Бармен: Да. Тут, наверное, ключевое слово – «хочется».
Старик: Условием реализации всего является свобода человека. Я бы даже сказал точнее: воля.
Бармен: А в чём разница?
Старик: Волевое усилие, которое я предпринимаю для достижения чего бы то ни было, я редко оцениваю как акт свободы. Но оно даже больше свободы – волевое усилие всегда сопряжено с нравственным достоинством.
Бармен: Или с его отсутствием…
Старик: Верное уточнение, ведь даже если говорить о любви, то, по мысли польского сатирика Станислава Ежи Леца, не всё однозначно: «Всё нужно принести в жертву человеку! Только не других людей»[13 - Лец Станислав Ежи. Непричёсанные мысли / В переводах Максима Малькова. Санкт-Петербург: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. С. 87.].
Бармен: Но человек это сам для себя выбирает…
Старик: О чём я и говорю: волевое усилие. Волевое усилие обосновывает нравственный пафос свободы выбора человека. И оценка – добро это или зло – ой как важна! Понятно, что речь идёт о выборе самого жертвующего, но всё равно: если нет личностного начала, то все выделенные нами категории сами по себе остаются абстракциями. И, по-моему, если уж мы их выделили как нечто вполне оправдывающее расставание с жизнью, то оправдывают они это расставание только в том случае, если сами способны обладать личностным бытием.
Бармен: Как-то в моём мозгу не очень соединяется, что эти категории могут быть живыми…
Старик: Если они, соприкасаясь со мной, мною обладают, то как иначе?
Бармен: Почему это они мною обладают?
Старик: Ты же сам говорил: не можем не любить, не можем не творить…
Бармен: Вы хотите сказать, что я, живой человек, им подчиняюсь?
Старик: А как по-другому?
Бармен: Они больше меня?
Старик: Да. В этом-то всё и дело.
Бармен: Но как они могут обладать этим личностным бытием?
Старик: Как данностью. Просто: они или им обладают, или нет. И тут либо я принимаю, что личностное бытие присуще и любви, и истине, и творчеству, и тогда они являются для меня непреходящими ценностями, за которые не грех жизнь отдать, либо таковых ценностей вообще нет.
Бармен: По-другому никак?
Старик: По-моему, по-другому не работает… так я это воспринимаю на уровне интуиции.
Бармен: Любовь, истина и творчество обладают личностным бытием? Что внутри меня может позволить мне принять или не принять это положение? То есть почему я могу это принять, должен это принять?
Старик: Наверное, есть только один аргумент: потому что ты восхищаешься смертью молодого человека и ужасаешься нелепостью смерти ханыги…
Бармен: А Вам не кажется, что это слишком зыбко, неустойчиво?
Старик: Ещё как кажется. А тебе не кажется, что без этого вообще всё-всё на свете становится ещё более зыбким?
Бармен: Пожалуй, соглашусь…
Старик: Но тогда что это такое на самом деле? Любовь, истина и творчество, неразрывно связанные друг с другом, поощрённые свободой и обладающие личностным бытием?
Бармен: Тупик какой-то: если не личность, то абстракция, ради которой и копья-то ломать не стоит, а если личность, то… Слушайте, я ведь точно знаю, что это не так, я ведь комсомолец, я ведь атеист! Как это у меня получилось? Я ведь понимаю, что, несмотря на все Ваши ремарки и подсказки, а, впрочем, это были даже не подсказки, а ориентиры, всё проговорено было мною самим. Как это у меня получилось? Это что?
Старик: Точнее, не что, а Кто…
Бармен: Бог?
Старик: А Кто же?!
Бармен: До сих пор я полагал, что в Бога веруют либо дураки, либо подлецы, которым это выгодно.
Старик: Думаю, ты не одинок, ибо в нашей стране – это господствующая точка зрения…
Бармен: В общем-то Вы меня убедили, что верующие люди на свете существуют и, возможно, они отнюдь не подлецы и не дураки. Более того, для части людей, на собственном опыте убедившихся в наличии неких необъяснимых явлений и событий, оказывается проще наладить контакты с Богом. Как у Галича, например: «Доброе утро, Бог», – г оворит Бах… «Спокойной ночи, Бах», – говорит Бог?.. Или ещё точнее: таким людям проще выстраивать или открывать в себе некую систему нравственных законов и этим законам следовать: делать что должно, и будь что будет…
Старик: Принципиальных возражений нет, но я буду настаивать именно на встрече с Богом, а не на «наличии неких необъяснимых явлений и событий». Чудо к Богу не приводит, но оно утверждает человека в верности его пути, когда он уже к Богу пришёл.
Бармен: Но я же в Него не верю…
Старик: А Он вот прям сейчас перед тобой не встал?
Бармен: Мне трудно в этом признаться, но похоже, что встал… Только я всё равно не пойму, как это у меня получилось? Именно у меня!
Старик: Правильно поставленный вопрос предполагает верно положенный ответ. Насколько я знаю, это называется диалектикой. А она несокрушима. Но надо честно признаться, что мы с тобой исходили из одной непроверенной посылки…
Бармен (с радостью): Какой?!
Старик: Мы с тобой исходили из того, что в жизни есть смысл. Мы негласно положили это в суть наших рассуждений. Так вот, если в жизни есть смысл, то есть Бог, а если Бога нет, то и смысла в жизни нет. Это очень неплохо исследовали русские философы Семён Франк и Евгений Трубецкой[14 - У этих философов есть книги с одинаковым названием: «Смысл жизни».]. Доказать здесь ничего нельзя. Есть только внутренний нравственный выбор, воля каждого человека: есть смысл в жизни или его нет…
Бармен: И как же это разрешается?
Старик: Опять только внутренней интуицией: или я внутри себя полагаю, что в жизни есть смысл и этот смысл – безусловный, или – нет.
Бармен: Безусловный, то есть существующий вне зависимости от меня?
Старик: …и наполняющий собою всё мироздание, а значит, меня обнимающий, включающий в себя. Просто многие этот смысл ограничивают и сводят к некой утилитарности…
Бармен: А он именно потому смысл, что всеобъемлющ?
Старик: По крайней мере, я так полагаю, и у меня по-другому не получается. И важно то, что все эти три категории, которые оправдывают этот смысл, друг без друга не существуют, но каждая узнаваема и ощущается отдельно, каждая сама по себе, а образ восприятия – один.
Бармен: Почему это так важно?
Старик: Потому что, как мне кажется, это образ Троицы, который можно прочувствовать через самого себя. Был один киник, то бишь циник, как и ты, один из основателей этой самой кинической школы. Звали его Диоген.
Бармен: Который попросил подвинуться Александра Македонского, чтобы не загораживал ему солнце?
Старик: Он самый. Но ещё он знаменит тем, что днём ходил по улицам Афин с фонарём, утверждая, что ищет человека.
Бармен: Нашёл?
Старик: Похоже, что нет. Но вот один из его последователей, Понтийский Пилат…
Бармен: А он тоже был киником?
Старик: Говорят, что да. Так вот, он как-то вывел перед беснующейся толпой одного ненавидимого этой толпой Проповедника, изувеченного пытками, и громко объявил: се, Человек! (Ин. 19:5).
Бармен: Вы хотите сказать, что он нашёл ответ на вопрос своего предшественника?
Старик: Почему бы нет? Вряд ли он это сознавал, но как такое не сопоставить? Тем более что этот Проповедник Сам о Себе говорил очень даже интересные вещи…
Бармен: Какие?
Старик: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14:6).
Бармен: «Я есть истина»? Христос есть Истина? Вы верите, что Он – Бог?
Старик: Разумеется, я же православный христианин. А любимый Его ученик сказал о Нём: Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1 Ин. 4:16).
Бармен: Бог есть любовь?
Старик: Да. А ещё Он – Творец. Без этого определения, если рассуждать о Боге, никак не обойдёшься. С этого начинаются наши представления о Нём: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1), – это самая первая строчка Священного Писания.
Бармен: То есть Вы утверждаете, что Бог есть Творец, Любовь и Истина?
Старик: И то, что человек, созданный по образу своего Творца, несёт в себе все эти три категории, для меня тоже очень важно. И важно также то, что всё это соединено в личности Иисуса Христа.
