Бармен: Я об этом сильно не задумывался: любовь сама вспыхивает… бурлит…
Старик: Я бы дал такое определение: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо!» – даже, точнее: «Я хочу, чтобы тебе было с каждым днём всё лучше и лучше»…
Бармен: То есть Вы переносите весь акцент на другого?
Старик: Но я же попросил ответить на вопрос, что такое «я тебя люблю», а не «я себя люблю»?
Бармен: Резонно…
Старик: Самое интересное, что так любить мы, в сущности, не умеем…
Бармен: А как?
Старик: Чаще всего приблизительно так: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо, но только со мной!» – или ещё точнее: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо! А что мне за это будет?»
Бармен: Наверно, так… себя, родного, трудно позабыть… но похоже, что это уже не любовь…
Старик: Похоже… ибо ради такой любви вряд ли кто пойдёт отдавать свою жизнь. А коли отдавали и отдают, то, значит, есть любовь безусловная.
Бармен: Кажется, убедили…
Старик: А есть ли ещё нечто, что ценнее жизни?
Бармен: Правда.
Старик: Пожалуй, не вполне соглашусь. Правда, конечно, вещь ценная, но, как говорят, у всякого – своя правда. Вот у фашистов, например, разве не было своей правды? Ан, как-то ради такой правды жизнь что-то не хочется отдавать… во всяком случае, нормальному человеку… Может быть, есть более точное определение у того, что ты назвал правдой?
Бармен: Истина?
Старик: Да. Это уже безусловное понятие.
Бармен: Ради неё, ради её поиска люди шли на многие лишения…
Старик: Вон Петтенкофер и Эммерих, пытаясь отстаивать свои взгляды на распространение холеры, выпили культуру холерного вибриона. Потом это повторил Мечников; правда, никто не заболел, но разве это имеет значение, если они сознательно шли на это?
Бармен: Они искали истину с риском для жизни. А сколько копий было сломано в спорах о вращении Земли вокруг Солнца с упрямым утверждением: а всё-таки она вертится… и Джордано Бруно…
Старик: Наверное, это не самое показательное…
Бармен: Почему?
Старик: Во-первых, на смерть Галилео Галилей ради этого всё-таки не пошёл. А во-вторых, Джордано Бруно сожгли не как учёного, а как еретика, отрицавшего основы христианского учения. Это не оправдывает инквизиции, но и не делает сего авантюриста мучеником за науку.
Бармен: Авантюриста?
Старик: Да. Он не без корысти пытался состряпать свою собственную религию, в общем-то хуля религию господствующую. Законы той эпохи были несладкими, но надо было отдавать себе отчёт, на что идёшь.
Бармен: Заигрался?
Старик: Думаю, что да. Можно вспомнить более близкие к нам времена, когда в тридцатые годы нашего XX века велись споры о генетике. Споры эти даже получили очень оригинальное название: Дрозсоор – совместные орания о дрозофи?ле. Тогда многие учёные за свои взгляды в ссылку отправились[7 - Пожалуй, самым показательным в этом отношении является институт мученичества, сложившийся в раннем христианстве: человеку достаточно было просто отказаться от того, что он верует во Христа, а он предпочитал идти на казнь. Но в 1987 году говорить об этом было ещё рано.]. А началось всё с Аристотеля: «Платон мне друг, а истина дороже»[8 - Amicus Plato, sed magis amica veritas].
Бармен: Но летальных исходов всё-таки не наблюдалось?
Старик: Из лагерей вернулись далеко не все. Да и Сократ свою чашу с цикутой выпил не только потому, что мешал афинским софистам, но ещё и потому, что действительно ценил свои идеи, в которых, проповедуя открыто, искал и отстаивал истину. Да и вообще в истории немало учёных, которые потеряли свою жизнь, совершая опасные опыты, например друг Ломоносова – Георг Вильгельм Рихман.
Бармен: Пожалуй, соглашусь: в отстаивании истины сохраняется подлинное человеческое достоинство, а угроза для жизни жизнь не обесценивает…
Старик: Так, значит, истина в качестве адекватной разменной монеты для жизни принимается?
Бармен: Вполне…
Старик: И тут я снова сделаю реверанс в твою сторону: правду хоть раз в жизни отстаивать пытался практически каждый, истину же все мы и воспринимаем как правду. А существует ли ещё что-нибудь столь же ценное или, точнее, бесценное, что можно было бы предложить в качестве альтернативы жизни?
