Елена Полубоярцева "Пять её мужчин"

Всё или почти было готово к отъезду, оставалось уладить лишь одну деталь. То, что должно даться легко, оказывается самым трудным, и отодвигается, как можно дальше. Но, когда угрюмым тёмным силуэтом около двери возвышается чемодан, сил тянуть время уже не хватает, несмотря на всю тяжесть предстоящего.

А предстоял мужчине ещё один тягостный разговор с Энн, его женой. И уже утром, спеша расставить все точки над «i», он нашёл её в спальне, без позволения прошёл внутрь, сказал единственное, что хотел ей сообщить:

– Я уезжаю, насовсем! Эмма едет со мной! После случившегося ей небезопасно находиться так близко к тебе!

– Почему?

– Ты можешь сделать ей плохо! Я этого не допущу! – сказал он холодно, без лишних слов. Только необходимое пояснение, ничего больше.

– Но я тоже…

– Причастна к Эмме? —закончил он за женщину. – Ты причастна ко всему дурному, что с нею случилось! Я её чуть не потерял по твоей вине! И теперь уже я никогда тебе этого не прощу!

Он замолчал:

– Так вот, я скорее с радостью потеряю тебя, чем её! Я годами терял тебя, но всё силился не верить в это, переменить это! Теперь пора признать: ты не со мной, а я – не твой! Мне нужно одно…

– Что?

– Не тревожь нас, не вторгайся в нашу жизнь, довольно! Ты никогда не будешь иметь к дочери никакого отношения! Мы начинаем с чистого листа: жить и любить…

– Но я…

– А ты оставайся, в твоём распоряжении теперь целый дом, никто тебя не побеспокоит, но потребует того же. Твоя жизнь теперь зависит от тебя!

Она подумала немного:

– Куда ты… вы едите? Вы ещё вернётесь?

– В Ливерпуле нас ждут Сара и Эрик! Мы будем жить у них постоянно!

– Вы приедете в Лондон ещё?

– Я приеду…

На секунду глаза Энн засветились надеждой, но:

– Я буду приезжать на могилу сына! И навестить родителей! Больше у меня в Лондоне не будет никаких дел.

Он вышел из её спальни, не дожидаясь, пока она придумает очередной вопрос.

***

День путешествия, отправная точка будущего, светлого и радужного.

В зрелые годы Эмма всегда вспоминала то утро грядущего нового дня.

Она едва смогла закончить завтрак, и долго пытливо наблюдала, как отец пьёт кофе. Потом всё же не усидела на стуле, вскочила, подбежала к отцу и, ведомая жадным нетерпением, схватила его за руку, потянула с места:

– Папа, давай быстрее, мы же опоздаем!

Калеб рассмеялся, поддаваясь дочери:

– Нет, Эм! Никуда мы не опоздаем, мы не успеем опоздать… – он на ходу сгрёб дочь в охапку, чмокнул её в щёку, – наш поезд только вечером… Когда ты стала такой нетерпеливой?

– Я как ты… – объявила она. – Ты же тоже хочешь поскорее уехать!

Девочка не спрашивала, но утверждала. Перед ответом Калеб успел подумать, что для четырёх лет дочь проявляет поразительную прозорливость:

– Ты права, милая!

На секунду он отвёл взгляд от её родного лица, её, самых красивых для него глаз, взглянул на потолок. Увидел, всего на долю секунды увидел незабываемое, нестираемое личико Колина, каким оно было и каким навсегда осталось…

– Да, Эм, я очень хочу поскорее уехать…

Он крепко обнял её, прижал к себе так, чтобы она не видела его лица, и почувствовал, как глаза стали от слёз влажными…

***

Такси подъехало раньше намеченного, и Калеб принял это за добрый знак; то, что он делал было правильно.

Спешно надев ботинки, Эмма приоткрыла входную дверь, высунула наружу любопытный носишко. Ей нравилось наблюдать сквозь щелочку, как за воротами туда-сюда сновали люди, кое-кто пересекал улицу, хлопали дверцы машин. Она давно не бывала на улице, и всё казалось девочке удивительным, даже собиравшиеся в грозные синие тучи пушистые сероватые облака, различимые за кронами деревьев. Кажется, мостовая уже промокла от первых капель дождя, хотя никто не спешил вынуть зонт.

– Папа, можно мне уже на улицу? – спросила Эмма, повиснув на ручке двери.

– Подожди! – назидательно ответил отец. —Сейчас вместе пойдём! Такси нас ждёт!

– Мы на нём поедем? – спросила любимая любопытная малышка, раскачиваясь на носочках, едва борясь с нетерпением, готовая ему сдаться.

