

* * *

– Много пришлось поездить, чтобы обуздать характер свой необузданный. Не по мне в доме сидеть с женой и детишками, рассуждал я, разъезжая, как уже говорил, в генеральском мундире. Что касается звания, в документе написано: генерал-фельдсъегерь. Что за фельдcъегерь, обычно меня спрашивают. Новая должность, самим императором придуманная на сей случай.

– На сей случай! Ведь врете!

– Никак нет! Такой должности нет, а на нет и суда нет. Мало ли что сказал, пошутил, может быть.

* * *

«Я, господа, пока говорю с человеком, беру его, как лилипута, и макаю мысленно в вино вниз головой. Кому повезло – в вино или в мед, а иных – в горчицу».

«Да кто вы есть такой, чтоб русского человека в горчицу вниз головой опускать?»

«Я Властелинов и этим все сказано. Фамилия моя соответствует сущности, а сущность – должности, а должность у меня не простая. Я, господа, – властелин мира! Спрашивают обычно, кто распорядился власти столько мне дать? Власти над миром не дают, а забирают, никто не решается взять, а я вот решился. Дал объявленье в газетах о взятых на себя обязательствах быть властелином, опроверженье не последовало, так и остался при должности. Охрану вперед отпустил, а сам, как Гарун Аль Рашид, путешествую инкогнито по владеньям своим. Приедем на станцию, велю вас выпороть».

«Это за что же?»

«Для забавы, из прихоти».

«Нету такого закону, чтобы людей пороть для забавы».

«Какой же я властелин, ежели не могу приказать. Полицейского пальчиком к себе призову и велю: голубчик, надобно господина вот этого посечь побольнее».

«А ежели спросит, за что?»

«Не твоего ума дело. Выполняй, что велел! Вы думаете, ослушается? Для него легче высечь, чем приказ подвергать осмеянию, я хотел сказать «сомнению».

«Ваше, ваше высочайшее величество, а нельзя откупиться от порки?»

«Ну, насмешили! Зачем мне ваши деньги? Я – хозяин всему, что хочу, то и беру».

«Ваше наивысочайшее величество, а помилуйте нас».

«Помиловать можно, живите, как жили, я – добрый».

* * *

– Коньяком меня не пои, а дай пошутить с обывателем.

– Прохвост все же, прохвост! Нету в вас лелеемого мной возрождения!

– Люблю пошутить, особливо с невежами. Еду в другой раз на перекладных из Мтищева в Нижний или еще незнамо куда, трудно вспомнить, столько было всего, а еще больше того, чего и не было, но могло быть, потому как все-таки помню. О чем сказано, а тем более написано, рано или поздно обязательно сбудется.

– Начните лучше рассказ о генерал-губернаторе, которого вы обманули, мой персонаж, разумеется! Надеюсь, вы его примеру не последовали.

– До губернатора еще доберемся. Долгая ночка будет, как у Шекспирезады. Кстати, о Шекспире.

* * *

– Сэр Вильям Шекспир?

– В каком-то смысле?

– Не умничайте, господин Шекспир, вы не на сцене!

– Я к сцене прикован цепями, поскольку актер.

– Вы знаете, в чем вас обвиняют?

– В написании аморальных, по-вашему мненью, сонет?

– В написании противоправной пьесы.

– Какой именно?

– «Гамлет из Холмгарта».

– Вот те на! Всемирно известная пьеса!

– Расцениваем как намек на царственную особу.

– Вы имеете ввиду Павла, Александра, Константина, или ныне царствующего?

– Позвольте, господа, вмешаться в ваш разговор. Зачем вы несете отсебятину? Играйте по тексту.