Бармен: Задели Вы меня за живое… Теперь я попробую сам ставить вопросы, а Вам придётся укладывать на них ответы…
Старик: Ретивое взыграло? Ну давай, ставь!
Бармен: Никак не могу до конца понять, что из перечисленной Вами триады подвигло молодого человека пожертвовать своей жизнью ради незнакомой девочки? Тем более что он сознательно и цели-то такой – погибнуть ради неё – не ставил. Явно же – не поиск истины или жажда творчества. Значит, любовь?
Старик: А что тебя смущает?
Бармен: В любовь вера подорвана: это русские придумали, чтоб денег не платить. Шучу, конечно. Мне кажется, что содержание термина «любовь» очень размыто и имеет множество нюансов…
Старик: А в чём размытость?
Бармен: В наличии множества определений и разновидностей, начиная ещё с древних греков: тут и супружеская любовь, и любовь к родителям, и к детям, и к Родине, и плотская и жертвенная… И даже любовь к пище, и ещё десятки других вариантов. Да и подход какой-то прагматический во всех этих трактовках: кто больше или меньше получает… Мне кажется, что все разновидности не сводимы к чему-то определённому.
Старик: Ну, наверное, любовь к вкушению пищи я бы из этого списка исключил. В конце концов, это сводится к банальному чревоугодию. Но в целом сущность тут одна. Даже плотскую страсть, хоть это и не совсем любовь, из этого списка не исключить. Для любви, наверное, необходима нравственная составляющая. А сострадание этому требованию отвечает.
Бармен: Но ведь не до такой же степени, чтобы жалость, внутренний душевный протест против несправедливости, против сиюминутной жизненной ситуации, отождествлять с любовью?
Старик: Ты имеешь в виду неожиданное столкновение с крайней опасностью, в котором оказалась спасённая девочка, и неравнодушие парня?
Бармен: Да.
Старик: Конечно, вдохновила молодого человека на подвиг любовь. Понятно, что эту девочку молодой человек не знал, но самое что ни на есть подлинное человеколюбие тут, безусловно, проявилось. Попробую пояснить, почему именно любовь можно смело выделить в данном случае из всех возможных вариантов. Любовь действительно многогранна в своих проявлениях. Но я бы не стал утверждать, что понятие это сильно размыто. Очень интересно: в русской крестьянской среде вообще практически никогда не употреблялось это слово. Крестьянка, хваля своего мужа, обычно говорила, что он её жалеет. Но это ведь и было подлинным проявлением любви.
Бармен: Да, тогда, в той среде, стеснялись нежных чувств…
Старик: Со стороны мужика это было сочувствием к тяжёлой женской доле. Действительно, одним из самых характерных проявлений любви является сострадание. Разве не сострадание к человеку привело Христа на Голгофу? Причём тут, как мне кажется, происходит полная актуализация термина: Христос страдает, сострадая человеку.
Бармен: Вы утверждаете, что сострадание есть проявление любви?
Старик: А ты с этим не согласен?
Бармен: Пожалуй, оспорить трудно…
Старик: Ко всему прочему, то, что совершил молодой человек, он сделал из чувства долга. А долг, хоть я его в начале нашего разговора слегка обругал, по моему пониманию, но категорически я на этом не настаиваю! – это остаточные, я бы даже сказал, рудиментарные проявления чувства любви человека к Богу. То есть всё, что делается из чувства долга, делается ради Бога.
Бармен: Возможно… Даже присказка такая есть: «Помогите ради Бога!»
Старик: А это, с моей точки зрения, и является подлинной любовью. Насколько это сознательно или бессознательно совершается, сказать не берусь, но это и не самое главное. Так что, как я понимаю, тут всё не размыто, а, наоборот, конкретизировано.
Бармен: Вы полагаете, что Вами приведены все возможные аргументы, придающие жизни смысл, которые позволяют и жизнью рискнуть? А, скажем, добро или доброта? Это понятие вроде бы сходно с любовью, но, как мне кажется, и шире, и глубже. И не так замылено.
Старик: Как раз добро, на мой взгляд, куда более объёмная и размытая категория. В древнесемитических языках «добро-и-зло» является идиомой – «всё-на-свете», и в этом смысле всё то, что хорошо, оценивается именно как добро. Но тут необходим ещё и нравственный ориентир, ибо в русской семантике это имеет и другой смысл, определяющийся как нечто материальное. Вплоть до того, что иногда это определяется даже как хлам. Говорят: «Вон сколько у него добра!» Соответственно, и любовь, и истина, и творчество – в полне вписываются в категорию добра, но сами по себе они более конкретны. К тому же у меня не получается соединить добро с личностью, а для меня это важно.
Бармен: А надежда, радость, мечта, счастье, которое для всех и даром? Общение, понимание, доверие, справедливость, равенство в высшем смысле этого слова? Может, эти понятия не столь глобальны и краеугольны, но тоже вполне могут претендовать на соответствие исходным условиям и вроде не сводимы к трём, выделенным Вами?
Старик: Отдавать жизнь за общение, понимание и надежду, мне кажется, как-то странно. За радость – тем более. Отдал жизнь, и ни радости тебе, ни надежды, ни общения. За мечту? – у топия. За счастье? – по-моему, мы это уже проходили в период строительства коммунизма, хотя, наверное, стоило бы поподробнее остановиться на само?м термине «счастье». Если его понимать как единую участь, единую часть с Богом, то поиск этого счастья приобретает иные очертания. Но если отдать за некое счастье жизнь – это будет самоубийством, и встречи с Богом ждать уже вряд ли придётся. Разве что отдать свою жизнь за счастье другого? – но это уже, как мы выяснили, любовь…
Бармен: Но созидание, свобода, вера, наконец?!
Старик: Созидание без творчества, по-моему, ничто. «Строили мы, строили и, наконец, построили», как сказал незабвенный Чебурашка. Во многом это проблема Фауста, прекрасно раскрытая Гёте. А ещё лучше она раскрыта строителями Вавилонской башни и коммунизма. Созидание без Бога обречено на бессмыслицу, по крайней мере, с моей точки зрения. Но я, кажется, привёл уже немало примеров абсурдности безбожного созидания? И их можно перечислять и перечислять…
Бармен: Пожалуй, достаточно…
Старик: Особняком стоит, наверное, только свобода. Но мы её коснулись, когда говорили о воле. Во-первых, свобода есть условие реализации той же любви и того же творчества, да и истину искать насильно не будешь. Во-вторых, она неоднозначна, ибо есть свобода добра и есть свобода зла, и в-третьих, к ней я тоже не могу отнестись как к личности. Так что все перечисленные тобою ценности, безусловно, ценностями являются, но вряд ли они претендуют на то, чтобы за них, самих по себе, можно было отдать жизнь.
Бармен: Но про веру, про настоящую веру, Вы практически ничего не сказали.
Старик: Если ты заметил, я нередко ссылаюсь на интуицию, ибо у меня не всегда есть жёсткие аргументы, подтверждающие верность выдвинутых положений. Но есть надежда на то, что высказанная мысль, пропущенная через себя, найдёт отклик в твоём сердце как некая безусловность. Я хорошо понимаю, что интуиция является основой веры.
Бармен: И однако ж Вы не ставите её в один ряд с этой триадой?
Старик: Не совсем так. Вера, безусловно, самое важное, что есть у человека. Но она может быть велика, а может быть мелка.
Бармен: Мелка, но при этом – с амое важное? Это как: мелко, но важно?
Старик: Сколь бы ни мелка была вера, для человека – это самое высшее, что у него есть. Но можно веровать в Бога, а можно в идола. Фанаты без кумиров жить не могут… Лет двадцать тому назад у одного паренька на ранце я прочёл надпись: «Мы не верим в Бога, мы далеки от храма, зато мы свято верим в московское “Динамо”»… Для него это было очень важно!
Бармен: Ну, мы же в нашей стране живём без веры? Господствующей точкой зрения является атеизм.
Старик: Атеизм, хоть он и называется научным, – это всё равно вера. Вера в то, что Бога нет. Но в нашей стране раньше была идеология построения идеального государства, где от каждого по способностям и каждому по потребностям…