Калеб застегнул последнюю пуговицу пальто, проверил билеты, в задумчивости произнёс:

– Всё в порядке!

– Пааап, пошли! – опять заныла Эмма, вызвав, однако, едва заметную улыбку отца. Он просто не мог на неё сердиться, это было против его природы.

– Идём, идём, малыш! – сказал торопливо Калеб, беря чемодан и широко распахивая дверь. Эм выбежала на крыльцо первой, радостно приветствуя свободу от душных стен и сам свежий воздух. Вприпрыжку она спустилась по ступеням, оглянулась на отца, который, закрыв дверь, какое – то время возился с багажом.

– Мы едем, папа! – весело закричала она. Она подождала, пока отец спустится к ней, но терпение снова ей изменило, и девочка ринулась бегом к затворенным воротам.

– Эм, не беги на дорогу! – предупредительно велел Калеб, а дочь, как и всегда, послушалась его, тут же замерев на месте, не достигнув заветного. Обернулась к нему с таким несчастным видом, что он готов был захохотать. Долю секунды смотрела на него огромными глазами, полными досады, а потом подбежала к нему, властно взяла за свободную руку и потащила к воротам. Такси ждало.

– Папа, скорее! – взывала она к нему. Он следовал за нею, как всегда не мыслящий себя без дочери, позволяя ей собою управлять, как могла только она, ненавязчиво, по- детски невинно, безо всякой хитрости. И в её власти Калеб Хауард не чувствовал себя марионеткой, не мог быть с нею строг, суров, не мог не обожать её непоседливость и тягу к приключениям.

И ей предстояло главное…

Мужчина помог Эм отворить ворота, пропустил выйти за ограду первой. Большой мир захлестнул её с первого шага. Она вырвала у отца руку, подбежала к машине, пропуская мимо ушей уже беспокойный возглас Хауарда. Водитель быстро распахнул для неё заднюю дверцу, и она впорхнула внутрь, уютно и вольготно развалившись на мягком сиденье. Посидела, наблюдая, как отец передаёт чемодан водителю, а тот исчезает где-то внутри рычащего механизма. А потом, когда ей пришло в голову, что по дороге можно смотреть в окно, подползла к краю сидения, и замерла, глядя из окна на подвижную улицу. Странно, едва девочка покинула стены родного дома, он будто перестал для неё существовать, и всё, что было пережито, разом стерлось, подвижная фантазия не дала возможности сохранить в памяти губительную реальность, пусть та и осталась уже позади.

Калеб сел рядом с ней:

– Станция Юстон, пожалуйста!

Мотор зарычал, а сам автомобиль, будто в ознобе задрожал и рывком сдвинулся с места. Отец украдкой за нею наблюдал.

Едва автомобиль сколько мог набрал скорость, лавируя между припаркованными и движущимися собратьями, Эмма прижала ладошки к стеклу, устремила взгляд зачарованных глаз – жаль, он мог видеть только их отражение! – на будто бы спасающиеся от них бегством вековые каменные громадины домов и, открыв ротик, затаила дыхание, вся обратившись во внимание.

– Эм… – шёпотом позвал он, но так и не дождался обычного нежного слова, которое она очень любила, «Папа?»

Мужчина чуть понаблюдал за дочерью, а потом, развернув газету, принялся читать свой последний лондонский её номер. Хрусткие листы пестрели полосами маловажных новостей, и скоро он снова отвлекся на свою девочку. Любовно он смотрел, как она чуть покачивается в такт тряске, и дрожат кончики её длинных кос, а, когда стекло запотевает от её жаркого дыхания, она старательно протирает его рукавом.

Эм здоровалась с Лондоном, а её отец – прощался. Эм ехала в неизведанное место, её отец, её друг отправлялся с нею вместе. Эм не была одинока, ей было радостно везде, где был рядом её папа, а Калеб вдруг почувствовал одиночество, хотя на расстоянии вытянутой руки от него находилась та, которая годами избавляла от него. Она оставляла в городе, где родилась, не так уж много, а он – всё. Она не грустила, ей было, чему удивиться, Калеба же не удивляло ничего, и вдруг он потерял почву под ногами и, что страшнее, осознал это.

Перед глазами плыло единственное место, о котором он обещал тосковать в этом городе, место, где нашёл приют пятилетний Колин.

Он посмотрел на наручные часы: до поезда оставалось не так много времени, и они не могли уже отклониться от маршрута. Калеб, досадуя на себя, снова взглянул на дочь, и мысль его пронзил вопрос: «Можно ли в заботе об одном своём ребёнке, позабыть о другом?». Ответ он знал, и глядя на спинку Эммы, признал колоссальную разницу между своими детьми: Колин, давно не тревожимый ничем, был, вероятно, важнее живой во всех смыслах Эм, ведь Эмме он отдавал каждую свою минуту, а время его сына давно подошло к концу.

Что это значило?

Лишь то, что незабытый ребёнок, пусть по праву старшинства, праву рождения или ещё чему – то нуждался в отце, быть может, намного больше, чем Эмма, за плечами которой ещё не было ничего, а дорога обещала быть длинной…

Такси, взревев последний раз, остановилась у места назначения.

– Юстон, сэр! – оповестил водитель.

***

Продолговатый и низкий, вокзал с белой плоской крышей был едва виден за столпотворением пассажиров, вновь прибывших и тех, кто с минуты на минуты ожидал отправки своего поезда. Казалось, их были десятки, сотни, и всё больше с каждой минутой. Вскоре и они, Калеб с дочерью, должны были смешаться с этой многоликой, многоцветной и шумной, подвижной беспорядочной волной людского моря.

Из машины Калеб вышел первым, подслеповато сощурился от солнца и, сделав ладонь козырьком надо лбом, секунду или две наблюдал за кипучим движением народа. Кто неспешно, а кто- то проворно и быстро входил и выходил из здания, казалось, белый вокзал, освобождая, выпуская на волю одних людей, тут же пленял других.

Вслед за Калебом салон покинул и водитель, ему предстояло выудить из багажника пузатый чемодан, который один вместил в себя две жизни – взрослую Калеба и детскую Эммы. Сам Хауард обогнул автомобиль, по —джентльменски распахнул перед дочкой дверь.

Эмма, подвижная, радостная, предвкушающая путешествие, пусть плохо представляющая его течение и исход, птицей вылетела на мостовую и запрыгала на одной ноге, весело и с любопытством рассматривая скопление множества незнакомцев.

– Эм, будь рядом! – наказал девочке мужчина, понимая, что она, забывшая о всяческом страхе, уже не помнящая, как не понаслышке узнала слова опасность и боль, могла увлечься новой обстановкой, с восторгом, написанным на лице, увлечься настолько сильно, чтобы попасть в беду. – Не отходи от папы, дорогая!

– Хорошо, – ответила Эмма, поглядев на отца внимательно, может быть, понимая, его обеспокоенность, но уж точно чувствуя его любовь.

Однако, её потребность во впечатлениях, новизне и желании знакомиться с окружающим миром, заставляла её крутиться вокруг своей оси, стрелять глазами в разные стороны, ловить каждую деталь, впитывать всё до последней капли. Пока дочь поглотила новая атмосфера, она пробовала, казалось, сам воздух на вкус и аромат, Калеб Хауард принял чемодан, обменялся несколькими словами с водителем, вытащив из портмоне пару купюр, отдал их молодому человеку. Они пожали друг другу руки.

Такси оставило их на площади перед железнодорожной станцией Юстон.

– Идём, Эмма! – Калеб свободной рукой сжал ручку Эммы, и двинулся вместе с нею ко входу в здание вокзала, который представлялся ему порталом в иной мир.

***

С каждым шагом для маленькой Эммы вокзал всё больше представлялся мощным распластавшимся на солнцепёке зверем, который ленился пошевелиться. Громада его возвышалась над девочкой и бросала прохладную тень на всё, что было к ней близко. Изо всех сил стараясь не отставать от отца, в руке которого был зажат её кулачок, Эм проворно и озорно успевала окинуть взглядом то место, где оказалась в первый раз.

Но всё же она мало что успела увидеть, пропустить, как обычно запоминая, сквозь себя, и впоследствии не единожды с сожалением думала о том, что так немного смогла сберечь в памяти.

Постепенно устав сопротивляться нежданно ожившей, неуправляемой стихии – потоку почти несших малышку за собой или то и дело натыкающихся на неё людей, она сильнее, второй рукой ухватилась за руку отца и так следовала до самой платформы, где ожидало её настоящее, хоть, пожалуй, пугающее чудо.

Поезд… Темно-синий и очень длинный, теряющийся за поворотом и, быть может, там ещё продолжающийся. Он стоял у первой платформы, и скоро должен был отвезти Эмму в обещанное странствие. Расползались под ногами, окаймляли всё вокруг, ложились на каменные плиты у подножия площадки, где стоял невообразимо красивый, блестящий состав, клубы извергаемого им дыма, и Эмма Хауард почти тонула в них.

На платформе гулко шумела толпа, и ей вторил своим шипением блестящий змей, называемый составом. Во все глаза Эмма смотрела, как в окнах купе мелькают люди, передвигаются неверно, как шахматные фигуры на доске, фигуры, разучившиеся играть по своим же правилам.

