Весть о его избрании распространилась по Ватикану как лесной пожар, и слуги ворвались в его келью, как стая хищных птиц, сорвали со стен пурпурную ткань и дрались за немногочисленные предметы обихода.
8. Папа Сикст Пятый
Весть о папском избрании молниеносно распространилась по Риму. Как апостольский камергер, кардинал Гуаставильяни был обязан объявить об этом народу. Это была горькая пилюля для него. Площадь Святого Петра сегодня была черна от людей. Все уже знали, что папа избран, ибо сегодня они не видели ни одного фумата. Когда на лоджии перед старой церковью Святого Петра появилась фигура кардинала, народ встретил его восторженными возгласами. Затем внезапно наступила мертвая тишина, и все, приставив руки к ушам, вслушивались в латинские слова, доносившиеся с балкона:
– Annuntio vobis gaudium magnum. Habemus papam Dominum Felicem Montaltum, sacrae romanae Ecclesiae Cardinalem, qui sibi imposuit nomen Sixtus Quintus.
Портрет Сикста V в музеe Ватикана
При имени Монтальто толпа разразилась радостными криками. Стоящие впереди передавали новость стоящим сзади, кто не мог расслышать кардинала, и вот она, как большая волна, прокатилась по морю людей. Затем раздались бурные аплодисменты. Платки и шапки развевались на головами, и бесчисленные голоса кричали:
– Да здравствует Папа Сикст Пятый!
В тот же момент воздух сотряс грохот пушек: это салютовали орудия Кастель-Сант-Анджело. Уже начали звонить первые колокола, сначала медленно и торжественно, а затем во всю мощь своих медных глоток. Воздух сотрясался от всех этих звуков, но еще громче был рев толпы и все усиливающиеся крики:
– Да здравствует Папа Сикст Пятый!
Во внезапном порыве передовые массы устремились вверх по ступеням церкви и помчались через древний вестибюль, чтобы занять место в церкви для первой папской мессы. Как жадные рты, три огромных портала поглощали толпу, и все новые и новые толпы прокладывали себе путь внутрь. Другие устремились назад, чтобы пробежать через Борго и донести новость до города. Так возникли два вихревых, ревущих потока, в которых как корабли покачивались несколько карет, стремившихся попасть в Ватикан.
Когда собор Святого Петра заполнился толпами народа, Сикст облачился в папское одеяние, а на его плечи была накинута алая мантия с горностаевой отделкой. Однако, только что избранный папа не надел регалии и тройную корону сегодня: они должны были увенчать его только в день коронации.
В середине длинной, красочной процессии Монтальто прошел по коридорам Ватикана. Перед ним шествовали швейцарские гвардейцы в своих древних, прорезных красных костюмах, с алебардами в руках, затем несли золотой крест, за которым следовали церемониймейстер с геральдическим посохом, папские камергеры и сам папа. За ним катилась красная волна кардиналов; затем следовали домашние прелаты в белых или серых меховых мантиях, накинутых поверх их черных одежд, и, наконец, пестрый рой придворных.
Так процессия продвигалась по длинным, гулким коридорам, то в коричневатых сумерках, то при ярком солнечном свете. Повсюду толпились люди, падали на колени и кричали:
– Да здравствует Папа Сикст!
Через открытые окна доносился звон колоколов, по-прежнему прерываемый громом пушек.
У подножия крутой лестницы Сан-Галло стояла Sedia gestatoria
с носильщиками, держащими на высоких шестах два огромных белых веера из страусовых перьев. Сикст взошел на тронное кресло и, поднятый восемью сильными плечами, проплыл через большой центральный портал в церковь Святого Петра.
В тот же момент раздалось торжественное пение, «Ecce Sacerdos magnus» Палестрины
, как будто женскими голосами, но исполняемое папскими кастратами. Приглушенный гул заглушил хорал, и вдруг многотысячная толпа вновь разразилась криками «Да здравствует Папа Сикст Пятый!»
Сикст посылал благословение во все стороны, а его тронное кресло медленно покачивалось. Бесчисленные взгляды были устремлены на него. Во многих глазах блестели слезы безумного энтузиазма; другие, казалось, вопрошали: «Что ты принесешь нам?»
Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (1525—1594), неизвестный художник
Лицо Монтальто было как всегда неподвижно, но глаза сияли. Его фигура слегка ссутулена, а седеющая борода еще не побелела полностью. Сейчас ему шестьдесят четыре года, но те, кто его знал, считали его на десять лет моложе. В нем было что-то строгое и властное, но ничего величественного, ничего от характера выдающегося деятеля. Первый взгляд на него привлекал внимание, второй – почти пугал. Но народ чувствовал, что этот папа поднялся из их среды, чтобы навести порядок.
Когда тронное кресло было поставлено у главного алтаря и кардиналы окружили его, как красная стена, шум утих и музыка вновь зазвучала. Мастер Палестрина сочинил мессу совсем недавно, во время междуцарствия, но за это короткое время он не смог создать шедевр. Музыка, казалось, разбивалась об огромный купол гигантского собора. Сикст это заметил. Он повернулся к кардиналу Эсте и сказал:
– Пьерлуиджи забыл о мессе папы Марцелла
.
Это был первый приговор, который он вынес, точный и суровый.
Празднование завершилось пением «Te Deum». Этот тысячеголосое песнопение заполняло необъятное пространство и соответствовало его величию. Когда оно вознеслось вверх и торжественно угасло на головокружительной высоте, казалось, вместе с ним взмыли ввысь тянущиеся вверх колонны, а над ними мягким изгибом сомкнулся могучий свод. Только в центре собора по-прежнему отсутствовал купол. Голубое небо смотрело вниз сквозь огромный круг, словно в языческий храм. Там, наверху, нового папу ждала задача, достойная великого духа. Второй Юлий начал это гигантское строительство с высокими намерениями, величайший художник прошлого века продолжил его, и оно все еще строится, но только равный им сможет завершить это беспримерное произведение. Справится ли Фонтана с этой задачей? Но дело было не только в том, чтобы найти великого мастера-строителя. Сикст также должен был собрать средства, которые требовались для строительства такого здания. А пока что перед ним стояли более насущные задачи. Купол собора Святого Петра мог стать лишь венцом работы всей его жизни.
Когда Сикст, сопровождаемый бурными рукоплесканиями толпы, вернулся в Ватикан, начался бесконечный круг визитов вежливости. Кардиналы и представители влиятельных римских кланов, посланники всего католического мира и итальянских государств, рой прелатов и придворных заполнили красочные лоджии Рафаэля пестрой суетой. Среди них выделялись несколько японских князей, присланных иезуитами из самых дальних уголков Азии, – подлинное олицетворение распространения веры в почти сказочных землях. Каждый был проведен в аудиенц-зал в соответствии с рангом и достоинством и каждому Сикст сказал несколько необходимых уместных слов, словно он долго практиковался в придворных обычаях. Все удивлялись спокойному достоинству, с которым новый папа принимал их, и уверенности, с которой он использовал необычное «мы», говоря о себе.
Для посла Венецианской республики он даже произнес специальную речь.
– В последние годы, Приули, – начал он, – Мы не всегда были в хороших отношениях с вашей синьорией. Но прошлое осталось в прошлом, и Мы с уверенностью надеемся, что Республика Сан-Марко и впредь будет верным слугой Святого Престола. Мы особенно почитаем ее как надежный оплот христианства против неверных и не откажем ей в Нашей помощи. Но Мы также знаем, что она будет поддерживать порядок на своей территории. Мы также протянем ей руку помощи в этом деле и будем рассчитывать на ее энергичную помощь в искоренении позора Италии – разбойников.
Венецианец был поражен. Не успели его избрать, как папа уже думал о турецкой беде, которая угрожала Венеции больше всего, даже серьезнее, чем внутренние бедствия Италии. Он не знал, что Сикст еще с молоком матери впитал ненависть к туркам, поскольку его предки происходили от далматинских беженцев, спасшихся от турецких зверств в Анконе.
– Синьория, – ответил Приули, – не желает ничего более страстно, чем благосклонность и помощь Вашего Святейшества. Она, со своей стороны, не не останется долгу, помогая осуществить ваши великие планы.
Когда Сикст отпустил его, посол сразу же отправился к донне Камилле, чтобы поздравить ее. Он нашел ее сияющей от счастья и собирающейся немедленно отправиться в Ватикан. Но как же он был поражен скудной простотой дома! Сикст вышел из этого жалкого жилища! И при этом он казался ему прирожденным правителем. Посол был ошеломлен такой разницей и послал изумленную депешу дожу.
Наконец, визиты закончились, и папа удалился в кабинет своего предшественника, чтобы немного прийти в себя и отдохнуть. Затем он сделал первые назначения. Племянники и выдвиженцы его предшественника исчезли, а фавориты Пия V, из среды которых он сам вышел, были восстановлены в правах. Рустикуччи снова получил консулат иностранных дел, а его старый друг Алессандрино вернулся в консулат для духовных дел. Только герцог Сора, родной сын Григория, оставался на время гонфалоньером церкви и главнокомандующим папскими войсками. Но для защиты Ватикана и Борго Сикст назначил Марчезе Альтемпса, племянника кардинала, которого он возвел в ранг герцога. Также был назначен новый губернатор Рима. Все это никого не удивило, так как это было обычным делом при каждой смене трона.
Не успел Сикст закончить с этими первыми предварительными распоряжениями, как камергер доложил о новом посетителе: донне Камилле. Сикст дал знак, чтобы ее немедленно пропустили, и радостно вышел навстречу, чтобы обнять сестру. Слева от нее шел ее племянник Алессандро, который выглядел довольно бедно в своем потрепанном священническом платье. Ослепленная великолепием дворца и смущенная новым положением своего брата, матрона хотела преклонить перед ним колени и неуверенно начала:
– Святой Отец!…
Тут он мягко притянул ее к себе и с улыбкой произнес:
– Камилла, если ты называешь меня Святым Отцом, я должен называть тебя Святой Моникой, как я иногда делал в шутку. Твои молитвы возвели меня на трон Петра. – И он раскрыл ей свои объятия.
Камилла с трепетом прижалась к его груди и разрыдалась от радости.
Сикст нежно погладил белые волосы, выбившиеся из-под черной кружевной вуали; затем он заставил ее сесть.
– Этот день, – сказал он, – является искуплением за все страдания и все испытания, которые Бог причинил нам. Я отплачу тебе и твоим близким всем, чем смогу.
Ее глаза загорелись, потому что теперь она надеялась на искупление.
Затем его взгляд упал на молодого Алессандро, который все еще стоял перед ним на коленях в своей обтрепанной рясе. Он поднял его и протянул ему правую руку. Молодой человек прижался дрожащими губами к кольцу рыбака
и не смог произнести ни слова. Вдруг Сикст повернулся, достал свою кардинальскую шапку, лежавшую на стуле, и надел ее на голову внучатого племянника.
– Носи отныне эту шапку и мое имя, дитя мое, – тепло сказал он.
Алессандро не понял, что с ним произошло. Он снова снял шапку, повертел ее в руках и неуверенно произнес:
– Святой Отец… Я не смею верить, что вы шутите со мной… Но еще больше не могу поверить, что вы серьезно… Меня еще даже не рукоположили в священники….
– Это можно исправить, дитя, – улыбнулся Сикст. – Ты нетерпелив и умен. Ты будешь учиться, а я буду направлять тебя. На первой консистории я сделаю тебя кардиналом.
Алессандро молчал, словно парализованный от радости и потрясения. Но Камилла также смотрела на брата глазами, мокрыми от слез. Неужели огромная перемена в его судьбе помутила его сильный разум?
Когда Сикст увидел ее застывшее лицо, он продолжил:
– Я делаю это и ради тебя, Камилла. Вот то искупление, которого ты так долго ждала. Не в крови человека, которого в свое время Бог призовет на Свой праведный суд, но через благие дела. У вас всех не будет повода для недовольства мной.
– В пасхальное воскресенье четыре года назад… – всхлипнула она, вспоминая своего сына.
– Так и есть, – с грустью кивнул Сикст. – И сегодня я бы возвел Франческо в ранг герцога. Тогда и Виттория с чистой совестью достигла бы цели своих амбиций. Весь Рим воздал бы ей почести.
– Брат! – вскричала Камилла, – как ты можешь жалеть это существо! Ты еще не знаешь, что произошло сегодня.
– А что произошло?
– В день твоего восшествия на трон Орсини публично обвенчался с ней в Риме. Это последний позорный удар, который он нанес тебе и всем нам.
– Так! – сказал Сикст, пораженный. – Третий брак! Если честно, я не заметил его среди тех, кто пришел с визитом вежливости. Вероятно, он хотел все завершить до окончания конклава. Что ж, посмотрим, будет ли она счастлива в роли герцогини. Возможно, ее глаза откроются сегодня, когда она узнает, что кардинал Монтальто взошел на трон Петра, и ее глупое сердце почувствует горькое раскаяние.
– Она и раскаяние! – презрительно рассмеялась матрона. – Она будет упиваться своим новым блеском.
– Мудрая женщина не стала бы меняться с ней местами, – возразил Сикст. – Пути Господни воистину неисповедимы, но в одном я уверен: она не будет рада своей герцогской мантии. Подумай, Камилла, – продолжал он, – если Паоло Джордано скончается от своей ужасной болезни, его род никогда не признает вдову и даже может оспорить ее наследство. Но если он останется жив, то она проведет свою молодость у постели больного. И если она снова будет искать утешения, может случиться, что изверг задушит ее собственными руками, как свою первую жену, светлейшую Изабеллу ….Я вижу вокруг нее только кровь и слезы.
Феличе никогда раньше не говорил так открыто. Камилла не узнавала молчаливого брата, который обычно держал все в себе. Как будто он хотел наконец открыться ей, окончательно похоронить прошлое.
Камилла хотела возразить, но он прервал ее и заговорил:
– Но теперь, моя дорогая, мы должны расстаться на сегодня. Мне еще многое предстоит сделать. Пока мы будем видеться не так часто, потому что ты не можешь себе представить, что сейчас на меня навалилось. Возможно, настанет день, когда мы оба будем тосковать по тихой жизни на Виа Папале. Так что прими Божье благословение и забудь о том, что осталось позади.
Сикст еще раз прижал ее к груди, а затем протянул руку внучатому племяннику для прощального поцелуя.
– И это действительно так, – заикаясь, спросил Алессандро, – как сказали Ваше Святейшество?
– Мое слово твердое, – ответил папа. – А пока возьми мою шапку с собой и береги ее. На консистории ее торжественно возложат на твою голову.
Сикст позвонил в колокольчик и приказал камергеру вызвать мажордома.
– Кстати, Камилла, – продолжал он, – герцогская шляпа не должна обойти твой дом. Я возложу ее на Микеле, как только он немного подрастет. А что касается твоих внучек – когда они станут взрослыми, в Риме, да и во всей Италии, не найдется дома столь древнего и знатного, который бы не искал чести ввести их в свою семью.
Вошел мажордом, и Сикст приказал ему:
– Сопроводите мадонну Камиллу и будущего кардинала Алессандро Монтальто по парадной лестнице, как подобает герцогине и принцу церкви. – И он благословил их обоих.
Ошеломленные и растерянные, они преклонили колени и повернулись к двери.
– Кстати, вот еще что, – сказал папа, удерживая их. – Я сделаю Сангаллетто своим тайным камергером. Верная чистая душа заслуживает этого. Ты, разумеется, можешь нанять другого управляющего. Скажи ему прямо сейчас, чтобы он тоже порадовался.
Спустились сумерки, и Сикст некоторое время сидел один в молчаливом раздумье. Через полуоткрытое окно доносился тихое и приятное пение Ave Mariа.
Но тут снова раздался стук в дверь и камергер доложил:
– Человек по имени Фонтана, который утверждает, что он мастер-строитель Вашего Святейшества, просит Вас принять его. Ваше Святейшество прикажет ему войти?
– Да, – кивнули Сикст, – но пусть это будет последний.
Фонтана тоже был ослеплен новым великолепием папы. Он бросился на колени перед белой фигурой, чтобы поцеловать серебряный башмак. Затем он с трудом проговорил:
– Святой Отец, я никогда не сомневался, что этот час славы настанет.
– Ты был прав, Доменико, – улыбнулся Сикст, приглашая его встать. – Этот день также станет счастливым и для тебя. Мы назначаем тебя нашим апостольским мастером-строителем. Тебе будет поручено много работы, возможно, больше, чем может выполнить человек. У тебя будут строители, инженеры, надсмотрщики и множество рабочих. Ты построишь церкви и дворцы и создашь новый Рим, если сможешь …. Но Мы хотим начать с самого насущного. Ты понимаешь, что Мы имеем в виду?
– Вода? – спросил Фонтана.
– Ты снова попал в точку, Доменико, – улыбнулся Сикст. – Да, вода, живительный поток. Ты все еще помнишь тот день в нашем винограднике – это, как я помню, произошло тогда, когда случилось несчастье – когда Мы показали тебе старые акведуки? Что ж, настал час восстановить их или построить новые. Мы заказываем это сегодня же. Но ты не должен изнурять себя на этих работах. Ты нужен Нам для более великих дел. Ты найми мастеров-гидротехников и сохрани за собой только общий контроль. Ты должен немедленно составить планы и смету расходов. Губернатор обеспечит вам охрану, чтобы вас не беспокоили при проведении обследований и предварительных работ. Но скоро Мы покончим с разбойниками. Тем временем прикажи в Тиволи добывать камни, а в лесах Неттуно заготавливать древесину. Все необходимые авансы будут выплачены сразу. Мы не будем экономить.
Сикст взволнованно ходил по комнате. Вдруг он остановился и спросил:
– Кстати, сколько кардинал Монтальто все еще должен тебе?
– Ничего достойного упоминания, Ваше Святейшество. Меньше, чем две тысячи скуди.
– С процентами?
– Нет.
– Что ж, Мы заплатим тебе две тысячи скуди в золоте. Это в полтора раза больше, чем в серебре.
Он сел за свой стол под красным балдахином трона и взялся за перо. Затем он передал вексель со словами:
– Мы благодарим тебя за то, что ты одолжил эту сумму кардиналу Монтальто. Все остальное оставим на завтра: твое назначение и твое вознаграждение. Мы все это еще обсудим.
Сикст произносил слова очень быстро, но все было ясно до мельчайших деталей, как будто он сам возглавлял строительство и уже давно составил все планы. Это был уже не молчаливый, скупой на слова кардинал Монтальто, а неугомонный правитель, для которого ни одна цель не казалась слишком большой. Фонтана был полностью захвачен грандиозностью великой цели, и она увлекала его за собой с головокружительной быстротой, захватывающей дух. Он почти не видел папу в полумраке; он видел только светлую фигуру, мелькавшую в сумерках, как когда-то давно угасшее пламя, которое внезапно разгорелось с новой силой. Затем перед его глазами возник другой образ. Он увидел мощный поток воды, который был запружен высокими плотинами и внезапно хлынул через края и затопил все вокруг.