Бармен: Вы знаете, я ведь бармен и какие только люди ни проходят мимо меня. Но как же интересно наблюдать за людьми творческих профессий – художниками, поэтами. Казалось, приходят они в кабак расслабиться, а когда начинают спорить, глаза у них горят, и понимаешь, что их нечто наполняет изнутри. И они никак не могут это просто так нести, им необходимо всё выплеснуть, иначе они разорвутся. Так что я бы назвал ещё и творчество.
Старик: Благодатный ты собеседник. Творчество – это то, что действительно переполняет человека. Только я бы не ограничивался профессионалами – творчество присуще каждому. Ты в шахматы играешь?
Бармен: Сказать, чтобы хорошо, нет, но доводилось даже на трёх досках биться одновременно.
Старик: Значит, помнишь тот зуд и то внутреннее горение, которые сопровождают шахматную партию?
Бармен: Ещё как. Однажды ночью в поезде, ещё совсем мальчишкой, слез со своей полки, чтобы прогуляться по вагону, остановился перед двумя взрослыми, и мне предложили занять место проигравшего. Часа два, наверное, бились, аж отец пошёл меня искать. Я, кажется, даже выиграл – во всяком случае, комплиментов от соперника получил вдосталь. Как вспомню этот случай, так ощущения всего прямо накрывают! Подобное было, когда какие-нибудь сложные геометрические задачки в школе решал: логика включалась и несла тебя на волнах вдохновения…
Старик: Вот-вот! Я именно об этом. Настоящая игра – это всегда творческий процесс. А подлинные художники, подлинно творческие люди, коснулись чего-то того, что многим из нас неведомо, и они делятся с нами своими открытиями со всей щедростью.
Бармен: Они не могут не делиться – это их переполняет.
Старик: Ну да. И очень нередко эти люди работают «на износ». Кстати, а как слово «поэт» переводится с греческого?
Бармен: Не знаю.
Старик: Творец. И не так уж много творческих людей, которым удалось дожить до глубокой старости. Чаще всего уходили они довольно рано…
Бармен: Возможно, что многие и по глупости, но, наверное, иначе они не могли существовать – они были бы не они. Ван Гог, например, с его отрезанным ухом…
Старик: Бальзак, говорят, чтобы не толстеть и активнее творить, в день выпивал по 40–50 чашек кофе. Наверное, нет смысла говорить, насколько это «полезно» для здоровья?
Бармен: Высоцкому вообще необходимо было ходить по краю пропасти, и он разогревал себя коньяком и всякой дрянью… но мы им, всем этим людям, безмерно благодарны за тот след, который они оставили после себя на земле.
Старик: Очень важно, что творчество не есть некая абстракция, а состояние, которое переживал каждый из нас. И если это мною пережито изнутри, то мне не надо ничего объяснять – я сам это испытал. Итак, мы отыскали ещё одну наиважнейшую категорию, которая вполне оправдывает человеческое бытие, даже если сокращает жизнь…
Бармен: То есть сокращение жизни того стоит… Мне важно, что всё, о чём мы тут с Вами разговаривали, не навязано мне, а, по сути, я это всё для себя сам открыл, как нечто осмысливающее человеческую жизнь: и любовь, и истину, и творчество, – хотя, точнее сказать, знал всегда.
Старик: Формулировать полезно. Самое интересное, что эти явления одно без другого не очень-то и существуют. Что такое творчество без любви?
Бармен: Скука.
Старик: По-моему, пострашнее… – это Хиросима.
Бармен: Ёмкий образ… ну да: творили люди, творили – и натворили: и около двухсот тысяч унесённых невинных жизней.
Старик: А что такое творчество без истины?
Бармен: Наверное, что-то из Козьмы Пруткова: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою».
Старик: Отлично входишь в роль! У меня был иной образ, определяющий это сочетание, – сизифов труд. Но и твой образ принимается без оговорок!
Бармен: Тогда у меня есть ещё детская побасенка: «Если все деревья в мире соединить в одно дерево, и все горы в мире собрать в одну гору, и все моря, реки и океаны слить в одно море, и эту гору поставить на берегу моря, а на эту гору водрузить это дерево… и столкнуть – вот бы плюхнуло[9 - Рассказано в детстве моим одноклассником Александром Барашковым.]!»
Старик: Входишь в раж! Насколько я понимаю, это перепев стихотворения С. Я. Маршака «Если бы да кабы…»[10 - Перевод английской детской песенки.]. Но мне в твоей редакции очень даже нравится. А что такое любовь без истины?
Бармен: «Ах, обмануть меня не трудно!.. / Я сам обманываться рад!»[11 - Признание // Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2. Стихотворения 1819–1826. Издательство «Художественная литература», 1967. С. 363.]
Старик: Очень неплохо, но, мне кажется, тут у Пушкина нет иллюзий. По мне, так любовь без истины лучше всего определяет русская поговорка: любовь зла, полюбишь и козла.
Бармен: Вы хотите сказать, что козла нельзя любить?
Старик: Наоборот. Просто можно полюбить козла, а полагать, что это – Иван-царевич или Василиса Прекрасная. Как раз любить человека со всеми его недостатками, зная, что есть нечто куда более важное и значимое в нём, – это нормально. А если любишь человека, не замечая их, и дорисовываешь то, чего нет, – это кумиротворчество, культ личности. В русском языке есть очень чёткое слово, характеризующее это состояние: обожаю, то есть обоживаю…
Бармен: Понятно. Вы хотите сказать, что такое ослепление не может не обернуться трагедией?
Старик: Именно так. И так всё: любовь без творчества – рутина.
Бармен: Это как же в жизни без рутины-то?
Старик: Возможно, ты путаешь рутину с обыденностью.
Бармен: А в чём разница?
Старик: А ты сам вслушайся: обыденность буквально – «об един день», то есть это забота о дне сегодняшнем с чёткой памятью о тех, кто в этой заботе нуждается, и всё, что делаешь, – моешь ли посуду, ходишь ли в магазин, чистишь ли толчок, – всё это ты делаешь ради своих близких.
Бармен: Ну да, в этом есть повод для радости…
Старик: А когда рутина, это – тоска. Истину невозможно искать без творчества и так далее…
Бармен: То есть Вы хотите сказать, выдерни из этой триады хоть одну составляющую, и всё превращается в какую-то абракадабру: всё переворачивается с ног на голову?
Старик: Есть нечто, что всё это объединяет. Пастернак изрёк блестящую формулу: «Цель творчества – самоотдача», – а цель любви?
Бармен: Самоотдача…
Старик: А поиска истины?
Бармен: Ну да, она же…
Старик: Хорошо бы понимать, что самоотдача – всегда служение, а не работа. И при всём при том явления, связанные с самоотдачей, мы определяем как различные и не путаем одно с другим. Мы не спутаем любовь с творчеством, а поиск истины с любовью. Зато духовный подъём, сопровождающий переживание этих состояний, во многом сходен. И, что немаловажно, тут мы можем очень чётко проложить границу между самоотдачей и саморастратой.
Бармен: Мы опять вернулись к самопожертвованию?
Старик: Только теперь мы это, по-моему, неплохо обосновали. Но есть ещё одна интересная петрушка…
Бармен: Какая?
Старик: Слушай, вот ты – живой человек, ты обладаешь личностным бытием. Скажи, может ли быть что-то больше, нежели личностное бытие?
Бармен: Не понял…
Старик: У камня бытие есть? Он существует?
Бармен: Существует.
Старик: Но существует ли он как личность?
Бармен: Нет.
Старик: А мартышка?
Бармен: Вряд ли…
Старик: А ты?
Бармен: Понятно… а в чём суть личностного бытия?
Старик: Наверное, в самосознании. Или даже – в потенциальной возможности самосознания, например, в человеческом зародыше. Так вот, по-моему, бытие человека, моё бытие, как самосознающего существа есть наивысшая степень бытия. А по-твоему?
Бармен: Пожалуй, да.
Старик: Если такие благодатные категории, как любовь, истина и творчество, не обладают личным бытием, а я разменяю бытие своей личности на них, то что произойдёт?
Бармен: Не пойму, в чём суть вопроса…
Старик: Если эти категории не обладают личным бытием, а являются банальными абстракциями, то всё окажется саморастратой, а не самопожертвованием.
Бармен: Почему?
Старик: Потому что я личностное разменял на обезличенное.
Бармен: Ну, когда это происходит ради любви, то тут явно присутствует другая личность.
Старик: Это касается любви. Но что касается истины и творчества, то тут, я бы сказал, найти присутствие другой личности не столь легко, если вообще возможно.
Бармен: Творят-то ради других – всё остаётся людям.
Старик: Творят вообще-то для себя – просто не получается не творить, – ты это сам утверждал. И тут отнюдь не эгоизм. Да и любят-то тоже потому, что не любить не получается.
Бармен: «И сердце вновь горит и любит, оттого что не любить оно не может…»[12 - «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» // Пушкин А. С. Собрание сочинений. Т. 3. Стихотворения 1827–1836. Издательство «Художественная литература», 1967. С. 97.]
Старик: Это какая-то внутренняя непреодолимая потребность. И стремление к истине также рождается внутри человека – о пять-таки по Пастернаку: «Во всём мне хочется дойти до самой сути»…