– Наш вагон следующий, Эм! – гладя на дочь сверху вниз, оповестил девочку Калеб. И улыбнулся, когда почувствовал, что она с прежним, но стократ усиленным воодушевлением почти тащит его вперёд. – Тише, дорогая! Твой папа уже староват для бега!

– Глупости! – в своём упоении происходящим обронила девчушка, не оставляя попыток управлять отцом. И в этот момент она до боли напоминала свою мать, хоть, хвала Небесам, была напрочь лишена её заносчивости, эгоизма и жестокости…

***

Девочке показалось, – когда они добрались до нужного вагона и приготовились к посадке, – что рычащий недовольно хищный зверь сейчас проглотит её. В его брюхе, наверное, было достаточно места для маленьких девочек. А Эмма была маленькой девочкой. Она вдруг подумала, что змеи не умеют рычать, как тигры, а они – не такие длинные, как синий гигант. Девочка решила, что, возможно, поезд ни то, и ни другое. А кто тогда?

Почему папа не боится, а взяв её под мышки приподнимает вверх, велит держаться за поручень? Поддерживает её, пока она, поднимая высоко ножки, забирается по узеньким ступенькам наверх, и оказывается выше отца, выше своего роста, видит всё и всех, как видит мир сказочная королева из своего дворца? Только дворец королевы не дрожит под ногами, стены не сотрясаются, у дворца нет сердца, а у страшного чудища сердце колотиться так гулко, что удары его вторят биению сердца её собственного. Она пугается этого гула, но видит, с облегчением вздохнув, как отец очень легко будто взлетает вверх и, словно чтобы спасти её, оказывается рядом. Но у отца, как у храбрейшего её рыцаря нет с собою меча, а есть только спутник, который без помощи рыцаря не может преодолеть не шага – чемодан, который словно тоже питается маленькими девочками. И только чудом Эм не стала его добычей…

– Идём, родная! Найдём наше купе! Вперёд, а я за тобой!

Эмма почувствовала, что ей опять доверяют. Наверное, найти что – то было очень важной задачей, раз папа доверил её ей. Она будет умницей! Она сможет найти «купе»!

Как было сказано, она пошла вперёд по узкому коридору со множеством дверей. Повсюду слышались чьи – то голоса, а малышка будто потеряла свой. Она осматривалась по сторонам, но не находила ничего, похожего на купе. Всё дальше – дальше, ещё немножко…

– Эм, ты нашла! Вот и оно! – отец, который увлёк её в поиск, возвестил о находке, открывая перед дочкой наполовину стеклянную дверцу. – Входи, устраивайся!

Эм первой шагнула через порог, первой увидела два длинных и мягких сидения друг против друга. И, как в то время, когда она ещё не говорила, восторженно взвизгнула, подбежала к понравившемуся, вскарабкалась на него и снова замерла, глядя в чистое панорамное окно. Её странствие начиналось, и ради него стоило выздороветь.

– Пап, посиди со мной! – попросила она.

***

Поезд мчался, менялся пейзаж за широким окном. Со скоростью почти ощутимой, мелькали деревушки, деревья, пастбища и всё, что Эм хотела – ехать подольше.

Купе, клетушка, впрочем, с некоторым уютом обустроенная, иногда озарялось от пола до потолка солнечным светом, а потом могло надолго погрузиться в сумрак, такой, что Калеб частенько не видел любимого личика дочки.

Она же неотрывно смотрела в окно, впечатлённая увиденным и, кажется, ничем не разочарованная. Он представлял, что очень надолго впечатления от поездки не оставят её память, дадут почву новой жажде – жажде приключений. И в будущем, в своём светлом, далёком будущем, Эм, заручившись этой жаждой, как другом, пойдёт по самой интересной и захватывающей из дорог, дороге жизни уже будучи счастливой, напоенной, но не пресытившийся ею.

– Эмма… – позвал Хауард, и она обратила к нему глаза, полные блеском радости и искрой любознательности. Он так любил своё отражение в карих недрах, глубинах её взгляда. —Тебе нравиться путешествие?

Она не ответила сразу, сползла со своего места, подбежала к отцу, и он поднял её на руки, усадив к себе на колени. Потом сказала, снова посмотрев на отца:

– Очень нравится, папочка!

Мужчина поцеловал её в висок, заслонённый завитушкой волос:

– Всегда помни об этом, помни обо всём, что тебе нравиться и обо всех, кого любишь! Никогда не забывай, что сейчас происходит!

– Хорошо, папочка! – она знала, что поняла его.

– Калеб Хауард улыбнулся ей: