Дмитрий Ежов "Сын боярский"

– Вообще-то нет, но сотник отпускает, если событие важное, он человек строгий, но понимающий.

– Кстати, насчет свадьбы, – обратился Ждан ко мне. – Совсем забыл: я же летом женюсь.

– Да? А когда и на ком? – удивился я.

– Сам пока еще не знаю. Батя сейчас с будущим тестем договариваются. Слышал только, что семья не бедная, кажется, деревень двадцать под Изборском имеют.

– И как твой отец этот брак устроил? Вы же вдвое беднее?

– Все просто: род у них худой, дворяне только в третьем колене, так что получается с нас родовое имя, а от них – серебро в приданное.

– Ну что ж, поздравляю заранее и завидую – мне-то такое и не светит.

– Не завидуй – может, невеста дурна собой. Если так, то мне никакого приданого не надо.

– Не бахвалься. Я отца твоего знаю – как он решит, так и будет, и ничего ты с этим не сделаешь.

В это время Игнат повернул в переулок, и мы последовали за ним. Через два дома он остановился и показал Ждану на третий, сказав, что это и есть теперь его жилище. Изба, сарай и двор были хорошими, но по всем признакам видно, что здесь уже долго никто не живет (двор стал зарастать травой). Так что Ждану, видимо, придется потратить весь день на приборку. Понимая это обстоятельство, я не стал задерживать друга, а попрощавшись с ним, пошел на встречу к своему десятнику. Выйдя на основную дорогу, я быстро добрался до заставы, выглядевшей так же, как и та, через которую въезжал в город, а потом увидел своих новых товарищей. Признать десятника среди служилых людей оказалось легко – это был высокий, чуть больше меня ростом, широкоплечий воин средних лет (настоящий богатырь из сказок), чернобородый, со светлыми глазами, одетый в черный кафтан, вышитый серебряной нитью и с медными пуговицами и красной шапке на лисьем меху; ноги его были облачены в черные сапоги на среднем каблуке и повязаны желтой шелковой лентой поверх голенища; сабля, висевшая на ремне с медной пряжкой, отличалась серебряным навершием, а кинжал был украшен рукоятью из кости. Таким внешним видом мог обладать только человек из небедного рода, а значит, он и не был простым служилым, из чего мной был сделан простой вывод, что это и есть Сергей Петрович, мой непосредственный командир.

– Доброго утра, Сергей Петрович и всему честному воинству, – слегка поклонившись, поздоровался я. – Меня Макар Владимирович направил на службу в ваш десяток.

– Ну здравствуй, сударь молодой. А как тебя по имени величать и слугу твоего? – оглядывая нас, спросил десятник.

– Василий Дмитриевич и мой кошевой Иванко.

– Понятно. Это хорошо, что в мой десяток записали, а то людей маловато, всего шесть детей боярских да два послужильца. Нас здесь четверо на заставе да еще четверо напротив Гремячей башни стоят. Кстати, надо тебе всех представить, – начал поочередно перечислять своих подчиненных Сергей Петрович: – Влад, Алексей со своим послужильцем Акимкой здесь со мной стоят; на втором посту есть Олег, Виктор, Демид с боевым холопом Данилкой; ну и меня для пользы дела можешь звать просто Сергеем. Тут еще целовальник в заставе спит, но его тревожить не будем, все равно их брат каждый день меняется.

После чего десятник подошел и пожал мне руку, то же самое сделали остальные. При этом я постарался лучше рассмотреть своих новых товарищей: Влад был темно-рыжим, с серыми глазами, почти с меня ростом, одетым в простой кафтан слегка выцветшего красного света и серую шапку с собачьим мехом, вооруженный простой саблей и кинжалом; Алексей – русый, с темными глазами, среднего роста, одетый в хороший синий кафтан и того же цвета шапку, обитую беличьим мехом, да носил на боку добротную саблю турецкого типа; Акимка был черен волосами и карь глазами, в простом сером кафтане из шерсти и шапке без меха, а за поясом у него висел боевой топор. После завершения приветствия Сергей начал вкратце рассказывать условия службы:

– Работа несложная, если привыкнуть, – неделю на заставе в посаде сидишь, затем столько же на стенах и в воротах караул держишь, еще седмицу в городе за порядком следишь, а затем упражняемся в боевом умении на поле за городом. Все ясно?

– Да.

– Ну раз ясно, тогда завтра поутру после утренней службы заступаешь на службу сюда. Вроде все пока, можешь идти.

– Извините, мне Макар Владимирович сказал, что вы меня на постой определите.

– Да, чуть не забыл. У нас есть пустые дома или можно с кем-то объединиться, второе дешевле выходит. Чего выбираешь?

– Второе по деньгам предпочтительнее, и у меня есть друг, который в другом десятке служит, могу к нему подселиться.

– Не пойдет. Сотня занимает часть посада, а внутри он делится между десятками – так проще поднимать людей по тревоге, поэтому тебе следует подселиться к кому-нибудь из своих.

– Но я не знаю, с кем я могу объединиться?

– Со мной можешь, – отозвался Влад, – у тебя холоп и у меня один, всего четыре человека. Дом большой, так что места хватит, да еще и конюшня просторная – все лошади вместятся. Ну как, Василий, согласен?

– Буду рад делить жильё с хорошим человеком, – ответил я, заметив одобрительный кивок Иванко.

– Вот и ладно. Сергей, – обратился Влад к десятнику, – я провожу новика до дому, а затем вернусь. Хорошо?

– Иди. Все равно пока делать нечего, люди только днем в город пойдут.

Посад, который занимала сотня, находился между Толокняной и Гремячей башнями. Собственно туда я уже проводил Ждана, но если ему дали дом недалеко от ворот, то наш десяток располагался в середине, именно туда и повел нас Влад. Дом, в котором мне предстояло жить, находился прямо на окружной дороге, ведущей через весь посад рядом с церковью святого Георгия с расположенным рядом небольшим торгом. Купцы здесь торговали в основном хлебом, зерном, кормом для лошадей и дровами, а дабы город не нес убытков, с них регулярно собирали мыто целовальники при поддержке стрельцов. Влад сказал, что так было сделано специально, чтобы мы, дети боярские, не могли пользоваться привилегиями у купцов; в противовес этому дворяне занимаются тем же самым в городе на различных торгах. Мне показалось, что жить рядом с таким местом весьма удобно: не надо далеко ходить за нужным товаром. А дом оказался, как и сказал Влад, большим: когда-то в нем жил небогатый купец, так что имелся даже просторный погреб, который, видимо, использовался раньше как склад, а также банька, располагавшаяся между избой и конюшней. Влад проводил нас во двор и позвал своего слугу:

– Никитка, иди сюда!

– Уже бегу господин, – сказал выбежавший во двор молодой холоп невысокого роста. – Вы рано вернулись. Что-нибудь случилось?

– Нет, все в порядке. Вот соседей к нам привел – Василия Дмитриевича и его слугу. Вместе жить будем, так что помоги им тут обустроиться.

– Не беспокойтесь, все сделаю. А какую комнату отвести для молодого господина?

– Правую, конечно, в левой-то мы живем. Ну ладно, мне на заставу пора, располагайся, – обратился ко мне Влад. – Вечером еще увидимся, тогда и поговорим.

– До вечера, – ответил я и попрощался со своим обретенным соседом.

После ухода Влада мы прошли в избу, которая была разделена надвое сенями и кухней с одной большой на весь дом печью. Пройдя в правую дверь, я оказался в помещении, освещенном светом, идущим из двух окон, которое теперь было моим, и сразу же увидел стол, стоящий напротив входа, покрытый пылью, скамьи, притороченные вдоль всех стен, изукрашенных узорами паутин, а в ближнем углу располагались какие-то мешки и седло, видимо, принадлежавшее моему соседу. Вошедший за мной Никитка извинился за беспорядок в комнате, сославшись на то, что использовалась она как склад, и начал выносить вещи. Я быстро понял, что оставшийся день пройдет в хлопотах: надо навести чистоту, разложить свои вещи, купить овса для лошадей, а то того, что мы с собой взяли, хватит только дня на два, и, конечно же, не забыть о собственном пропитании, хотя, судя по находящемуся поблизости торгу, это не должно стать проблемой. Смахнув пыль с ближней скамьи, я сел и еще раз оглядел наше новое жилище, подумав о том, что детство мое вольное кончилось, и теперь начинается взрослая жизнь, посвященная, согласно моему происхождению, ратной службе государю нашему. Никому не дано знать, что уготовила судьба, и вот я сидел и думал, куда заведет меня жизненная дорога: к славе или же к скорой смерти, к богатству или разорению (последнее мне виделось более вероятным). Встряхнув головой, я заставил себя отринуть дурные мысли и сосредоточиться на делах, которые мне сегодня предстоят. В конце-то концов, как говорит брат, главное честь свою не уронить, а все остальное прибудет. С этими мыслями я встал и пошел по дороге, которую уготовил мне Бог.

Глава 2

Всю оставшуюся неделю со дня моего принятия на службу наш десяток занимал дневные посты на въезде в посад. Работа была непыльная ввиду того, что людей в Запсковье ездит мало по сравнению с южными въездами в город, зато с понедельника нам было назначено следить за порядком на торге у Козьмодемьянского монастыря. Площадь, на которой располагался торг, была небольшой: по трем сторонам ее находились торговые ряды, а с четвертой пролегала улица напротив монастырской стены. Прямо посередине площади находилась важня (там взвешивался товар) и мытный двор, охраной которых и занимался наш десяток, хотя, по моему разумению, больше приходилось следить за целовальниками, как бы они чего лишнего в карман не положили. Однако работы было немного ввиду малости торговли, ведь в основном здесь были дровяные, кожевенные, хлебные да притулившиеся в углу торга две кузнечные лавки. Основной доход городу здесь давали дровяная торговля, что неудивительно ввиду большого количества кузниц в Запсковье, и хлебная, так как есть хочется всем и всегда. И это последнее обстоятельство делало работу напротив лавок с горячим хлебом и не менее горячими пирогами невыносимой, а доходивший до нас запах заставлял хотеть есть даже сразу после обеда. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о еде, мы обычно заводили разговор на различные темы, но обычно сослуживцы просили меня рассказать о прочитанном мной накануне.

Тут надо сказать, что на третий день по приезде в Псков я посетил Спасскую церковь, что стоит у Образской башни, где служил священником отец Тимофей, друг моего учителя, отца Симеона. Мне надо было передать записку, в которой содержалась просьба моего наставника о доступе к книгам, дабы я мог улучшать навыки чтения. Придя к вечерне в церковь, я отстоял всю службу, после чего, дождавшись своей очереди, обратился к отцу Тимофею. Выслушав мою просьбу и прочитав записку, отче согласился помочь, однако, как оказалось, книг в распоряжении у него немного ввиду того, что большинство хранится в монастырях. Но отец Тимофей пообещал взять для меня «Жития Святых благоверных», так как их было много и нетрудно добыть. И вот через день я стал обладателем на месяц сей книги и тут же приступил к ее чтению, а сослуживцы, не обученные грамоте, прознав об этом, стали выспрашивать о прочитанном мной. Так было и сегодня в обычный день, кажется, четверг: мы стояли с Олегом (златокудрым, чуть ниже меня ростом, но старше годами воином) у важни, и дабы скоротать время, я рассказывал о житии князя Довмонта:

– Меня больше всего впечатляет в его жизни то, что, будучи иноплеменным и язычником, он смог обрести здесь веру и родину.

– Дак ты сам говорил, что ему бежать из Литвы пришлось под страхом смерти и выходит, что ничего другого не оставалось, – возразил мне Олег.

– С одной стороны, ты прав, но с другой кто мешал Довмонту, отсидевшись несколько лет во Пскове, собрать войска да отвоевать свои земли, а он этого не сделал и всю жизнь прожил здесь. Более того, он сумел честь и славу себе снискать на своей службе, да и святыми не за красивые глаза становятся, – сказал я и перекрестился.

– Да, правда твоя, не зря же кремль псковский его имя носит, и это спустя столько лет.

– Не зря… Одна битва у Двины чего стоит: меньше сотни православных воинов разбили восемь сотен литовских язычников, не без Божьей помощи, конечно, но как в народе говорят, «на Бога надейся, а сам не плошай».

– А я и не знал об этом. Все больше вспоминают битву здесь, под стенами Пскова, которая произошла прямо перед смертью благоверного князя.

– Это тоже подвиг, хотя под стенами крепости все же сражаться легче, да и сил здесь у Довмонта было больше, так что Двинская победа по мне более знаковая, там без Бога точно не обошлось. И вообще, я считаю, что Всевышний хранит православную землю от латинян. Сам посуди, только умер святой благоверный Александр Ярославович Невский, как нам был послан князь Довмонт, который продолжил его дело в защите от римских еретиков, он даже женат был на внучке великого князя.

– Умно ты излагаешь и не меньше попа все знаешь. Тебе бы десятником быть, а то и сотником, разумом ты явно не обижен.

– Спасибо тебе за слова хорошие, но все-таки до попа мне далеко, а для сотника, сам знаешь, я родом худ.

В этот момент я заметил, как какой-то парнишка лет десяти, стоявший возле хлебной лавки, принадлежавшей монастырю, оглянулся по сторонам и взял с прилавка круг хлеба, после чего пошел к выходу с торга. Я, не закончив разговор с Олегом, опередив паренька, подошел к выходу с торга и только хотел спросить, где его родители или какие-нибудь старшие, как он, увидев меня, кинулся бежать, буквально проскочив под моей рукой. Покинув торг, он кинулся к Пскове, в сторону общественной бани, стоявшей на ее берегу. Не раздумывая я ринулся за ним и думал, что легко нагоню, но он, обогнув баню, помчался к лодочным мастерским. Паренек, легко лавируя между лодками, которых из-за начавшегося рыболовного сезона было много, начал уходить от меня, стесненного в движениях вооружением. Рассудив, что по такой дороге мне мальчугана не поймать, я решил бежать по соседней улице: все равно рано или поздно ему придется ее пересечь, ведь другого пути здесь нет, и оказался прав. Не успев добежать до конца улицы, я увидел, как паренек, не заметив меня, вбежал в предпоследний дом.

Уже не торопясь, я проследовал к маленькой избе, ставшей прибежищем юного воришки, и только сейчас понял, что со мной никто из сослуживцев не побежал, а значит, проблему решать придется самому. Тихо войдя в сени и подойдя к двери в комнату, я услышал доносившийся от туда ор – явно недовольный женский голос требовал сказать, откуда взялся хлеб, а в ответ еле слышимые нечленораздельные оправдания. Подождав, когда крики станут тише, я постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Моим глазам открылась небольшая комната, посередине которой стояли женщина средних лет и преследуемый мной мальчик, да еще в углу на скамье сидели две девочки примерно трех и шести лет. Когда я вошел, женщина воззрилась на меня с опаской, мальчик спрятался за мать и испуганно выглядывал из-за нее, старшая девчонка обняла младшую, а она, в свою очередь, с силой прижала к груди тряпичную куклу. Увидев эту картину, я остановился в растерянности у входа: все, что хотел сказать, тут же вылетело у меня из головы. Спустя минуту, поняв, что я не представляю сиюминутной угрозы ей и ее детям, женщина обратилась ко мне.

– Здравствуйте, господин. Вы, наверное, пришли по поводу этого, – указав на стол, где лежал круг хлеба, сказала она.

– Добрый день, – преодолев минутное замешательство, отвечал я. – Извините, что вошел без приглашения, но вы в общем-то правы, я пришел по поводу проступка вашего сына.

Сказав это, я пристально посмотрел на мальчика, а после этого перевел взгляд на его мать, которая, хоть и была уже немолода и носила на лице отпечаток нелегкого труда, все еще сохраняла данную Богом красоту.

– Милостивый господин, прошу, не наказывайте моего сына, я сама с ним разберусь, – взмолилась женщина. – Поймите, у нас отец этой зимой умер, и с того времени мы недоедаем, вот сын и не выдержал.

– Неужели у вас нет родственников, которые могут помочь?

– Мой брат помогает чем может, но он и сам небогат. В этом месяце он дал нам две копейки, три пуда пшена, два мешка репы да четыре пуда ячменя – с такого не разживешься. Сами видите – трое детей, приходится потуже ремни затягивать.

– Да уж, несладко вам, но воровать тоже не выход…

– Я все понимаю и готова заплатить за хлеб, хоть денег у нас и немного, но лучше уж так, чем дурную славу на всю округу иметь.

Произнеся это, женщина подошла к красному углу, достала из-за образа сложенную в несколько раз тряпочку и выложила из нее три новгородки с двумя полушками. Посмотрев на эти деньги и еще раз взглянув на детей, встретив голодный взгляд младшей девчушки, я сказал:

– Не надо этого. Хлеб не испорчен и даже еще не остыл, а значит, сейчас мы пройдем с вашим сыном на торг, где вернем товар в лавку.

– Нет! Купцы к людскому горю глухи, они не поймут…

– Я обещаю, что с твоим сыном ничего не случится. Скажем, что он взял хлеб и пошел искать родителей, и никакой кражи не было. А если не поверят, то что с этого? В конце-то концов, все упирается в слово сына боярского против холопа, что за прилавком стоит. Так что не переживай, все хорошо обойдется.

– Хорошо. Иди с ним, Данилка, – сказала женщина сыну после долгого раздумья, а затем обратилась ко мне, пристально глядя в глаза: – Если с ним что-нибудь случится, я тебя прокляну и Бога буду просить о наказании тебе!

– Вот и ладно, – сказал я, подошел к столу и, взяв круг хлеба, вышел из дома.

Я остановился у входа в избу и стал ждать мальчика. Долго ждать мне не пришлось: через несколько минут он вышел, и мы пошли по направлению к торгу. По пути я стал ловить любопытствующие взгляды лодочников, но что-либо объяснять желания у меня не было. Лодочники, не дождавшись от меня какой-нибудь реакции, возвращались к работе, а ее было много. В основном я заметил, что на стапелях стоят не маленькие рыбацкие лодочки, а большие дощаники для перевозки грузов. Такому удивляться не приходится – все в этом городе так или иначе служит для обеспечения торговли, да что говорить, ведь и моя работа сводится к обеспечению порядка в этом деле. Подумав об этом, я вспомнил о своем юном спутнике.

– Данилка, тебя ведь так зовут? – начал разговор я.

– Да, в честь деда назвали, – понуро ответил он.

– Что же ты, Данилка, наделал? Неужели не понимал, что тебя поймают? Торг же у нас маленький, все как на ладони видно.

– Да я толком-то и не думал. Младшая сестра, Дашка, с утра у мамки есть просит, и это притом, что мы позавтракали ячменной кашей, но ей, видно, не хватает. Ей же непонятно, что еды мало, и приходится обходиться без обеда, и до ужина надо потерпеть. Так вот, она все ныла и ныла, ну я и не выдержал, выбежал на улицу и пошел на торг, так что ничего и придумать не успел, решил на авось.

– Понимаю, нелегко вам сейчас. Ты не смотри на то, что я сын боярский: мне тоже ведомо, что такое недоедать, как неурожай случается, все пояса затягивают, но это не повод воровать. Еды у вас немного, но ведь не травой же вы питаетесь, не все уже съели.

– Не все, даже рыбу иногда едим. Я подрабатываю у одного лодочника, а он мне пару карасей или лещей в оплату дает, мамка из них уху делает, да вот только хлеба у нас на столе не бывает и уж больно сестру жалко стало.

– Понятно. Но пойми: если у кого-то прибыло, значит, у кого-то убыло, а это нехорошо, меня этому правилу с малых лет учили. Кроме того, хлебная лавка монастырю принадлежит, а следовательно, ты как будто из Божьего дома украл, – сказал я, а затем перешел к делу: – Ну значит так: подойдем к прилавку, отдадим хлеб, ты извинишься и сразу пойдешь домой, а с остальным я разберусь. Хорошо?

– Хорошо.

Добравшись до торга, я сразу заметил стоящих рядом Олега и десятника Сергея Петровича, вопросительно взглянувших на меня. Не подходя к ним и ничего не объясняя, мы с Данилкой проследовали к хлебной лавке.

– Здравствуй, Петруха, – обратился я к стоявшему за прилавком монастырскому насельнику, выполняющему функцию торговца.

– Здравствуйте, Василий Дмитриевич. Поймали воришку, спасибо вам, – ответил он, со злобой взглянув на мальчишку.

– Да не воришка он никакой, просто потерялся на торге и пошел родителей искать, чтобы денег на хлеб дали, а потом просто меня испугался, – с этими словами я положил хлеб на прилавок и посмотрел на Данилку.

– Извините меня, пожалуйста, я не специально и больше так не буду, – пролепетал он.

– Ишь ты, не специально. Ты еще скажи случайно, видимо, из-за недостатка разума. Всыпать бы тебе с десяток плетей за это, глядишь, поумнеешь!

– Я сказал, что он не виноват или ты мое слово под сомнение ставить вздумал?! – сказал я и как бы ненароком положил руку на навершие сабли, а затем обратился к Данилке: – Иди домой, тебе здесь больше нечего делать.

Дважды повторять не пришлось, и Данилка, коротко поклонившись мне, быстро пошел с торга.

– Да вы посмотрите только! С каких это пор воров, пойманных на месте, без наказания отпускают?! – закричал Петруха.

После этого практически все люди на торге обратили на нас свои взоры. Я почувствовал неловкость от того, что они смотрят на меня, но, собравшись с духом, приготовился отстаивать свою точку зрения, успев посмотреть, что Данилка уже покинул торг. В этот момент из амбара при лавке вышел эконом Козьмодемьянского монастыря отец Варлаам и обратился к Петрухе:

– Брат Пётр, что случилось? Что ты кричишь, зачем торг баламутишь?

– Дак вот, отче, один мальчишка хлеб украл, а этот его отпустил, – показав на меня пальцем, ответил Петруха.

– Да ты, холоп, видимо, из ума вышел, раз смеешь так говорить! – гневно сказал я и уже собрался вразумить его парой ударов, как дорогу мне преградил отец Варлаам.

– Брат Василий, прости его, неразумного, ради Бога, – примиряющим тоном сказал он. – Расскажи лучше, что тут произошло.

Я вкратце рассказал свою версию, после чего отец Варлаам, выслушав меня, ненадолго впал в раздумья и было от чего: Петруха хоть и был холопом, но имел немалое влияние на торговые дела монастыря, и просто так отринуть его аргументы было нельзя.

– Получается, что твое слово против слова брата Петра. Тут надо разобраться, опросить еще людей, может, кто-нибудь подтвердит сказанное, – поразмыслив, сказал монастырский эконом.

– Здравствуйте, отче. Не надо никого опрашивать, я все видел и подтверждаю слова Василия, – сказал, неожиданно выйдя из-за моей спины, мой непосредственный начальник Сергей.

– И я тебе, брат Сергей, здоровья желаю. Ну что ж, видно, брат Пётр ошибся, – с явным разочарованием сказал отец Варлаам. – Значит, и рядить здесь нечего, да и пора кончать этот разговор, а то торговля стоит.

– Да, вы правы, отче, – сказал мой десятник и обратился к лавочнику: – А ты, Петруха, видно, забыл, что Бог все видит и воздает за грехи наши, и оскорбляя ближнего своего, можно здоровья лишиться по воле Его.

Петруха от таких слов аж побледнел, явно представив себе воздаяние Божие, после чего принес извинения. Я с трудом сдержал смех, видя, как на глазах похудела его холеная рожа. И тут от вида его лица мне вспомнился голодный взгляд младшей сестры Данилки, и я, поразмыслив немного, задал вопрос отцу Варлааму:

– Извините, отче, я знаю одну семью, у них отец недавно умер, и они недоедают, хотелось бы им помочь прикупить муки ржаной.

– Помогать ближнему своему – это дело богоугодное и правильное, и твое желание похвально. Брат Пётр, сколько у нас пуд ржаной муки стоит?

– Пять копеек без двух полушек, – ответил, приходя в себя, Петруха.

– Замечательно, у меня как раз пять копеек и есть с собой, – ответил я.

– Да, но надо еще мыто заплатить в одну копейку, итого получится шесть.

– У меня не хватает, но я могу завтра донести.