– Ты понимаешь? – вдруг остановился он, схватив меня за плечо. – Ты понимаешь?
– Конечно, понимаю, – ответил я. – Песня – огонь. Только при чем тут твой ноут? Он тихо её играл?
Степан застонал и закрыл рукой глаза. Затем защелкал пальцами и стал рыскать взглядом по потолку.
– Ты пойми, брат, – наконец, сказал он, буравя меня глазами, – Пейдж и Плант[4 - Джимми Пейдж и Роберт Плант, основатели британской рок-группы Led Zeppelin.] могли ничего больше не сочинить в жизни. Могли даже не сочинять. Им можно было завязать с сочинительством и играть всю жизнь одну только «Лестницу». И всё равно они были бы круты, а песня была бы шедевром. Это ты понимаешь?
Я щелчком сбил таракана с печенья, сгреб крошки в ладонь и высыпал их в кружку.
– Я понял твою мысль. При чём тут ноут? Ты же знаешь, что не заработаешь на новый.
– Да как при чём?! – вскричал Стёпа. – Ещё как при чём! Леонардо да Винчи мог написать одну Джоконду и бросить кисти. Квины могли записать одну «Рапсодию» и забить нахрен! Харпер Ли – «Пересмешника», Достоевский – «Бесов», Сэлинджер – «Над пропастью»…
– Ли и так только «Пересмешника» написала, – перебил я его. – Всё остальное там что-то не очень-то получилось, как я понимаю.
– Вот! – Стёпа победно затряс кулаком перед моим лицом. – И она вошла в историю! Написала одну книгу и вот она, – он не глядя ткнул пальцем в стеллаж, угодив на «Марсианские хроники» Брэдбери, – стоит на полках во всех квартирах! Ещё и Пулитцера получила!
– Ну, во всех – это ты хватил, конечно, – сказал я.
– Да фу! – скривился друг. – Ты не про то! И я не про то!
– Стёпа, дружище, – я постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, – мысль свою ты до меня донес. Есть люди, которые сотворили шедевры, отметились в истории. Дальше что? Ноут зачем располовинил?
Степан отвернулся к окну и скрестил руки на груди, устремив взгляд в воображаемую даль. Ни дать ни взять – император Нерон над горящим Римом. Губы плотно сжаты, скулы напряжены, майка-туника почти развевается на ветру.
– А я – нет, – произнес он.
– Ты нет что?
– Я не сотворил.
– Мм, – промычал я.
– Что «м»? – Стёпа начал закипать. – Я пишу долбанные рассказы уже десять лет. Десятка, брат! И где я? Дохлый самиздат и яндекс дзен? Проза, мать её, ру? Куда я иду? Где мой шедевр? Такой рассказ, чтобы все прочитали и сказали, ну всё, можно сдохнуть, ибо ничего лучшего больше никто никогда не напишет! Где он? Где этот текст?!
– Стёпка, – сказал я и сдернул его кружку с комода, – пойдем-ка чаю вскипятим. Тебе надо чайку глотнуть, крепкого. Заварка-то у тебя хоть есть?
Он не ответил.
Я прошел на кухню. В раковине высилась груда грязной посуды со следами любимого нами в студенческие годы «кетчонеза» – смеси майонеза и кетчупа. Те же следы, что на его майке. В алюминиевой кастрюле на газовой плите в мутно-желтой жиже плавали серые бляшки плесени, источая смрад. На крохотном столе в углу кухни стояла солонка и сахарница, стол был усеян смесью соли и сахара, в которой валялись трупики тараканов.
Я стал шарить по шкафам, в большинстве своем пустым, и в одном из них нашел смятую коробочку с чайными пакетиками. Набрал в чайник со свистком воды из-под крана и поставил его на газ.
Маленький «Стинол» встретил меня сияющей белой пустотой. В его дверце стояли бутылки с кетчупом, майонезом и двумя другими соусами бурого цвета, о природе которых трудно было догадаться, поскольку Стёпа сорвал с бутыльков этикетки. В морозильной камере лежали три пачки пельменей, одна початая.
– Дружище, – спросил я, – а ты когда ел в последний раз?
Степан что-то пробубнил из комнаты.
– Когда-когда?
– Еда, – сказал Стёпа, входя в кухню, – только отвлекает от творчества. Я не могу писать на сытый желудок. Все великие писали голодными и нищими, чтобы после смерти стать…
– Сытыми и богатыми? – съязвил я.
– Великими! – рявкнул Стёпа, потрясая кулаками. – Именно это делало их великими.
Я пожал плечами и принялся мыть посуду.
– Я сомневаюсь, что Стивен Кинг объявляет голодовку каждый раз, как пишет роман.
– Стивен Кинг опопсел, – Степан присел на табурет и водрузил локти на стол, прямиком в рассыпанный по его поверхности соленый сахар. – Но когда он начинал писать, он был нищим и часто голодал.
– Ну, знаешь, – ответил я, не поворачивая головы, – если твой сосед Вадик с третьего этажа, перестанет есть, он вряд ли создаст шедевр, а вот язву себе заработает, учитывая, сколько он бухает.
Степан вздохнул.
– Ты не понимаешь.
– Куда мне…
Пока я мыл посуду и ставил на огонь пельмени, мы молчали. Прибравшись на кухне и накормив моего друга, я посчитал, что на пару дней вполне могу оставить его одного.
– Бабу тебе надо, Стёпыч, – сказал я уже на пороге. – Рассказы у тебя хорошие. Пиши их дальше. С ноутом я что-нибудь придумаю. А пока, вон, на бумагу строчи. Давай, счастливо.
Степан помолчал, затем подобрал с пола нижнюю часть ноутбука и скрылся в комнате.
Дела закрутили меня больше, чем на два дня, и к Степану я попал только на четвертые сутки. Когда я вошел в его грязное обиталище, комнату заливал яркий солнечный свет, окно было широко распахнуто, короткие суконные занавески колыхались. Сам хозяин сидел на полу и, сдвинув брови и высунув набок язык, скотчем приклеивал нижнюю часть ноутбука к монитору. На этот раз Степан накинул махровый халат, а на ноги надел клетчатые тапки с рваными дырками на месте больших пальцев.
– Ты серьезно? – спросил я без приветствия. – Скотч? Стёпа, это же не поделка из картона.
– А где ноут, который ты обещал? – парировал Степан, не глядя на меня.
Я почесал в затылке.
– Один мой кореш, он работает в сервисе, сказал, что как только получится, он соберет тебе комп из кусков, но на это нужно время. В любом случае, скотч твой ноут не воскресит.
– Это ты так думаешь, – сказал Степан, заклеивая широкой лентой трещины на мониторе. – Я думаю иначе.
Я пожал плечами и огляделся.
На столе лежали исписанные листы бумаги. Только Стёпа мог писать один и тот же текст разным почерком, будто писали разные люди. Сначала это были аккуратные, тщательно выведенные буквы, как в школьной прописи. Через пару абзацев они превращались в дутые кругляши и будто катались по странице туда-сюда. Потом строки становились угловатыми, резкими, как порывы колючего зимнего ветра, а к концу страницы они расплющивались и вытягивались в струну, так что разобрать написанное не смог бы даже заправский врач.
– Я, – сказал Стёпа, бережно водружая склеенный ноутбук на стол поверх листов бумаги, – буду молиться электронному богу, и он воскресит мой комп. А потом я помолюсь литературному богу, и он спустит на меня вдохновение, чтобы я создал шедевр.
– Ты лучше помолись богу еды, чтобы он не дал тебе умереть от голода. А то скоро этот халат тебя и придавит. Собирайся, пойдем погуляем. Погода отменная сегодня. Посидим у фонтана на площади Ленина, пофилософствуем, как в старые добрые.
Стёпа с тоской посмотрел на меня.
– Я тебе мороженое куплю, – добавил я.
– Два, – с нажимом сказал Степан.
– Ну, хорошо, два.
Друг просиял и побрел одеваться.
Я взглянул на ноутбук. Старичок перекосился, поник, его густо оплетала паутина клейкой ленты, не закрывая, однако, клавиатуры. Кнопка Delete отсутствовала. Трещины на мониторе образовывали что-то вроде большого глаза без зрачка, и на секунду мне показалось, что компьютер смотрит на меня, ехидно ухмыляясь. Я потряс головой, отгоняя наваждение.
– Ты идешь? – спросил за моей спиной Степан. – Сколько тебя можно ждать?
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил.
Мы вышли.
Стёпа доедал второе мороженое, когда вдруг спросил:
– Что бы ты отдал, чтобы создать шедевр и навсегда войти в историю?
Солнце стояло высоко. Время от времени порывы ветра сдували в нашу сторону освежающие брызги фонтана. Мимо нас пролетали дети на скейтбордах и роликовых коньках, по площади прохаживались парочки, вальяжно вышагивали голуби, искоса поглядывая, не выроним ли мы какой-нибудь еды.
Я пожал плечами.
– Да фиг его знает. Не уверен, что мне нужен такой обмен.
– А мне нужен, – сказал Стёпа. – Только с кем меняться?
Он осмотрелся по сторонам, словно в поисках обладателя нужного ему товара.
– Всё-таки хорошо, что ты меня вытащил, – добавил друг. – Сто лет тут не был, – он помолчал. – Да и теперь понимаю, что понаписал полную ерунду за эти дни. В корзину её. Заново начну.
– Ты не спеши с корзиной-то… – начал я.
– Я бы отдал всё, что угодно, – перебил меня Степан. – Не думая, вот хоть сейчас. Даже жизнь. Дайте мне месяц на рассказ, а потом в гроб. Без кистей и глазетов.
– А как же понежиться в лучах славы?
Степан окинул меня презрительным взглядом, встал и подтянул едва державшиеся на тощих бедрах джинсы.
– Шедевры, брат, нужны миру, – пояснил он. – Общественности, народу. Искусство в массы! Пускай себе восхищаются, оды пишут, в журналах печатают. Я выше этого.
Друг приложил козырьком руку ко лбу и обвел взглядом площадь.
– Вот, для них. Я буду писать для этих людей. А «Нимфа», – подмигнул он мне, – разве товар даёт? Пойдем, не станем тратить время на пустые разговоры.
Ничего другого мне не оставалось.
Через пару недель я снова посетил Стёпину квартиру. Дверь беспрепятственно впустила меня, а пустая прихожая встретила привычным полумраком.
Сквозь распахнутое окно в комнату врывался свежий ветер, играя занавесками и наполняя комнату ароматом свежескошенной травы. С улицы доносилось жужжание нескольких бензотриммеров.
На столе, сверкая черным глянцевым монитором, стоял новенький ASUS. Все кнопки ноутбука занимали свои места, справа пристроилась черная беспроводная мышь. Я попытался припомнить, какой ноут был у Стёпы, но словно пелена закрыла мою память. Комната пустовала. Она выглядела какой-то неполноценной, осиротевшей, и дело было вовсе не в отсутствии хозяина.
Я уселся на табурет.
Несколько минут потребовалось мне, чтобы понять, что не хватает стеллажа с книгами. Стёпина гордость и объект поклонения. Мой друг со скрупулезностью педанта и одержимостью маньяка долгие годы книгу за книгой собирал свою библиотеку. Стеллаж сконструировал наш общий знакомый, преуспевший в производстве мебели, и сделал он это абсолютно бесплатно, из уважения к таланту Стёпы и любви к литературе.
Теперь всего этого не стало.
А новый ноутбук – стал.
Я покосился на девайс. Вновь злобная ухмылка почудилась мне в темноте монитора, в том, как он смотрел на меня своим циклопическим зрачком веб-камеры.
– Да фу, – замотал я головой. – С кем поведешься…
В прихожей раздался грохот, и Стёпа ввалился в комнату, держа в руках два огромных пакета с натянутыми до предела ручками.
– О, привет, – пропыхтел друг, – хорошо, что ты здесь! Продукты помоги в холодильник распихать, – он грохнул пакеты на пол, и мне послышался треск лопнувшего стекла. – Ну, чего уставился, как солдат на вошь? Да, я купил продуктов. Помоги, пожалуйста.
Борясь с начавшим разбирать меня смехом, я утащил пакеты в кухню и, не без интереса ознакомившись с их содержимым, принялся выкладывать продукты на стол.
– Дружище, – сказал я, – да ты полон сюрпризов! Ты уверен, что в холодильник всё это влезет? Твой «Стинол» отродясь столько жратвы не видал.
– Пихай-пихай! – крикнул Стёпа из комнаты. – Что не влезет – за окно вывесим.
– С ума сошел? Лето на дворе. Пропадет всё к чертям.
– У меня не пропадет! – Стёпа вошел в кухню уже в домашнем халате и принялся раскладывать продукты по полкам.
– Откуда дровишки-то? – спросил я. – И это… стеллаж куда дел?
– О, да, брат, – друг погрустнел и опустился на табурет. – Со стеллажом и книгами пришлось расстаться. Сердце кровью обливается до сих пор. Искусство сам знаешь, чего требует. Зато теперь, – Стёпа просиял, – у меня есть, на чем творить! Ну, и вот это вот всё, – он развел руками над горой продуктов. – Теперь дело попрёт!
Налопавшись вяленого мяса вприкуску с зеленым луком и лавашом, мы сварили кофе и расположились с чашками и двумя плитками шоколада на полу комнаты.
– И что, – спросил я, – идеи какие-то есть, о чем писать?
Степан сделал небольшой глоток из чашки, почмокал губами, удовлетворенно кивнул и воззрился на меня.
– Пока ещё нет, – сказал он. – Но я над этим работаю, брат. Не всё сразу, как говорится. Шаг за шагом. Степ бай степ.
Он оглядел комнату.
