– Константин сюда не явится. Он не считает нас, алеманнов, угрозой, посему даже не дёрнется. Вот когда мы возьмём гарнизон, он подумает.
– При чём здесь Константин? – Аттал тяжело вздохнул. – Какой у тебя был план? Выкладывай. Почему мы не можем приступить к нему сейчас?
– План удивительно прост. Нам нужны толковые подрывники. Я долго их искал, но никого не нашёл в пределах Арелата. В Лютеции жил старый солдат, который служил ещё в армии вашего деда, да тяжёлая хворь отняла сей светлый ум. Но Калваг нашёл пару мастеров в Иберии.
– Ох уж эта Иберия! Кого там только нет. Мастера на все руки.
Аттал отвернулся и посмотрел на холст, на котором стояла фигурка крепости. Харольд наблюдал за медленно растекающейся по лицу конунга улыбкой.
– Что смешного?
– Ничего. У меня тоже есть идея. Признаюсь, мы словно поменялись мыслями. Это ведь я – сын Матайеса, грубый мужлан и человек без вкуса, а ты, мой советник, натура тонкая, огранённая и многим непонятная. Твой план слишком топорный и неясный, бритт.
– В чём заключается Ваш план, мой конунг? – насторожился Харольд.
– Я слышу в твоём голосе глумление? – осведомился конунг.
– Ни в коем случае. Даже мысли такой не было, – поспешил оправдаться Харольд. – Так какой план?
– Гарнизон обороняет Эпихарид?
– Да, мой конунг.
– Что он за человек? Я знаю его, но мне интересно услышать твоё мнение. Сравнить, так сказать.
– Его не подкупить, не напугать. У него есть свой кодекс чести, которого он придерживается…
– Думаешь, один человек способен организовать оборону?
– В прошлый раз мне хватило пяти минут, чтобы гарнизон оставили, – сказал Харольд. – Центурион пропретору не ровня, поэтому я думаю, что да. Один человек способен организовать оборону.
– Неподкупный, не из пугливых, – повторил конунг. – Да, я такого же мнения о нём. А ещё он пропойца, бабник и казнокрад, который не любит, когда кто-то крадёт больше него. О чём я говорил?
Аттал закрыл глаза, пару раз глубоко вдохнул и посмотрел на Харольда. Косой глаз встал на место. Советник выдохнул, почувствовав, что опасность миновала.
– Обезглавить войско и крепость наша!
Аттал рубанул ребром ладони по воздуху.
– Это у меня-то план топорный?
– Неужели мерзавцы Агареса не справятся? Агарес! – Аттал крикнул. – Агарес!
Привратник вошёл в шатёр и поклонился.
– Позови Агареса. Он мне нужен.
Перс появился через полчаса. Всё это время Аттал ругался на медлительность Агареса и упрямство Харольда, который не соглашался с задумкой конунга.
Аттал подозвал Перса к столу, налил вина и склонился над картой.
– Насколько сложно проникнуть в крепость незамеченными?
– Если будет осада, как сегодня, то без проблем, – уверенно ответил Агарес. – Что нужно сделать?
– Убрать Эпихарида. И по возможности всех легатов. Ты ещё способен возглавить своих ночных мышей?
– Вполне. Если сломать ворота и взять хотя бы территорию возле крепости, то и прятаться не придётся.
– Ты не понял. Со сломанными воротами это и баба сделает. Но второй раз мы их уже не отворим. Я могу только отвлечь силы римлян на оборону. Ты должен провернуть всё так, чтобы они от безнадёги сами открыли ворота крепости.
– Мне нужно подумать. Сколько у меня времени?
– За неделю управишься?
Агарес не любил, когда Аттал испытывал его на прочность, на способность выполнить невыполнимое.
– Если богам будет угодно, то справлюсь и за три дня, – твёрдо ответил Перс. – Позволите идти?
Аттал кивнул. Перс поклонился и пошёл к выходу.
– Нужно было дать ему на закуску Кустодиана, – бросил вслед Харольд.
– Везде не поспеть. У меня есть ещё одна мыслишка, и, кажется, она лучше твоих подрывников и Агареса. Хотя перс всё же понадобится.
Аттал ждал три дня, прежде чем из Арелата пришли обозы с зажигательными снарядами. Разведчики сообщили, что III Галльский легион под управлением легата Филоника направился к гарнизону. Конунг знал, что перс ещё продумывает способы проникнуть в крепость, посему не стал ждать и пошёл на новый приступ.
***
В гарнизоне трёхдневное затишье использовали продуктивно. Дверь укрепили так хорошо, что даже сами защитники не могли её открыть. Настругали стрел и вооружили луками ещё две сотни человек. Чтобы не тратить продовольствие, часть женщин вывели из крепости в обход перекрытого тракта.
Пайки по очередному приказу пропретора выдавали теперь два раза в день вместо трёх. За воровство с лёгкой руки Эпихарида двух оголодавших легионеров пригвоздили к столбам, а вору, который пытался увести лошадь, отрубили голову.
Едва дисциплина восстановилась, как Кустодиан поссорился с Эпихаридом. Трибун предлагал выйти из крепости и дать бой, однако пропретор считал, что у них недостаточно сил. Легат Тит предложил покинуть крепость и выйти к Массилии. Эпихарид обругал юнца и сравнил с проституткой, которая всю оборону ныла, а во время затишья попросилась под крылышко наместника Урания. Но пропретор понимал резонность такого соблазнительного предложения, ведь даже разведка Калвага не могла нанести легиону значительный урон на тракте.
Как бы ни изворачивался Эпихарид, Аттал всё же нашёл подход к приделу. В очередную ночь алеманны приступили к разрушительной атаке. На одно ложе баллист ставили по несколько амфор, отчего огонь разлетался гроздьями и попадал в людей.
Крепость огласилась нечеловеческими воплями и наполнилась запахом горелого мяса. Легионеры сдирали с себя кожу и умоляли закончить их мучения. Баллисты подогнали ещё ближе, и теперь загорелся урбс. Защитников на стене остались считанные единицы, посему алеманны смогли подобраться к крепости. Они накапливали силы и ждали, когда смогут снова снести ворота.
Когда Аттал убедился, что римляне заняты тушением пожара, то приказал баллистариям обстреливать врата. Они загорелись после первого попадания. Последующие выстрелы лишь усиливали беснующийся жар греческого огня. Такой подход в скором времени принёс плоды: дверь, неподвластная ударам камней, лопнула от напора огня.
В проход хлынули алеманны, которых в этот раз было около пяти тысяч. Римляне построились в плотную фалангу вдоль почти всего придела. Алеманны налетали на римлян, словно на волнорез, и с каждым всплеском в море уносило всё больше тел. Лучников на стене перебили; первую линию гастатов раздавила толпа, которая становилась всё больше. Ни о каком восстановлении ворот уже не было и речи. Римляне отступали.
Эпихарид находился в ряду триариев и потихоньку отводил войско в крепость. Он понимал, что их сметут числом, и не хотел проливать кровь легионеров.
Алеманны уже хозяйничали на территории придела. Они жгли уцелевшие постройки, угоняли скот к лагерю, добивали раненых и насиловали женщин, которые остались в приделе и перевязывали раненых после обстрела. Нападавшие озверели сердцем и устроили настоящую резню. Таков был приказ Аттала – не щадить ни старых, ни младых, убивать с особым цинизмом и жестокостью.
За два часа территорию придела вычистили от римлян. Выжившие спрятались в крепости. Алеманны подогнали баллисты и онагры ещё ближе, чтобы начать обстрел форта. Стену вокруг придела принялись разбирать, чтобы выстрелы с осадных машин беспрепятственно достигали цели. Пока алеманны закапывали мертвецов в общей яме, римляне готовились к обороне урбса.
Несмотря на успехи, Аттал не отказался от первоначальной задачи. Подрывники, коих нанял Харольд, прибыли в лагерь к концу недели. Для их прикрытия требовалась очередная атака на форт, чьи стены стерегли караульные. После долгих раздумий Аттал решил, что стоит накопить силы для одного общего удара.
Саперы готовились к подрыву, баллисты – к очередному обстрелу; Агарес рыскал вместе с нетопырями вокруг форта и искал слабые точки. По совету Харольда Аттал отправил к Массилии войско под руководством Калвага. Его задачей было вывести из строя или хотя бы задержать легион Филоника.
Ощущение беды повисло в воздухе. Римляне готовились к очередному отражению атаки, которая обещала быть очень упорной.
IV
Всю неделю в Массилии судачили только об осаде гарнизона. Одна часть солдат рвалась на помощь, вторая рассуждала о маловероятном вступлении массильцев в войну. Все сошлись на мнении, что Аттал не возьмёт форт приступом. А римляне будут до последнего отсиживаться в крепости, подчиняясь мятущемуся эго Эпихарида, который не желал сдаваться в плен.
Филипп, будучи одним из центурионов массильского легиона, даже задумал посетить гаруспиков, чтобы узнать будущее массильской цитадели. Но бросил эту затею после того, как подумал о том, что дороговизна ритуала вряд ли обеспечит римлянам благоприятный исход. Целыми днями Македонец слонялся по городу. Обходил все таверны и напивался до обездвиживания.
Уже который день Филипп ходил сам не свой. Он скучал по объятиям Вирсавии и ругал Кустодиана, который заблаговременно не позаботился о спасении женского населения форта. Филипп умудрился услужить префекту, посему ему дозволили посещать преторий.
В свободное от блужданий по городу время Македонец развлекался тем, что пил вино, а после разбивал кувшины и кубки. Филипп так много пил, что в претории не осталось бьющейся посуды, и он начал швырять в стены серебряную. От столкновения со стеной блюдца издавали глухой стук, а вот стаканы оглашали звоном всю комнату. Филиппу особенно пришёлся по вкусу тяжёлый серебряный кубок легата, на котором изображалась война с квадами двухсотлетней давности. Центурион швырял его с особым остервенением.
– Гера! Верни меня в Рим!
Он злился на Кустодиана и судьбу. Но в то же время понимал, что если бы не странная рокировка легатов, то сейчас бы он руководил обороной крепости. Да, Аттал рассчитывал на него, но Домициан словно почувствовал, что под его носом плетут интриги.
Теперь Филипп томился в Массилии, а Эпихарид морочил голову Атталу в гарнизоне. Македонцу не было дела до римской жажды власти и большой войны. Он считал себя обычным наёмным солдатом на службе у римского государя.
В дверь постучались, а спустя миг – открыли с ноги. В комнату влетел легат Филоник. Следом за ним ковылял посыльный пропретора Домициана Кастул. Филоник тут же взял кувшин и налил себе бокал вина до краев. Пока он пил большими глотками, стояла тишина. Легат с громким стуком поставил пустой кубок на стол и обратился к Кастулу:
– Чего молчишь? Вещай.
– Что случилось? – растерянно произнёс Филипп.
– Думаю, ты в курсе, что я снялся с лагеря? – сказал Филоник. – У меня был приказ пропретора, но в армии даже среди них есть те, кто наиболее приближен к Августу. Эпихарид имеет меньше влияния, нежели Домициан, посему легионы Галлии стали жертвой бумажной волокиты более маститого легата.
Филоник замолк и вздохнул, обреченно качая головой. Он не желал подчиняться неразумному, по его мнению, приказу, однако кодекс легиона запрещал самочинства. Хромой осведомитель Домициана присел на стул.
– Мой господин велел мне мчаться быстрее ветра. И вот я здесь. Пропретор Эпихарид ждёт помощи, и сей славный муж уже отправился на подмогу, однако у господина Домициана, а точнее, у великого доминуса Константина, другие планы на Филоника. Пропретор Домициан знает о твоём разжаловании, Македонец. Он подчеркнул, что сейчас нет достойной замены, посему решил взять, что имеется, – Кастул извлёк из-за пазухи свиток и передал Филиппу. – В префектуре Востока зреет угроза в лице Августа Лициния. Нашему Августу Эпихарид нужен как воздух, но пропретор обороняет гарнизон. М—м—м, одним словом – сам прочитаешь.
Филипп бегло пробежался по письму, затем прочёл ещё раз, уже медленно. Домициан восстанавливал его в должности легата и приказывал возглавить легион Филоника. Тот должен был ехать на восток, чтобы возглавить IV Сарматский легион.
Пока Македонец знакомился с письмом, Кастул незаметно для Филоника передал ему ещё одну записку. Из неё Филипп понял всю абсурдность сложившейся ситуации, о чём, конечно же, не мог рассказать Филонику. Тот так нервничал, что не заметил подвоха. Восстановленный в титуле легат Филипп скривил губы в ухмылке и вернул приказ Кастулу.
– Даты нет, – сказал Филоник.
– Господин сказал, чтобы вы решали вопросы в пределах своих возможностей. Мол, даю приказ, а договаривайтесь сами. Ты же читал письмо, – протянул Кастул, – прошу – не тяни кобылу за хвост.
– Выходит, я забираю твой легион, Филоник?
– Неслыханная наглость! – вскипел тот, но тут же успокоился. – Однако мы солдаты, Македонец, и подчиняемся приказам, посему отдаю тебе моих ребят. Как жаль, что у Эпихарида, в отличие от Домициана, так мало власти в Галлии.
Филоник осторожно извлёк фалеру с лорики сегментаты и передал её Филиппу.
– Это награда за победу в битве с вандалами. Это моё личное достижение, но так повелось, что регалию легиона может носить только его легат. Прими с честью и передай соратнику, когда тебя опрокинут, как и меня.
Филипп отложил диск в сторону. В его кирасе не было ни одной выемки для ветеранских медалей, ведь всю жизнь он служил делу в тени Кустодиана.
– Вечером в Рим отплывает торговое судно, – сказал Филоник. – На Марсовом поле я заберу легион, с которым отправлюсь в лагерь под Никомедией. Ты же сегодня вместе с легионом выдвигаешься к гарнизону Хлора, Македонец. Солдаты голодные до сражения. Лишнего поощрения не требуют, – Филоник осмотрел валяющуюся на полу посуду. – Приди в чувство и иди к Эпихариду.
Филоник отбил кулаком по кирасе и вышел из комнаты. Кастул откланялся и ушёл следом. Филипп налил вина и опорожнил кубок.
После этого легат сразу пошёл к наместнику Массилии. Переговорив с ним, Филипп покинул город и направился в каструм, который располагался в пяти милях от стены. В Массилии теперь находились только те легионеры, которых Эпихарид оставил на случай падения гарнизона Хлора. Ураний не переживал за сохранность города, ведь Массилия считалась неприступной цитаделью.
Филипп огласил приказ перед легионом, поменял кирасу с фалерой и написал письмо наместнику. Спустя три часа легионеры двинулись к осаждённой крепости. Легат сразу решил, что основные силы пройдут через лес. Римляне уже знали, что тракт перекрыли алеманны.
К утру следующего дня Филипп получил письмо от Эпихарида, из которого узнал подробный расклад сил. Легат не понимал, как римский легион может склонить чашу весов на свою сторону. К гарнизону постоянно прибывало подкрепление, и численность войска Аттала по приблизительным подсчётам уже превысила сто двадцать тысяч человек.
Филипп понимал, что требования и желания Эпихарида о переброске легиона к твердыне Хлора – это одно, но то, как легат воплотит их в жизнь – другое. Македонец пока не представлял встречу с Кустодианом в случае, если легион всё же доберется до крепости. Хотя по замыслу Филиппа эта встреча не должна была произойти.
Перед входом в лес Македонец оглянулся и осмотрел на огромный форт. Насколько он помнил, больше Массилии был только Рим. Но порт на юге Галлии выглядел величественнее и имел более массивный оборонительный редут, нежели Вечный город.
Македонец про себя отметил, что конунг никогда в жизни не захватит Массилию прямым ударом. Город окружала мощная крепостная стена, которую осадные орудия алеманнов не смогли бы пробить даже за месяц. Стены взлетали в небеса на такую чудовищную высоту, что даже тирским инженерам было не под силу создать осадную машину, способную перебросить через них камень или зажигательный снаряд.
Путь к центральным вратам Массилии пролегал через перекидной мост, который приводился в действие усилиями двух привратников. Меньше чем за минуту мост поднимался, обнажая пропасть надо рвом. Врата защищали три решётки холодной ковки, которые поднимали лебедки. Если одна из решеток не успевала закрыться, то осаждающих ждали десятки бойниц.
С фронта врата закрывала стальная дверь толщиной в локоть. Ей не были страшны ни камни, ни огонь, ни сам дьявол. Дверь высотой пятнадцать футов могла выдержать тысячи ударов, была защищена от подкопа и снятия с петель.
Всю стену, словно муравейники, покрывали дозорные башни, сотни палинтонов и скорпионов[8 - Осадные (в данном случае оборонительные) орудия торсионного действия.], а массильские баллистарии славились своим мастерством на всю Галлию.
Количество запасов зажигательных смесей могло соперничать с количеством морской воды. Однажды Массилию пытались осадить квады, но спустя недолгое время в ужасе бегали под стенами, сдирая с себя ошмётки кожи. С тех пор наместник понял всю пользу горючих масел и за два десятка лет скопил тысячи галлонов для обороны.
Защитники Массилии были готовы закрыть солнце стрелами и копьями. Город вмещал больше трёхсот тысяч легионеров, тысячи коней и сотни продовольственных обозов.
Все стратегические пути пересекали оросительные каналы, мосты через которые легко ломались и горели. На востоке и западе, почти до самой границы Массилии, стояли мелкие гарнизоны и крепости, окружённые болотистой местностью. Саму крепость ограждал широкий ров в виде подковы. К нему через вручную выкопанный рукав шла морская вода.
Северную оконечность Массилии защищала испещрённая холмами и неровностями пустошь. Она мешала пройти кавалерии и не давала возможности для маневров, а также затрудняла подвоз продовольствия и строительных материалов. Что делало невозможным установку штурмовых орудий. Для осады армии врага следовало иметь необъятное количество солдат, лошадей, съестных припасов и терпения.
С юга Массилию защищал тройной вал крепостных стен, уходящий в море. Неприступность города обеспечивал и один из мощнейших во Внутреннем понте флот, с помощью которого могло поставляться бесперебойное продовольствие.
Казалось, прочные стены морского порта можно осаждать десятилетиями. Массилия стояла, подобно древнему Карфагену в эпоху Второй Пунической войны. Её стены вросли в землю так же крепко, как корни многовекового древа.
Иногда легаты спорили насчёт того, сколько человек потребуется для сносной осады Массилии. Мнения сошлись на двухстах тысячах пехотинцев. И не менее тысячи баллист потребуется для того, чтобы нанести крепости хоть какой-то урон.
Массилия уже давно превзошла Рим силой и богатством, а по качеству оборонительной линии приблизилась к Дамаску. Однако как защитники, так и нападавшие знали, что любой форт можно захватить, ежели найти среди осаждённых тех, кто сочувствует осаждающим. Нередко неприступные цитадели наподобие Массилии брали только с помощью предателей.
Аттал не был в Массилии больше двадцати лет и не видел, как она изменилась. Филипп часто думал, что перед объявлением войны конунгу стоило побывать в её окрестностях. Быть может, он изменил бы свои планы, осознав, что захват второго гарнизона и выход к югу не сулит ничего, кроме больших проблем. Филипп считал, что алеманны настолько уверились в своей силе и возгордились, что забыли место, из которого выбрались.
Македонец также думал, что Матайес лишь пытался отомстить, а идея независимости была оправданием для глупцов. Филипп на всю жизнь запомнил слова Кустодиана о том, что алеманны сражались с помощью подпольных и подковёрных интриг. Они уже забыли, как биться с римлянами на равных, забыли, что могут получить по лбу.
