9785006010796
ISBN :Возрастное ограничение : 18
Дата обновления : 11.08.2023
А ведь говорить неправду мальчик не умел. Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как сказать ту единственную истину, которую Алан Сорсби про себя знал:
– Я буду волшебником.
Это слово, впервые произнесенное им вслух применительно к самому себе, отныне было обречено стать проклятьем для него в родном доме.
Если мы с вами рассматриваем магию как искусство менять события согласно своей воле, то Алан преуспел в этом деле с самых юных лет. Он мог, споткнувшись о корягу в саду, обидеться на весь парк так, чтобы деревья засохли. Он движением пальца «рисовал» на лентах своей сестрички Кэти переливающиеся вышитые узоры из серебристого шелка, потому что девочка любила блестки – и все остальные воочию могли видеть эти узоры на ткани! Расплакавшись из-за каких-то детских неурядиц, мальчик заставлял приливы подниматься настолько, что все береговая линия Пензанса была залита водой. Едва соображая по неопытности, что нельзя ничего желать вслух сгоряча, ибо неизбежно придется столкнуться с последствиями, Сорсби-младший, тем не менее, изначально был уверен в том, что изменять реальность по своему запросу – возможное, если даже не обыденное, действие. Он много раз убеждался в этом на собственном опыте.
Что ж. Он хотел быть волшебником. Но как это можно осуществить на практике, спросите вы, не зная ответа? Вот и Алан Сорсби тоже ничего не знал.
Он слышал от прислуги – в основном от мисс Хани, горничной матери, и от лакея по имени Уильям – что в древние времена эти земли населяли разные боги (а не только тот бог, что в церкви) и духи. Духи жили здесь всегда, они обитали в холмах, в ручьях, на скалах, в пещерах, у великих камней… ведь и места тут были совсем не простые! Корнуолл издавна славился богатой историей, сохранившей исконно кельтское наследие – то наследие, которое можно было встретить только в Уэльсе, Бретани, Ирландии и Шотландии. Потому что английская традиция давным-давно, еще с появления на острове англосаксов, утратила связь с прежними верованиями. Английский язык, привезенный германцами и трансформировавшийся в национальный больше тысячелетия назад, вытеснил кельтские наречия, не похожие на него вообще никак.
Однако, если что было хорошего в семье Сорсби, так это пресловутая «верность корням». Алан выучился говорить на корнском раньше, чем на английском. Его отец дома также изъяснялся исключительно на местном наречии. Мать Алана, чьи предки были бретонцами, тоже поддерживала сохранение родного наследия, пусть на публике они и производили впечатление людей, всецело преданных короне.
Поэтому Алан не знал недостатка ни в книгах о кельтских героях и богах, ни в волшебных сказках, рассказываемых ему на ночь – про бледного скелета Анку, «господина Смерть»; про мрачного Гвин ап Нида, на черной лошади исчезающего в потустороннем мире; про рогатого Букку, покровителя всей магии; про корриганов и других волшебных существ. Никто в особняке Сорсби не видел в этих бережно сохраненных поколениями историях ничего опасного – видимо, потому что никто не представлял, какую реакцию они вызовут у единственного сына и наследника.
Тот же, достигнув подросткового возраста, стал буквально одержим местным фольклором и сказочными мирами. Он прочитал все, что мог, про волшебника Мерлина, про друидов и жрецов древности, однако так и не нашел ответа на вопрос, как ему, Алану Сорсби, самому стать волшебником. Конечно же, ему рассказывали про гадалок на рыночной площади, про чернокнижников, пойманных на кладбищах, про повитух и про знахарей. Однако все они были простые люди. Люди низкого происхождения. Алан не мог иметь с такими людьми знакомств, он даже не знал, где их искать.
О том, чтобы благородный джентльмен стал практикующим колдуном (только представить себе такое!), не могло быть и речи. Таких, как он, будто никогда и нигде не встречалось в мире. Словно он был «ненастоящим», словно его как бы и не существовало вовсе.
Но ведь он-то существовал.
* * *
Стоит ли говорить, насколько это увлечение всем загадочным да потусторонним вкупе с абсолютным неумением Алана держать язык за зубами и не брякать вслух все, что думаешь, огорчало его родителей? О, они действительно опробовали многое: и воспитательные нравоучения, и физические наказания, и отправку в свою комнату без ужина, и даже экономию на дровах. С этого момента Алан и заполучил на всю оставшуюся жизнь привычку сооружать себе лежбище у самой нагретой и теплой стены в помещении, однако сговорчивее так и не стал. Последней каплей был отказ преподобного Сандерса продолжать обучать юношу: тот изводил викария вопросами о том, как церковники присвоили себе языческие святыни и ассимилировали к великим торжествам народный календарь. Потому преподобный Джордж Сандерс в конце концов не выдержал, застращал Реджинальда Сорсби тем, что его сын обещан самому дьяволу, и гневно хлопнул дверью. Увлечения молодого Алана постепенно стали мутить воду безупречной репутации семьи.
Решив, что пора поставить вопрос ребром, Реджинальд вызвал сына к себе.
– Почему на тебя все учителя жалуются, Алан? Я ведь не жалел никаких средств, чтобы дать тебе приличное образование.
Алан, худосочный, бледный и неизменно взъерошенный, сел в кресло в кабинете Сорсби-старшего да угрюмо пожал плечами:
– Просто они ничего не понимают. А я понимаю. Отец, я ведь очень люблю Корнуолл.
– И я люблю, сынок. Видит бог, люблю.
Нет, отец тоже ничего не понимал. Алан пригладил свои растрепанные волосы – обычный жест, когда он начинал нервничать. С портрета на стене отцовского кабинета сурово взирал дед Алана Сорсби, умерший еще до его рождения: в парике, треуголке и строгом камзоле – действительно достойный представитель этой семьи, в отличие от своего непутевого внука. Алан поежился, глянув на портрет. Однако медлить больше было нельзя. Сама идея скрывать то, что он любил больше всего на свете, угнетала его, а лгать он не умел в принципе. Поэтому, набрав в легкие побольше воздуха, он начал говорить:
– Наверное, все-таки я люблю немного иначе, чем ты… Другой любовью. Понимаешь, то, чему меня обучали… и то, чего от меня ждут… Мне все это неинтересно. Я хочу изучать что-то совсем тесно связанное с народными традициями. С нашей историей. С верой простого народа в чудес…
– Стой, – перебил его отец. – За всем этим ведь стоит что-то более серьезное? Ты будто чего не договариваешь. Что ты задумал? Чем ты хочешь заниматься?
– Магией! – выпалил Алан, густо покраснев до ушей.
О! Какой шок от того, что это, наконец, получило свое название вслух!
Реджинальд Сорсби окаменел на месте. Казалось, он даже дышать едва мог, услышав подобное. Лишь спустя минуту (которая длилась целую вечность) мужчина невидящим взором уставился на сына:
– Вздор! Что за вздор…
– Я серьезно…
– ВЗДОР! – стукнул отец могучим кулаком по своему письменному столу. Чернильница, опрокинувшись, залила какие-то важные бумаги зловещими черными пятнами. – Да как смеешь ты, мальчишка, вообще о таком говорить? Как ты и думать-то о подобном посмел? В нашей семье нет ни чародеев, ни фокусников, ни колдунов! Где это видано? Порядочный человек из уважаемого дома творит магию… нет, это просто уму непостижимо! Ты ведь сам знаешь, что такого не бывает на свете!
Алан понуро опустил растрепанную голову и сказал:
– Но ведь я-то на свете есть.
Почему, о почему это происходит именно в моей семье? не мог понять Сорсби-старший. Он не жалел сил и средств для образования сына. В середине 1780-х, когда Алан был совсем малышом, Реджинальд Сорсби отправился по делам в Лондон, где тогда чуть ли не каждый день выпускали в небо воздушные шары. О, с каким воодушевлением его сын слушал рассказы о том, как человек получил возможность впервые подняться за облака!.. Если бы отец старался лучше, возможно, получилось бы увлечь Алана если не законотворческой практикой, то хотя бы инженерией… или банковским делом… но только не этой непристойностью! Откуда в их дом проникла зараза, развратившая ум и похитившая душу его единственного наследника?
Однако, будучи опытным юристом, Реджинальд Сорсби понял, что идти напролом здесь бессмысленно и решил прибегнуть к другой тактике. Неожиданно улыбнувшись, словно отступая назад, он как можно более дружелюбным тоном произнес:
– Мне кажется, ты просто немного запутался, сынок. Тебе ведь нравятся наши легенды и предания, верно? Давай поступим так же, как бывает в этих историях. Не будем впредь разговаривать о подобных вещах и не станем смущать ими других домочадцев. Мы просто вернемся к этому разговору через один год и один день. Устраивает?
Один год и один день. Точно как в сказках. Гвион Бах[2 - Герой мифологии валлийских кельтов, первое воплощение Талиесина (здесь и далее – прим. авт.).] помешивал котел Керидвен один год и один день, готовя зелье… Все в волшебных историях всегда отмерялось одним годом и одним днем.
На том и порешили.
Спустя указанный срок Реджинальд Сорсби вновь вызвал сына к себе. Но мы все уже знаем, что никакого чуда не случилось – Алан оставался непоколебим:
– Я не передумал.
Мистер Сорсби-старший горестно вздохнул. За минувший год он прибегал ко всем оставшимся рычагам управления, до которых только мог дотянуться: водил сына к себе на службу, пытаясь продемонстрировать ответственность и уважение, которыми может обладать лишь честный человек. Сократил его содержание и велел слугам не выполнять поручения Сорсби-младшего. По-прежнему оставлял сына без ужина и отопления в комнате. Все было безуспешно, потому что сейчас, в свои двадцать лет, Алан совершенно точно был уверен в своем выборе.
Отец знал, каких это мер от него потребует и озвучил их:
– Тогда тебе придется покинуть дом.
Бедный Алан Сорсби почувствовал, будто его колени подкосились – было чудом, что он продолжил ровно стоять в отцовском кабинете:
– Я понял. Хотя мне этого и не хочется.
Реджинальд Сорсби развел руками:
– Что ж, дело твое. Если передумаешь… если разочаруешься в этом богомерзком, отвратительном пути, а я уверен, так оно и случится – я готов принять тебя обратно. Но если ты всерьез замыслил заниматься в будущем своими… – лицо отца исказила гримаса, будто он откусил гнилое яблоко, – своими грязными делами, у меня есть к тебе одна просьба. Хотя бы ради своей семьи я прошу тебя ее выполнить.
– Что за просьба?
– Не представляйся нашей фамилией.
А теперь колени волшебника действительно подкосились, и он тяжело опустился в стоящее рядом кресло.
– Но это и моя фамилия тоже! – возразил Алан, оскорбившись до глубины души.
– Тебе она, судя по всему, не так важна, как всем нам.
После этих слов, сказанных отцом, Алан почувствовал такую обиду, которой не испытывал никогда в жизни. Его обделяли в деньгах, в дровах, в еде? Ну и ладно. Ему отказали в доме? Хорошо, и это переживем. Но забрать у него его же имя?! Это был верх жестокосердия…
Юноша продолжал размышлять об этом дальше, спешно складывая вещи в свой вместительный кожаный саквояж, купленный для гипотетических путешествий в будущем. Внезапно на пороге показалась Кэтрин, младшая из сестер. Она была его лучшим другом на свете – с самого детства и до сих пор они были буквально неразлучны и поддерживали друг друга во всем. Вот и сейчас, завидев на лестнице рассерженного отца и услышав шум в комнате брата, она решила выяснить, что стряслось. Дела обстояли хуже некуда – ведь шумом оказались сборы вещей Алана перед отъездом из родного гнезда.
– Что происходит?! – ахнула Кэтрин.
– Мне нужно уехать.
– Но куда? И на сколько?
– Надолго, Кэти. Может, и навсегда.
– Не говори так! – приказала сестра. – Это все из-за отца, да? Он не хочет, чтобы ты…
Укладывая в саквояж льняную рубаху, Алан закончил фразу:
– Чтобы я был тем, кто я есть, совершенно верно. Он просто хочет вылепить из меня копию себя самого, вот и все! Хочет, чтобы я, как и он, стал барристером… чтобы только так мог остаться его «достойным» сыном. Меня тошнит от всего этого! ТОШНИТ!
С этими словами он яростно запихал рукава рубахи поглубже в саквояж и начал возмущенно громко щелкать застежками. Тем временем Кэтрин безуспешно пыталась разобраться:
– Но если ты не будешь его сыном и не станешь барристером, то кем ты тогда будешь, Алан?
И, как много лет назад, брат вновь сказал ей тот же самый ответ:
– Я буду волшебником, – и после этого он оставил, наконец, саквояж в покое, заключил сестру в крепкие объятия и, стараясь не расплакаться, пообещал: – Самым могущественным волшебником. Чего бы мне это ни стоило.
Все было так, как всегда происходило в сказочных историях: герой должен был выйти за порог, чтобы приключение началось. Кости этой земли – легенда о Керидвен и Талиесине – породили графство Корнуолл, и город Пензанс, и самого Алана Сорсби. Керидвен велела Гвиону Баху помешивать зелье в котле один год и один день, а когда по прошествии этого срока котел лопнул, то три капли волшебного зелья попали на палец Гвиона Баха, который тут же свой палец поспешил облизать. Разгневанная Керидвен погналась за присвоившим ее зелье мелким хулиганом, и началась чехарда превращений: Гвион превратил себя в зайца, а Керидвен обернулась преследовавшей его борзой; он стал рыбой в реке, она – выдрой, его ловившей. Гвион взлетел в небесную высь птицей – Керидвен превратилась в ястреба и устремилась за ним. Наконец, он стал зернышком, которое Керидвен, оборотившись курицей, склевала, а после забеременела. Но родила она уже не Гвиона Баха, а другое его воплощение – великого героя кельтских легенд Талиесина. Талиесин был самым прекрасным поэтом, чей дар приравнял героя, когда-то слизнувшего три капли с обожженного пальца, к самим богам.
Алан Сорсби был обречен стать самым могущественным волшебником Англии, но пока что он лишь спешил убраться подальше от только что треснувшего котла преображения.
Глава 2
На отшибе
Несмотря на начитанность, любознательность и острый пытливый ум, в некоторых вопросах Алан Сорсби был крайне неотесан. Как правило, эти вопросы касались всего устройства жизни вне дома. И потому, покинув особняк отца, молодой волшебник не знал, куда он мог бы податься со своей мечтой изучать магию. Во множестве книг он встречал упоминания о том, что странствующие цыгане владели древним колдовским даром и умели делать предсказания на картах, а также совершать обряды. И он не нашел ничего лучше, чем отправиться прямиком в цыганский табор, устроившийся на лето на противоположной окраине Пензанса, в «дурном» районе.
Стоит ли говорить, насколько удивило даже цыган подобное зрелище – хорошо одетый благовоспитанный юноша с саквояжем в руке, со взлохмаченными каштановыми волосами и сгорающими от любопытства карими глазами попросил у пестрой толпы, спящей и живущей под открытым небом, принять его к себе и обучить «духовным мудростям» (памятуя о своей клятой прямолинейности, приносившей всегда столько бед, Сорсби специально придумал и даже записал в блокнот более осторожную формулировку). Обменявшись выразительными взглядами, жители табора согласились на просьбу молодого человека, накормили его и отвели ему место для сна. Непривычный к подобным условиям быта, волшебник всю ночь мерз и мучился на неудобном лежбище, сделанном из сена и собственного сюртука, подложенного под голову вместо подушки, однако решил во что бы то ни стало не отступать от начатого и постигнуть цыганское ведовство.
Никто в таборе с ним не разговаривал. Напрасно он то и дело подходил к разным людям, повторяя свою просьбу – все лишь отводили глаза да избегали его, словно помешанного. Ему по-прежнему давали еду, питье и не выгоняли с копны сена, но ни о каком обучении магии и речи не шло.
Спустя несколько дней главарь табора привел с собой потрепанного вида местного рыжего мужчину лет сорока, который подволакивал левую ногу и, если не присматриваться, мог и вовсе сойти за бродягу.
– Кажется, этот малый для тебя, Румо, – сказал цыган рыжеволосому, когда они дошли до обозов, и указал на сидящего на деревянном ящике Алана Сорсби.
Рыжий, доковыляв до ящика, наклонился и оценивающе оглядел юношу, словно покупая лошадь.
– Парень, а ты случаем не сынок Реджи Сорсби? Того, из крючкотворов? – наконец, спросил он.
О, началось! Алан закатил глаза:
– Да. И что?
– И хочешь быть колдуном?
– Да, хочу! – с вызовом произнес Сорсби. Ему уже надоело спать под открытым небом и торчать среди людей, которые не желали с ним разговаривать. – А что, сэр, у вас есть какие-то соображения по этому поводу?
Рыжеволосый мужчина развел руками:
– Да как тебе сказать… я хитрый человек, принимаю народ из Морвы. И мог бы взять тебя в ученики, да только вот…
– Только вот что? – недовольно фыркнул Алан.
Только вот если такой богатенький рохля задумал наперекор родителям поиграть в колдуна, то помоги мне бог, с горечью подумал рыжий мужчина, однако вслух выразился аккуратнее:
– Никогда не доводилось мне учить знатных господ, парень, вот в чем дело. Но, раз уж ты добрался до цыганского табора, полагаю, тебя не остановить.
Сорсби кивнул:
– Верно полагаете. В своем доме я больше не нужен, здесь мне тоже не особо рады. Если вы согласитесь взять меня к себе, сэр…?
– Хромой Румо, – наконец, представился рыжеволосый.
– Алан Сорсби, – ответил молодой волшебник, поднимаясь с ящика и скрепляя знакомство рукопожатием. – Так значит, я могу взять свои вещи и мы направимся к вам?
– Видимо, да, сынок, – подтвердил Хромой Румо с ноткой безнадежности в голосе. – Что ж еще остается?
Покинув вдвоем цыганское поселение, они прошли пешком несколько миль до небольшой деревушки у Босуортана, как раз между Пензансом и Морвой, где и жил Хромой Румо в маленьком домике с соломенной крышей, где в каждой комнатке над порогом висели веточки рябины – защита от любых злых чар. Решив осматривать окрестные достопримечательности (среди которых было немало важных для колдуна мест) уже завтра, Сорсби наконец-то переоделся в чистое после нескольких дней, проведенных в таборе, и привел себя в порядок. Проверив содержимое саквояжа в своем новом доме, волшебник горестно вздохнул – оказалось, что за ночевку на сене и нехитрую трапезу цыгане вытащили из его кошелька все имеющиеся там деньги, а также умыкнули пару перчаток и шейный платок.
Еще не зная, что в будущем его удача по части финансов всегда будет донельзя плохой, молодой волшебник не особо долго горевал об украденных монетах и вещах. В конце концов, он сделал первый шаг на пути к своей цели – а это уже значило для Алана Сорсби очень многое.
Начиналась новая жизнь.
Босуортан был идеальным местом, где должно жить волшебнику его земли. Совсем рядом находился священный колодец Мадрон – на ветвях деревьев, растущих вокруг колодца, были завязаны ленточки, принесенные посетителями, а взятую оттуда воду можно было использовать в магических целях. Еще вблизи домика Хромого Румо были другие, совсем уж древние места силы: дольмены Ланьона, гигантские камни доисторических эпох, Босилиакский курган на болотах между Мадрон и Морвой… А стоящий неподалеку древний круглый камень Мен-ан-Тол с отверстием в центре и вовсе считался своего рода «воротами» в иные миры… Алан Сорсби чувствовал себя тут полностью в своей стихии, бродя по соседним деревням и изучая «кости этой земли», напитанные магией, появившейся здесь задолго до самого основания королевства.
Хромой Румо оказался хорошим наставником. У него было едкое чувство юмора и отличная способность предсказывать события. В самом начале обучения он спросил Алана:
– Ты что-нибудь знаешь о зарабатывании денег?
– Нет, сэр.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом