– Куда бежать? – в отчаянии бросил Стиракс. – Мальчишка нас одурачил.
– Не останавливайся! – Протей грубо толкнул соратника.
Спустя пару минут они оказались в кладовой, которая освещалась синеватым светом луны из оконца. Над сундуком у стены было вырезано большое окно, через которое мог пролезть и Анион.
– Боги! Похоже, мы делаем очередную глупость, – сказал Стиракс. – Да у них всё наперёд просчитано. Уверен, на крыше нас уже ждут палачи Аттала.
– Почему-то нам позволяют уйти, – сказал Протей. – Почему и по какой причине – сейчас даже думать не хочу.
Фракиец подсадил Стиракса. Взобравшись, Гунн раскрыл створки окна. Он осторожно выбрался наружу, осмотрелся и поманил остальных. Крупные бойцы и раненый вылезли первыми, последним в окно юркнул Кемаль, которого не нужно было подсаживать.
– Они и в самом деле подожгли дворец! – сказал Стиракс, осматривая зарево над гарнизоном.
– Это не дворец, – ответил Прокл, – а погребальный сруб. Дворец они бы ни за что не спалили. Хотя могу и ошибаться.
– Странно. Слишком всё просто.
– Снова в дерьмо? – спросил Прокл, глядя на ров.
– Выбирать не приходится, – ответил Протей. – Прыгаем в воду и к берегу, иначе нам конец. Ох, и попадётся же мне этот гадёныш Ульрих! Шею сверну, как петуху!
– Сами виноваты, – сказал Прокл и толкнул Эфиальта.
Грек стрелой влетел в воду, вынырнул и тут же погрёб к берегу. Галлы всё же не были настолько глупы, как думал Протей: они быстро заметили бегство. В окне появились руки и чья-то голова. Анион с громким ругательством отсек кисти непрошенному гостю и ткнул его мечом в висок. По стене уже мчались дозорные.
Стиракс поднял лук и принялся отстреливать бегущих врагов, словно кроликов. В темноте стрелы летели незаметно, и каждое жало находило цель. Галлы разили не так метко, как Гунн.
Один за другим гоплиты ныряли в ров, пока на стене не остались Протей со Стираксом.
– Поторопитесь! – крикнул Гунн. – Я половину колчана уже истратил. Мне нечем отстреливаться.
Фракиец с криком прыгнул в ров, Гунн сиганул следом. От тошнотворного запаха Протея чуть не вывернуло наизнанку. Фракиец опасался, что галлы подожгут горючую смесь во рву, но понял, что они не станут изводить её на горстку римлян. Со стороны центральных ворот к гоплитам ретиво мчались кавалеристы.
Едва все гоплиты собрались на берегу, как вперёд вышел хромой Кеннет.
– Со мной ведь уже всё понятно, да? Я не чувствую ногу. Возьмёте меня с собой – припрут всех. А так я дам вам фору в несколько минут. Бегите во весь опор.
Никто не стал спорить. Анион обнял побратима, крепко сжал его длань и поцеловал. Кеннет пролез пальцем в рану и расковырял её. От чудовищной боли к нему на миг вернулись сила и ясность ума. Пикт обмазал лицо кровью и пошёл на кавалеристов.
Гоплиты дали дёру и половину мили пробежали без остановки. Только Кемаль видел, что Кеннет не успел ничего сделать: всадники снесли его одним махом. Эфиальт задал высокий темп бега, который не все могли выдержать. Спустя четверть часа гоплиты нашли лощину, в которой решили переждать поиски. Едва волны улеглись, как Стиракс упал на колени и в сердцах застонал.
– Пусть валяется, – сказал Протей. – Нервишки, видать, не выдержали.
– Что ж у нас получается, – сказал Анион, – нас во второй раз надули. Кажется, пора надеяться только на себя.
– Даже удивительно! – задыхаясь, произнёс Прокл. – По всей Галлии о нас ходит такая слава, а попадаемся на крючок, как дети.
Никто не ответил.
– Проверьте руки и ноги, – строго произнёс фракиец. – Мы не знаем, с какими мракобесами имели дело. Иберы любят вымачивать лезвия в ядах. Вдруг кого-то порезали.
– А этот Бельфор хорош, – Стиракс вернулся к реальности. – Даже Протей за ним не поспевал.
