Александр Жабский "Четыре пьесы. Комнатная девушка ■ Так уж случилось ■ Отель «Монплезир» ■ Логика сумасшедшего"

ИРИНА (без интереса, пытаясь водворить наушники на место). Какую ещё?

ИНГА. Ларька никуда не пропадала. Она просто того старика захомутала.

ИРИНА (уже сама порывисто сдергивает с себя почти вставленные наушники). Да ладно!

ИНГА. Инфа точная.

ИРИНА. От кого?

ИНГА. Да бабку её встретила. Нашлась, спрашиваю, ваша Ларька. Нашлась, говорит. Ну, и рассказала мне, как лихо Иллария наша дедульку Сидора обработала.

ИРИНА. И как же она его обработала?

ИНГА. Как именно, бабка не сказала, но догадаться нетрудно.

ИРИНА. Да… Вот сучка!

ИНГА. Чего это ты? А по мне так молодец Ларька, не растерялась. Я бы на её месте точно так же поступила – один в один. А ты разве нет?

ИРИНА. Это я должна была быть на её месте.

ИНГА. С чего это вдруг?

ИРИНА. По-справедливости.

ИНГА. А в чём она, справедливость?

ИРИНА. Да я красивей её в тысячу раз!

ИНГА. Ну… На любителя. Если честно сказать.

ИРИНА. Это ты от зависти – что сама одни кожа да кости.

ИНГА. Злая ты, Ирка…

ИРИНА. Ничего я не злая. Говорю, как есть.

ИНГА. Как есть и говорят со зла. Добрые щадят самолюбие других.

ИРИНА. А мне так наплевать на ваше самолюбие!

ИНГА. Вот бог за это тебя и наказал – он выбрал Ларьку в счастливчики.

ИРИНА. Большое счастье – спать со стариком!

ИНГА. Тогда чего ж ты так рвалась?

ИРИНА. Я спать, что ли, рвалась с ним? Ну да, разок-другой пришлось бы, чтоб только забеременеть и к себе привязать – чтобы его хоромы и всё прочее нам с ребёнком досталось, когда он загнётся. А загнётся он скоро – видела же его.

ИНГА. Видала: ещё какой живенький! Такой сто лет протянет. Или ты надеялась ему в этом помешать?

ИРИНА. Дура, что ли?! Я что, на убийцу похожа?

ИНГА. Да нет… Но может такую мысль вынашивала, кто тебя знает… А так-то Сидор Изотович крепкий вполне. И походка, и голос у него молодые. Чего б ему раньше времени загибаться?

Слышится стук в дверь.

ИНГА. Вэлкам!

В приоткрытую дверь просовывается голова Матвея.

МАТВЕЙ. Можно?

ИРИНА. Если осторожно.

МАТВЕЙ. Девчонки, Ларя так и не нашлась? Может слышали что? Я весь город обшарил.

ИРИНА. Да уж слышали…

МАТВЕЙ (врывается, широко распахнув дверь). Ну? И где она?

ИНГА. Где-где… На работе!

МАТВЕЙ. На какой ещё работе?

ИНГА. На которую устроилась.

МАТВЕЙ. Это домработницей к тому старикану?

ИНГА. Ну да.

МАТВЕЙ. Так там час-другой всего в неделю работа, как вы говорили.

ИРИНА (ехидно). А её перевели на круглосуточный график.

МАТВЕЙ. Как это?

ИРИНА. А вот так.

МАТВЕЙ. Ничего не понимаю!

ИРИНА. Час в неделю она убирается, а в остальное время дедульку ублажает.

МАТВЕЙ. Что-о-о?!

ИРИНА. Да не ори ты так – всё общежитие сбежится.

МАТВЕЙ (понизив голос до громкого шёпота). Она что, с ним живёт?

ИНГА. Именно. А ты думал она будет вечно из-за тебя слёзы лить? Проплакала тогда всю ночь, когда ты ей гадостей наговорил, да ещё и убежал по-скотски, а утром пошла и отдалась с горя божьему одуванчику. И правильно сделала! От тебя толку нет – даже комнату для спокойного секса снять не в состоянии, а там простор. Да и перспектива.

МАТВЕЙ. Какая ещё перспектива?

ИРИНА. Совсем дурак? В загс старикана сводит, а потом и дитёнка с ним сделает – и вот вам полноценная наследница писателя земли русской. Его, кстати, кто-нибудь читал?

Инга отрицательно качает головой. А Матвей этого даже не слышит: у него свои мысли.

МАТВЕЙ. Да он же вряд ли способен.

ИРИНА. Ты о чём?

МАТВЕЙ. Ну, ребёнка заделать – сама же сказала.

ИРИНА (криво усмехаясь). Посмотрим. Время – лучший телевизор: оно точно всё покажет, без пропусков и цензуры.

Матвей, совсем убитый, садится на кровать Илларии, обхватив голову.

МАТВЕЙ. Надо что-то делать!

ИНГА. Так делай. Тебе и карты в руки.

МАТВЕЙ. Я с ним поговорю.

ИРИНА. Что, мол, так, дедушка, нельзя – Ларьку комкать и брюхатить, я сам её, дескать, люблю и обожаю, и всё такое?

МАТВЕЙ. Да, именно. Я же правда её люблю.

ИНГА (с выражением). А она теперь любит пенсика.

МАТВЕЙ. Почему ты решила?

ИНГА. Не шалава же она какая-нибудь, чтобы просто так с одуваном жить – за бабло, например.

ИРИНА. А ты что, всерьёз веришь, что не просто так?

ИНГА (пожимает плечами). Думаю, что всё же не просто. Ларька не такая. Что мы её, не знаем?

ИРИНА. А ты считаешь, знаем? Ну, правильная на вид вся из себя, принципы свои всюду показушно выпячивала. Так может она делала это, лишь дожидаясь подходящего случая. А дождалась – и побоку все её принципы. А что, такое разве не бывает?

ИНГА (уныло). Да нет, что ты, бывает. И очень даже часто.

ИРИНА. И вот наша праведница наткнулась на золотую жилу – и поступила, как многие, а именно все. Меня это почему-то не удивляет.

МАТВЕЙ. А меня удивляет. Не мог я так в ней ошибиться!

ИРИНА (насмешливо). Ты женщин, Матюха, не знаешь – телёнок ещё. Думаешь, первый и последний раз они с тобой так обошлись? Да всю жизнь так и будет. Ты ей доверие – она тебе рога. Кто больше предложит, на того тебя и поменяет.

МАТВЕЙ. По себе-то не суди!

ИРИНА. А я тебе рога, мой дорогой, не наставляла. Так что отвянь, будь любезен, на фиг.

Картина 4-я.

Комната в квартире Доброрадова. Посередине – стол с грязной посудой, остатками закусок, салатов, вокруг которого теснятся, едва не налезая друг на друга, разномастные стулья, табуреты, скамейки.

Входит Иллария в чёрном платье и чёрном гипюровом платке. Начинает снимать с двух картин на стенах, забранных под стекло, куски тёмной ткани, которой они занавешены.

Из-за стены слышится пронзительно-скандальный женский возглас: «Как только вымоешь всё, чтобы духу твоего тут не было больше! Ключ оставишь консьержке!» Затем громко хлопает входная дверь.

Входят Инга с Ириной. Следом за ними – Алёна.

АЛЁНА (Илларии). Погоди, Ларенька, не снимай! Ещё же трёх дней не прошло, как…

ИРИНА (недоумённо, наблюдая за тем, что делает Иллария). А зачем их было вообще занавешивать, если деда даже в дом не привозили – сразу на кладбище?

ИЛЛАРИЯ. Сказали, что так полагается. Будто душа три дня находится в доме, где жил умерший, а для неё же, мне бабушка говорила, нет преград.

Алёна согласно кивает. И Иллария поправляет сдвинутые ею было занавески на картинах, возвращая прежний вид.

АЛЁНА. А на зеркале в спальне занавеску вообще сорок дней не стоит снимать.

ИНГА. А то что будет?

АЛЁНА. Все рядят по-разному. Но традицию лучше не нарушать.