Вот, за что я ценю Алину – она понимает меня без слов.
Карандаш в моих руках с треском ломается, а зубы, того и гляди, раскрошатся в муку. Чертов Филатов!
10. Агата
По обыкновению мои пятницы и субботы заняты подготовкой невест к торжеству, но сегодня тот редкий случай, когда я могла бы подольше поваляться в постели, а позже спуститься в кофейню и спокойно, без суеты, позавтракать.
Могла бы…
Но я сижу в гостиной на полу, обложившись платежками по коммунальным услугам, и не фига не понимаю.
Что такое водоснабжение? И чем оно отличается от водоотведения? Почему бы просто не написать – «Вода»?
Кстати, где у меня счетчик воды находится?
А что значит ТБО: трубо-обслуживание, термо-био-организация?
Господи, что?
Я смотрю на разложенную перед собой макулатуру и плакать хочется. Всем этим всегда занимался Леон, а я понятия не имею, как снимать все эти показания!
Вчера в обед позвонила женщина из газовой службы, предупреждая, что в понедельник придет опломбировывать газовый счетчик. Я еле успела записать перечень документов, которые она просила подготовить. И я даже не уверенна, что записала правильно, и, если уж на то пошло, я не уверенна еще и в том, что все эти документы у нас есть, по крайнем мере с восьми утра я перерыла всю квартиру, но ничего, похожего на слова «паспорт газового оборудования» или «документ о праве собственности», я не нашла.
Меня накрывает чувство безысходности и собственной беспомощности. Прожить шесть лет в браке, и совершенно ничего не знать в быту, – стыдно. Я не склонна к рефлексии, но сейчас отчетливо понимаю, что абсолютно не готова, да и не способна вести домашнее хозяйство. Мне хочется по-детски топнуть ножкой, надуть губы и прокричать, что я – девочка, созданная дарить красоту этому миру, а не вот это вот всё.
Собираюсь заплакать, но мои попытки прерывает телефонный звонок по видеосвязи. Мама!
– Привет, мамуль! – практически всхлипываю я.
Да, мне себя жалко, и я не вижу в этом ничего постыдного.
– Привет, моя девочка! Как ты? – мамуля смотрит на меня своими теплыми глазами, и я осознанно понимаю, что безумно соскучилась по родителям.
Полгода назад мои родители переехали в Израиль. Папу давно тянуло на Родину, поскольку там живет практически вся его родня, включая брата-близнеца Натана, который так же, как и папа, работает врачом. Мама очень переживала из-за незнания языка, боялась потерять себя в чужой для нее стране, да и со мной расставаться ей совсем не хотелось. Но в последние два месяца я слышу исключительно восторженные отзывы в трубке и вижу счастливое лицо мамы, вот прямо как сейчас!
– Мам, я соскучилась!
– Я тоже милая, я тоже! – мама делает печальное лицо и посылает мне воздушные поцелуйчики. – Знаю, что уже говорила, но впереди лето, и, возможно, у тебя получится вырваться к нам хотя бы на пару недель? В Петах-Тикве просто потрясающе, а погода сейчас какая, ммм. Да и твои братья хотят с тобой повидаться, – соблазняет меня мама.
– Обязательно передавай привет Аарону и Аврааму! Но с приездом не могу обещать. Лето – самый свадебный период. Ну как я брошу своих принцесс? – улыбаюсь маме. Я так рада ее видеть, что готова влезть в экран телефона.
– Всех денег не заработаешь, нужно и отдыхать, – поучительно напутствует.
Пожимаю плечами.
Что я могу ей сказать?
Это правда.
Жалостливо отвожу глаза и пытаюсь сдержать непрошенные слезы.
– Девочка моя, можешь не прятаться, я же вижу, что ты чем-то расстроена. Что случилось? – конечно, от мамы не скрыть моего шмыгающего носа и поганого настроения. Мамы они такие.
– Мам, мне так трудно, – не выдерживаю и начинаю реветь. – А еще одиноко. Я осталась совершенно одна с проблемами, о которых раньше не знала. Оказывается, за квартиру нужно платить, а еще у нас есть счетчики, показания которых нужно снимать, а еще на дворе май, а я до сих пор езжу на зимней резине, и машина у меня не мытая уже несколько месяцев, – вываливаю всё, что накопилось. – А сейчас я смотрю на электрический счетчик и не понимаю, какие цифры нужно записать, понимаешь? Всем этим занимался Леон… – я не договариваю, потому что слезы Ниагарским водопадом стекают по щекам, оседая солью на губах.
– Ох… милая, – горько вздыхает мама.
Еще бы, ну что тут скажешь?
Безусловно, я утрирую и то, что квартира сама за себя не заплатит, я знаю. Но знаете, когда всю свою жизнь я прожила, необременённой излишними заботами, и когда рядом всегда были те, кто позаботится, поможет и решит все твои проблемы, не больно-то получается сходу вникнуть в устройство газового котла.
Да, в новых условиях я оказалась совершенно неприспособленной к самостоятельной жизни. Здесь нет всемогущего папы и всерешающего мужа. Есть только я. И мне нужно учиться самостоятельно выживать в новых для меня несовершенных условиях.
– Позвони Леону. Попроси помочь, думаю он не откажет, – предлагает мама.
Да, он не откажет. Но…
– Мам, мы развелись, смирись уже с этим. Я не буду по каждому поводу звонить Леону и просить о помощи. Я должна сама, понимаешь?
Позвонить – значит проявить слабость, показать себя беспомощной без него. А я не хочу очередной раз давать ему повод считать, насколько он был прав, когда уходил.
– Так что все-таки случилось? Может, пора поделиться с мамой причиной вашего развода? – взволнованно интересуется мама.
Из нашего близкого окружения мало кто знает об истинных причинах нашего развода. Мы многие годы были образцово-показательной парой на людях, но не за дверьми нашего дома.
Сейчас, рассуждая более рационально, мне кажется, мы сами не знаем, что с нами произошло.
Я часто проигрываю в голове тот роковой вечер: Леон, как обычно, пришел поздно. Как обычно, уставший, молчаливый и раздраженный. А я, как обычно, не смолчала… Слово за слово, крики, взаимные обвинения, а потом мои слезы. Мы сидели в гостиной напротив друг друга: я плакала, а Леон молчал. Я помню, как тихо сказала, что устала, и предложила развестись и не мучать друг друга. Как часто бывает у семейных пар: поругались, пробросались словами, оскорблениями, поговорили, забыли, помирились. Так всегда было и у нас. Мы и раньше в сердцах могли вспылить, бросить в друг друга нелицеприятное, но потом наступало перемирие, и жизнь возвращалась в привычную колею.
Но не в тот вечер.
Леон всегда отходил первым, мужественно мне уступал и всегда извинялся, даже в те моменты, когда виновата была я.
Я ждала его ласкового леоновского «извини», а услышала:
– Хорошо. Я подам заявление, – и ушел…
Это равнодушное «хорошо» оказалось настолько красноречивым и громким, что мне стало поистине страшно. Тогда я отчетливо поняла, что это конец.
– Он изменил тебе? – вкрадчиво продолжает выпытывать мама.
– Нет. Не знаю. Пойман не был, но…– я правда не знаю.
Иногда мне казалось, что частые командировки и ежедневные задержки на работе – следствие того, что Леон мне изменяет. И я даже была уверенна с кем – с его чертовой помощницей Алиной. Я видела, как эта нахалка смотрит на моего мужа и облизывается. У меня всегда срабатывала тревожная красная кнопка, когда я приходила к Леону на работу, а рядом крутилась его помощница. Она открыто не показывала своей заинтересованности, но я всегда ощущала от нее опасность и вражду. Да, я ревновала, и эта ревность была частым поводом наших ссор. Леон клялся, что у них исключительно профессиональные отношения, но я с трудом верила, либо не хотела верить…
– Доченька, может, вы поторопились и …
– Мам, извини, у меня правда много дел. Давай я позже тебе позвоню? – у меня нет никакого желания опять слушать о том, что мы поторопились и приняли необдуманное решение. У нас был целый месяц на принятие этого самого решения. Но Леон не приехал и даже не позвонил, чтобы поговорить, извиниться и всё обсудить.
Ну а я… Я просто ждала.
Я же девочка.
Все мы, принцессы, ждем, что наш рыцарь приедет, спасет и бросит к нашим ногам весь мир.
– Хорошо, Агата. Но ты подумай на счет отпуска.
– Обязательно, мам. Папе передавай привет и дяде Натану. Пока.
***
Я навела порядок дома, навела ревизию в холодильнике, запустила стиральную машинку и съездила на почту за посылкой. Всё это я делала автоматически, потому что после разговора с мамой в голове, как на повторе, крутились ее слова от том, чтобы позвонить Леону. Мы остались в дружеских отношениях и, наверное, мама права – нет ничего крамольного, если я поинтересуюсь, где лежат документы.
Игнатов долго не берет трубку, и когда я уже собираюсь нажать «отбой», слышу его голос:
– Привет, Агата.
– Привет. Ты где? – ой, вот зачем я спросила? Меня это совершенно не должно касаться. По привычке? – Прости. Как дела? – поспешно поправляю себя.
В трубке слышится приглушенный смешок.
– Я на работе, Агат. Все нормально. У тебя как?
Ну еще бы!
Где можно найти в субботу Игнатова?
Только на работе!
Всегда на работе!
Постоянно НА РАБОТЕ!!!
Я опять завожусь. Завожусь так, будто имею на это право.
– Хорошо все, – отвечаю резче, чем следовало бы. – Леон, я звоню по делу, так что не подумай, что я ищу повод, чтобы позвонить и узнать что-то о тебе, возможно, я сейчас не вовремя, поэтому…
–Так, стоп-стоп-стоп, – Леон прерывает мой поток безумств, отчего я безмерно ему благодарна. – Я ничего не понял, но давай по делу. У меня мало времени, – Игнатов, видимо, отстраняет от уха трубку и кому-то шепчет, – продолжай, Агат, – а это уже мне.
– Короче говоря, я не могу найти документы на квартиру и паспорт газового счетчика, – на одном дыхании зачитываю я. – В понедельник придут его опломбировывать, – чуть ли не по слогам проговариваю последнее слово.
Игнатов молчит.
Сам, что ли, не помнит, где они, и вспоминает?!
Я жду, что он сейчас пошлет меня куда подальше, но совершенно не ожидаю следующих его слов:
– Я понял. Вечером заеду, найду. Все, Агат, мне правда некогда, – Леон отключается, а я еще с минуту смотрю на экран своего телефона.
Это что сейчас было?
Мне же не послышалось, и Игнатов действительно сказал, что приедет вечером? Сюда?
Ко мне?
«Не к тебе, Игнатова, – вторит мой внутренний голос, – он приедет по делу».
Я начинаю судорожно метаться по квартире.
«Вечером заеду», – это во сколько? В семь? В девять? Или в полночь?
Для Леона Игнатова понятие «вечер» может варьировать в диапазоне от шести вечера до двенадцати ночи.
Я зачем-то бегу на кухню и открываю холодильник. Что я пытаюсь в нем найти, когда сама же утром провела тщательную продовольственную инспекцию? В нем стерильно, как в операционной.
Я не знаю точного обозначения моим следующим действиям, возможно, это биполярное расстройство, о котором мне сообщит моя лучшая подруга-психотерапевт чуть позже, но сейчас я совершенно не даю отчет своим действиям, когда торопливо набираю маму, когда спрашиваю о том, что можно приготовить быстро и нетрудоемко. Это точно не я несусь в ближайших супермаркет за продуктами. Это всё кто-то другой, это не я…
Потому что Игнатова Агата никогда не запекала курицу с картошкой.
Но подумаю я об этом потом, поздними, одинокими вечерами.
Я понимаю маму, долго и упорно всеми правдами и неправдами пытающуюся вытянуть причину столь внезапного кулинарного порыва, отсутствующего у ее дочери все полные 28 лет.
Умение убеждать – моя национальная способность. Поэтому я вдохновенно уверяю маму и саму себя в исключительности собственного интереса и не более.
Я готовлю для себя, да!
И почему я не интересовалась этим раньше?
Почему мама никогда не предлагала помочь ей и поделиться своим опытом? Потому что оказалось, что это совершенно не сложно и не долго, а главное – приятно. Приятно знать, что это приготовила именно ты!
На часах шесть вечера, а я сижу под душем в ванне и натираюсь ароматным ванильным гелем, потому что, мне кажется, я насквозь пропахла гарью от курицы, которая, к слову, немного подгорела.
Наношу легкий макияж и перерываю весь свой гардероб, сетуя на то, что опять нечего надеть.
Нечего надеть?
Дома, Игнатова, тебе нечего надеть дома?
Кажется, у меня проявляются все признаки начинающейся шизофрении, иначе как назвать то, что я начала разговаривать сама с собой? Синдром одиночества? Так рановато еще.
В семь вечера я сижу на диване: накрашенная, в коротких летних шортах и футболке с одним спущенным плечом, а на плите томится подгорелая, полуоблезлая курица с лимоном в заднице.