– Эфиальт бы с ним быстрее справился, – сказал Протей.
– Сомневаюсь, что с ним вообще кто-то справится, – задумчиво произнёс Стиракс.
– Вас волнует какой-то солдат? – сказал Прокл. – Давайте думать, что скажем легату.
– Давай по порядку, – сказал Протей. – Кто отправил нас в гарнизон? Веспасиан. Он и есть продажная крыса Аттала. Мы должны рассказать об этом.
– Как ты себе это представляешь? – горячо возразил Стиракс. – Здравствуй, префект! А ты часом не водишь дружбу с Артуром?
– Я всё же не понимаю, зачем префекту отдавать своих людей Атталу? – сказал Прокл. – Или подставлять под удар. Мы и правда дважды сели в лужу, но какой у нас был выбор? Нам дважды сказали, что источник проверенный, а что в итоге? Нужно поговорить с наставником.
– Веспасиану заплатили достаточно, чтобы заглушить его совесть, – сказал Кемаль.
– Довольно! – пресёк Протей. – Ищем воду и возвращаемся в гарнизон. Только в этот раз без проводника. Даже если за него поручится сам Август Константин, откажемся. Понятно?
Бойцы отдышались и выбрались из укрытия.
В то время как гоплиты возвращались в гарнизон, возле врат Алайсиаг стояли Агарес и Бельфор, обсуждая произошедшее.
– Учитель, зачем они вам понадобились? Это римские волки. Они не поддаются дрессировке. Таких только убить.
– Кемнеби же поддался. Вам бы только резать.
– Сожгли целый дворец, никого не поймали. Сказали, что проволочек не возникнет, мол, простые лазутчики.
– Как видишь, не простые. А дворец Атталу отстроят за день. У него рабочих рук не счесть.
– Но вы же понимаете, что во второй раз их уже не заманить?
– А мне и не нужны все. Хватит одного или двух.
Агарес с ухмылкой взглянул на ученика и ушёл в крепость.
III
Римская система оповещения между городами и каструмами на столетия обогнала своё время и была незаменимой в период правления Августа Константина. Пропреторы и наместники сразу узнавали о волнениях в империи, ведь сообщения преодолевали сотни миль за сутки. Впервые в истории систему оповещения кострами обогнали галльские мальчишки.
Едва войско Аттала покинуло сборный пункт, как молва об этом донеслась до Веспасиана в Массилию меньше чем за половину оборота солнца. Стоило префекту узнать, что численность войска конунга превышала пятьдесят тысяч голов, как он предоставил Эпихариду самому решать проблему. Но, дабы выслужиться перед Августом, Веспасиан снял часть массильского гарнизона и распорядился о сборе войска.
Ожидалось, что Аттал дойдёт до гарнизона Хлора за два дня, однако к этому времени прибыли только конные разведчики. Веспасиан сравнивал нашествие алеманнов с женитьбой молодых: он знал дату торжества, но всё равно волновался.
Эпихарид отправил Тита на переговоры с людьми Аттала. От конунга пришёл Харольд, который без прелюдий выложил притязания своего господина: от римлян требовалось покинуть гарнизон и снять все торговые пошлины на аквитанском тракте. Конунг даже разрешил угнать с собой весь скот и обещал, что римляне смогут беспрепятственно покинуть крепость по массильскому тракту.
Харольд получил категоричный отказ, и все разошлись по лагерям. Алеманны готовились к осаде, римляне – к обороне. Когда войска Аттала выстроилось в миле от крепости, римские лазутчики смогли оценить всю мощь врага.
В распоряжении конунга было почти пятьдесят тысяч пехотинцев, две тысячи кавалеристов и около сотни осадных машин в разобранном виде, которые Аттал забрал из гарнизона Германика. Помимо прочего, он привёл полторы сотни берсеркеров для сражений внутри крепости, а также нанял греческих, римских и сирийских подрывников и инженеров.
Алеманны вырубили перелесок, чтобы установить лагерь. Конунг перенял устройство римского каструма, однако считал, что смог усовершенствовать его. Теперь лагерь мог быстро перемещаться в случае нападения. Перед каструмом выкатили осадные орудия, чтобы припугнуть римлян, однако защитники гарнизона не испугались вида стальной реки и метательных орудий.
Пока в крепости готовились к обороне, молодой трибун Тит поручил Кустодиану вывезти женщин и детей из гарнизона. Спартанец, скрипя зубами, принялся выполнять, как ему казалось, унизительный приказ. Но когда повозки уже снарядили, Кустодиану сообщили о том, что путь на Массилию отрезала галльская разведка.
Эпихарид знал, что совесть не позволит ему сдать гарнизон, посему тщательно готовился к обороне. Пропретор понимал, что Атталу нужен выход на Массилию и он ни за что не оставит в тылу римскую твердыню. Эпихарид не спал уже четвертую ночь и дни напролёт проводил возле крепостной стены. Пропретор знал, как оборонять крепость Хлора, ведь ему уже доводилось защищать гарнизон от галлов на протяжении трёх месяцев.
Крепость состояла из двух частей: самого форта – урбса – и окружённого стеной придела – помериума. История крепости начиналась с придела, где почти год простоял один из легионов Гая Юлия. После ухода легионеров зимние квартиры заселили галлы, а во время похода Гая Германика легионеры снова установили здесь каструм и заложили первый камень крепости. Позже поселение обнесли стеной, и с появлением легионов кладка становилась всё прочнее.
Так цитадель разрослась до размера небольшого города, способного вместить почти три легиона. Эпихарид сомневался, что алеманны сумеют проникнуть в укреплённую часть крепости, однако ветхие стены придела могли взять в первый же день. Расширение стены требовало много времени и камня, которым Веспасиан не желал делиться. Однако при появлении войска алеманнов возле гарнизона всё же нашлись камни, посему солдаты денно и нощно укрепляли придел.
Перед второй стражей[5 - Ночной караул делился на четыре стражи – с 6 вечера до 6 утра.] римляне услышали скрип колёс обозов и осадных машин. Алеманны готовились к атаке. Легионеры облепили крепостные стены в ожидании первых выстрелов онагров[6 - Онагр – позднеримская метательная машина торсионного типа, буквально переводится как «дикий осел». Представляет собой упрощенный вариант баллисты с одним плечом для метания относительно небольших камней.]. Солдаты делали ставки: сладят ли алеманны с инженерными достижениями римлян? Попутно они вглядывались во тьму, откуда враг на фоне костров казался пятном на горизонте.
У римлян насчитывалось около пяти сотен луков – больше солдат на стене придела не помещалось. Остальное войско – гастаты, служившие в легионе Эпихарида больше пятнадцати лет. Большинство защитников были опытными мечниками, но их умения меркли на фоне численного преимущества алеманнов.
С первым лучом солнца орудия подкатили к крепости на расстояние трёхсот шагов. Раздались первые выстрелы. Эпихарид ожидал нападения ближе к ночи, однако Аттал вновь показал свою нетерпеливость. Палили беспорядочно. Однако это не имело значения, так как снаряды были зажигательными.
Легионеры, готовые к подобному раскладу, тушили пожары и с двойным усердием стерегли продовольственные склады. Выстрелы не прекращались ни на минуту и каждый час в бой вступали новые осадные машины, которые проворно собирали инженеры Аттала.
Постепенно выстрелы становились всё более точными. Многие строения в помериуме горели, и солдаты не могли справиться с пожарами. Огненные шары лились адским дождём, которому не было конца. Однако запасы Аттала хоть и были велики, но далеко не безграничны: зажигательные снаряды заканчивались и сменялись камнями. Обстрел затихал, ибо тяжёлые снаряды требовали больше времени для перезарядки.
Кустодиан командовал когортой, которая тушила пожары. Одна конюшня уже сгорела дотла, барак помериума остался без половины крыши, льноводческую ферму безуспешно пытались потушить. Спартанец знал, что всё можно отстроить заново, однако переживал из-за утраты одного из продовольственных складов.
Эпихарид иногда поднимался на крепостную стену и смотрел в сторону лагеря Аттала. Обстрел продолжался до самой ночи. Небольшие остановки давали римлянам возможность устранить последствия. Во время перерывов Аттал выбирался из шатра в ожидании белого стяга, однако Эпихарид даже не думал сдавать крепость.
К полуночи с Арелата пришли двадцать обозов амфор с греческой смесью, и вечером представление из огня и камня возобновилось. С наступлением темноты атака усилилась.
От интенсивного обстрела огонь попал и в саму крепость, отчего женщины поддались панике. Несмотря на запрет легата, многие покидали крепость и убегали в перелесок недалеко от форта, надеясь окольными путями выйти на массильский тракт.
Кустодиан смотрел на придел с высоты крепостной стены, раздумывая о том, что ни разу не видел подобного зрелища. Камни трескались от огня и снарядов, дерево превращалось в прах, горела земля и вода в колодцах.
Придел стал геенной огненной, где вместо грешников с криками и воплями стайками бегали легионеры. Они походили на муравьев в колонии. Таскали воду, сквернословили, требовали боя и проклинали небеса. Римляне не могли ответить врагам, ведь луки не доставали до баллист, а пехотинцы алеманнов не приближались на расстояние выстрела.
Ночной обстрел подавил боевой дух легионеров, ведь пламя зажигательной смеси не могли потушить даже водой. Огонь во мраке внушал ужас. Песок закончился, и солдаты просто прятались в места, куда не доставал огонь. Во время обстрела от пожара и обвалов погибла пара сотен легионеров.
Кустодиан спустился к солдатам, взял уже привычную центурионскую палку и принялся колотить легионеров, угрожая расправой на месте или децимацией. Часть стены разрушилась и обвалилась, похоронив под собой нескольких солдат. Многие выжили, и их крики доносились из-под завалов. Кустодиан направил людей растаскивать камни.
К следующему утру зажигательные снаряды закончились. Инженеры алеманнов перенастроили баллисты и теперь с поразительной точностью обстреливали центральные ворота. Силы одной или двух баллист было недостаточно, поэтому все баллистарии Аттала сосредоточились на одной цели.
Петли заскрипели, раздался треск дубового массива. Отряд лазутчиков, который под покровом ночи подошёл к крепости и простоял до утра, с нетерпением ждал, когда ворота сломаются. С каждым попаданием железная обшивка гнулась, куски дерева с треском отваливались. Обстрел прекратился, и алеманны подбежали к воротам с осадным молотом.
Лучники на стене встретили их градом стрел и сумели отбить первую волну. На второй заход нападавших пришло уже в два раза больше. Одна половина подхватила бревно, а вторая прикрыла их обитыми кожей щитами. С противоположной стороны на ворота налегли легионеры с досками и подпорками. С поразительной скоростью они устанавливали перегородки, забивали доски, клепали и латали дыры. Алеманны несколько раз ударили молотом по двери, однако та не поддалась. Они отбежали в сторону, и баллисты продолжили свою разрушительную работу.
Наступил вечер. К крепости стягивалось всё больше пехотинцев и кавалеристов. Они орали, гремели щитами, дрались и заражали остальных солдат яростью перед штурмом. Лучники при виде раскрашенных нелюдей приходили в неистовство – им не терпелось дать достойный ответ.
Ещё два часа ворота обстреливали, пока они не слетели с петель. В проход хлынули алеманны, которых тут же встретил крепкий монолит гастатов. Римлянами руководил Кустодиан. Они стояли твёрдо, без намёка на страх и попытки бегства. Лучники отошли за навесы, которые появились на стенах благодаря строительным начинаниям Эпихарида. Теперь римляне стали недосягаемы для вражеских лучников за стеной и разили берсеркеров в спины.
Центурион Леонид руководил обороной и установкой новых ворот. С трудом поток алеманнов удалось остановить. Запертых в крепости окружили и добили. Аттал слишком много поставил на берсеркеров. Он не подумал, что в темноте и закрытом пространстве головорезы бились не так хорошо и слаженно. Всего за час римляне с минимальными потерями уничтожили вражеский отряд. В этот день алеманны успокоились и более не штурмовали крепость.
Пока одни копали яму и таскали тела, другие обтесывали камни и разводили раствор. Римляне установили новые ворота. Будь у них больше времени, то они укрепили бы их обшивку стальными листами. Солдаты поменяли камни в пролёте, потушили пожары, перенесли знамена из поврежденного сигнорума[7 - Сигнорум – место хранения знамен и сбережений солдат в каструме.] и вычистили помериум. Из руин вновь возвели цитадель.
Эпихарид напомнил легионерам, что сила и преимущество римлян заключались в способности возрождать жизнь в тех местах, где другие видели пустыню. В легионе всегда находились умельцы на любой лад: от каменотёсов до ювелиров и оружейников.
После подсчёта нанесённого ущерба и числа погибших солдаты сникли. Они удручённо отправились укреплять стену помериума. Эпихарид приказал выдавать паёк строго на одного легионера, а воров убивать на месте. Пропретор понимал, что если Аттал не возьмёт крепость приступом, то обложит её кольцом, дабы обречь защитников на голодную смерть.
***
Аттал смотрел на дымящуюся крепость и игрался с застёжкой на ножнах. Он не ожидал, что такое незначительное препятствие окажет яростное сопротивление. У конунга закончились камни и зажигательные снаряды. Неделю назад у солдат захватывало дух от количества обозов. Но оказалось, что запасов камня едва хватило на сутки. Аттал не знал, кого обвинять в сложившейся ситуации. Перед советом военачальников он пригласил Харольда.
– Думаю, ты понимаешь, что вожди ожидали других результатов? – недовольно произнёс Аттал. – Громче всех кричит Ориг.
Харольд предвидел вспышку гнева конунга, но держался с присущей ему выдержкой.
– Терять людей в осаде – обычное дело.
– Почему у нас ничего не вышло? Мы сделали так, как нам сообщили, стреляли в места, которые нам указали. Они бы не успели установить новые ворота, если бы я отправил в крепость десять тысяч человек. Сейчас проход укреплён, камней нет. Что прикажешь? Камни собирать? Солдаты надо мной смеются.
– Не нужно собирать камни. И солдаты над вами не смеются. Не понимаю, почему Ориг не явился на общий сбор.
– Он присягнул на верность моему отцу, проклятый назорей. Ориг обязуется выступить на моей стороне только в том случае, если враг титулом будет не ниже Цезаря. Префекты и легат ему, видите ли, не ровня. Посему мы воюем, а он прикрывается христианской моралью. А его квады нам бы пригодились. Ведь их почти столько же, сколько нас, алеманнов.
Харольд умолк. Он не хотел продолжать беседу с конунгом. Харольд не видел стержня в этом человеке. Аттал отрастил бороду и напустил вид мудреца, считая себя правителем с большой буквы. Харольд знал, что это далеко не так, ведь единственным достижением Аттала, и то благодаря фортуне, было родство с Матайесом.
Конунг не умел распоряжаться дарованными ему богатствами. От любой неудачи он опускал руки и жаловался на весь мир. В случае же благоприятного исхода все лавры приписывал себе. Агарес часто говорил, что Аттал слабый вождь, когда дело доходит до действий. Зато словами конунг подначивал всех.
Но иногда наступали минуты просветления, когда голову Аттала посещали мысли, недоступные даже Харольду. Это и останавливало советника от бегства с высокого поста, хотя истинной причиной всё же было большое жалованье.
– Что молчишь? – бросил Аттал. – Ты же предложил мне свой план. Ну обстреляли мы их, а дальше?
– Никто не говорил, что будет легко.
– За такой ответ тебя надо не выпороть, Харольд. Нет! Шкуру спустить! Нам всем при рождении сказали, что не будет легко, – Аттал сжал кулаки. У него начал косить один глаз. – К вечеру прибывают вожди, которые дали мне своих людей. И они спросят, почему мы не взяли крепость?
– Если прямым приступом не возьмём крепость, то есть ещё один план, – сказал Харольд. – Но он сомнительный и требует глубокой проработки. Не стоит ждать, пока я его продумаю.
– Пока ты думаешь, у нас гибнут люди. Сомнительных планов мне с три короба наплетут мальчишки из таверны. Может, взять одного на твоё место, раз уж разницы нет?
– Конунг располагает огромными силами, – Харольд чувствовал гнев Аттала: его глаз ушёл к носу. – Мы можем год отправлять на гибель по тысяче человек каждый день, и наше войско не поредеет. В конце концов, можно и не отправлять солдат на штурм. Гарнизон обложили со всех сторон, римлянам некуда деться.
– Я не могу столько ждать. Да и конунги не согласятся обрести независимость таким способом.
Харольд хотел сказать, что слёту никто не берёт крепость, чаще надолго увязая в осаде, однако поостерегся высказывать свои соображения вслух. Вместо этого он хладнокровно произнёс:
