источник: podvignaroda.ru
А в 1914-м нас перебросили в персидский порт Энзели, откуда мы двинулись в сторону Хамадана. Там на меня аскяр напал и ударил ножом. Хорошо, что подоспел мой командир Болотницев, которого все по-дружески звали Савельич. Первый бой и там же первое ранение, но не будь унтер-офицера Савельича, не было бы и маршала Баграмяна…
Мы шагали в день по 30 вёрст и более, в сторону земель, которые потом назовут Ираком. Как-то остановились попить у родника и увидели на скале клинопись. Я потом часто вспоминал эти загадочные каракули. Местные говорили, что они выбиты царём 25 веков тому назад.[17 - В Персии Баграмян видел знаменитую Бехистунскую клинопись царя Дария (6 век до Христа), в котором упоминается Армения.] Чего хотел сказать потомкам Дарий? Я ходил по степям и думал об этом. Наверное, для того, чтобы не думать о вещах грустных…
Я не знаю, как давно армянский народ начал жить на своих землях, историки все спорили и мнения их разнились веками. Но похоже, в будущем, когда напишут новые книги, они сойдутся во мнении, что конечной датой стал год 1915-й. Неужели мы останемся в памяти, как народ с великим прошлым и печальным концом в 1915-м? Я старался думать о клинописи…
Когда мы выбили турок из Касри-Ширина, я был отмечен за храбрость в рукопашном бою. В тот день мне руку перед строем пожал сам генерал Павел Мелик-Шахназаров из славного рода карабахских князей.
Но занять Багдад так и не удалось. Турки под командованием дяди военного министра Энвера – Халила паши и немецкого военачальника фон дер Гольца побили англичан в Месопотамии[18 - В сражениях близ города эль Кута (07.12.1915—29.04.1916) турецкие и германские силы разбили и пленили британские войска. Город находится на територии нынешнего Ирака, 160 км к юго-востоку от Багдада.]. После капитуляции британского генерала Таунсэнда в осаждённой крепости Кут Османская армия перебросила все силы против русского корпуса, и Баратов от наступления перешёл к обороне.
Знойным летним днём 1916-го я рыл окоп для наших оборонительных рубежей, когда меня вызвал Савельич. У него сидел Коля Перелыгин и заполнял какую-то бумагу. Он мне втихаря подмигнул. Болотницев будто пропеллером крутил у лица влажным полотенцем пытаясь создать видимость ветра, и говорил со мной. Из верхней одежды выше пояса на нем ничего не было. Июль… Ирак!
– Заходи, Ваня, – сказал он.
У него голос хриплый, как у строгого дяди, и глаза какие-то суровые, но это обман – Савелич добрый, во всяком случае для своих подчинённых.
– Баграмянц, тут требуют кандидатов для отправки в Тифлис, в школу прапорщиков, – сказал он, поглядывая то на меня, то на спасительное полотенце. – Выбирают тех, кто показал себя в боях, а ты вот в Касри-Ширине отметился, да и генерал Шахназаров за тебя ручается. Хочешь стать унтер-офицером?
Коля опять мне подмигнул с угла:
– Савельич, ну к чему вопросительные знаки? Как можно Ване такой вопрос задавать? – бросил он со стороны.
– Ну вот и ладушки. Только вот, молодые люди, до Энзели топайте пешком. У меня для вас Сибирской эскадрильи тут нету, – сказал Савельич и отпустил как паровоз: – оох жарааааа!
– Господин Болотницев… Савельич, – растерявшись от радости, сфальшивил я. – Мы же это все уже прошагали. От Энзели досюда и ещё там… Ну, а теперь потопайем с Колей назад, какие проблемы?
Болотницев, на секунду забыв о жаре, посмотрел на меня сурово.
– Чего ты замешкался? Какой я тебе господин? Сейчас июль, Ваня, по дороге обратно разницу поймёшь.
Савельич был прав. В летний зной мы с Колей прошагали 750 вёрст обратно до Энзели, и какими же они показались долгими, эти версты в жуткую жару…
По ходу я был откомандирован в Армавир, на службу в составе маршевого эскадрона – так пехотинец Баграмян стал кавалеристом Баграмяном. Армавир, названный, кстати, в честь древней армянской столицы, недавно официально стал городом и быстро развивался, здесь строили железную дорогу. Заодно я окончил там армянскую гимназию, вернулся в Тифлис и в феврале 1917-го поступил таки в школу прапорщиков. Это было, наверное, последним поступлением в имперские военно-образовательные учреждения – через несколько дней империи не стало: Николай II отрёкся от престола.
В 1917-м, когда я заканчивал учёбу в звании корнета, Кавказский фронт растянулся на тысячу километров. На севере мы вышли к черноморскому побережью Трапезунда и гнали турок в сторону порта Самсун. Линия фронта загибалась у Эрзинджана, тянулась к Ревандузу и далее в Персию. Эрзерум и Ван стали тылом, а Юденич говорил о походе на Стамбул. Судьба Османской Турции, этого «больного человека Европы», веками угнетавшей десятки народов от Африки до центра Европы, погубившей миллионы христиан и всю Византийскую цивилизацию, казалось, окончательно предрешена. Двуглавый орёл Константинополя, отрубленный ятаганом почти 500 лет тому назад, должен был быть водружен обратно, как знамя великой России над Царьградом.
Но помощь туркам пришла. И как же больно мне, армянину и солдату русской армии, писать вам эти слова, помощь пришла тоже из России.
Когда-то на Елизаветпольской железной дороге мы трудились, чтобы доставлять имперским дивизиям оружие, обмундирование, сахар. Но один клич «домой» из революционного Петрограда – и солдаты бросили оружие и ушли домой. Революция изнутри развалила непобедимую до того армию, в том числе и Кавказский фронт с её 12-ю дивизиями, из которых к ноябрю 17-го осталась в лучшем случаи четверть. Движение поездов стало односторонним: с фронта в тыл. Солдаты уходили сотнями, потом тысячами, потом десятками тысяч, а навстречу этой лавине шёл маленький ручеёк добровольцев из России, Европы, Азии, Америки. Наступать мы уже больше не могли, и лишь в бинокль смотрели, как разгромленные турецкие части приходят в себя, набирают солдат из местных мусульман, посылают лазутчиков.
С уходом русских в тылу стало неспокойно, в ночное время мусульманские банды нападали на христиан. Было ясно: их подстрекают из Стамбула.
И скоро турок начнёт наступать…
Я командовал кавалерийским отрядом из 20 солдат. В пасмурный мартовский день мы двигались в сторону Эрзерума. Разбили лагерь в селении Хорасан (это не тот Хорасан, o котором потом напишет Есенин), когда один из моих солдат, который лежал в госпитале в Тифлисе, начал жаловаться, дескать, там по городским бульварам гуляют молодые ребята, сыновья купцов, которые не очень хотят идти на войну. «Они там, а мы тут, – досадовал солдат. – Каково вам, а? Тут нас окружают турки, там их окружают любезные дамочки… Это почему так?»
Я стоял в углу и заметил, что многие покивали головами.
– У меня два ранения, корнет, – продолжал сетовать солдат, – отвоевал уже свое! Поря бы поменяться местами с тифлисскими патриотами.
Я так и не понял как именно, но легендарный воин, генерал Андраник[19 - Андраник Озанян (1865—1927) – легендарный герой армянского освободительного движения. Генерал Царской армии.] узнал о разговорах в нашем эскадроне. Утром меня позвали к нему.
Бывает в жизни миг, который меняет тебя, добавляет кусочек в мозаику твоего «я», но ты в тот момент этого еще не понимаешь. Осознание, что именно с той самой секунды ты чуточку другой, приходит со временем, а иногда не приходит никогда.
Когда я вошёл к Андранику, этот орёл гор с суровым взглядом, хрипловатым голосом, большими руками и знаменитыми усами подошёл и… ударил меня. Только вот не знаю, что меня поразило больше: его оплеуха или его взгляд.
– Корнет Вано, что это у тебя в эскадроне творится? – спросил он.
– Что, генерал? – только и смог вымолвить я.
Генерал Андраник Озанян
– Вчера пал Эрзерум, теперь каждый солдат на счету, а твои кавалеристы не хотят идти в бой… – он тяжело вздохнул.
Мне показалось, что вздыхает гора. Андраник сел и посмотрел на меня. В героическом взгляде горного орла я увидел большую печаль. Когда ты издалека наблюдаешь за тем, как парит орёл над горами Армении, никогда и не подумаешь, что у него могут быть такие грустные глаза.
– Генерал, я, конечно, не думаю, как тот кавалерист, но ведь он по-своему прав. В больших городах Кавказа очень-очень много денег, а у меня в эскадроне нехватка хлеба…
– Баграмянц, ты отважен, и когда-нибудь станешь большим командиром. Я знаю, что тебе не интересны Тифлисские бульвары…
– Нет, генерал.
– …но этого мало. Ибо если войско думает не так, как офицер, значит, офицер допустил ошибку. Ты и эскадрон – это одно целое, как автомобиль и направляющий его руль. Ты должен суметь это сделать.
Я не знал, что ответить, и промолчал, поджав губы.
– Запомни, корнет: в трудную минуту страну спасают не купцы. Это делают бедняки. Так было и так будет всегда. Пойди и объясни своим солдатам это. Армению спасём мы или никто. Твои кавалеристы должны думать, как ты, а ты должен уметь ими управлять, даже если них не останется хлеба и надежды…
Я возвращался в свой эскадрон чуточку другим человеком.
К маю 1918-ого года ситуация совсем осложнилась. Несмотря на наше героическое сопротивление под Сарыкамышем (турки 80 вёрст прошли за 40 дней), отход продолжался. На Кавказе уже не было никакой русской армии, хотя многие русские братья остались по собственной воле. Полковник Харченко показывал чудеса героизма, полковник Перекрёстов командовал партизанским полком, одним из моих командиров был штаб-ротмистр Реутов, а командир 1-й армянской пехотной бригады полковник Николай Морель сделал все, что мог, для обороны Карской крепости…
Мы пытались сложить вместе все разрозненные силы, которые у нас имелись, чтобы в решительном бою отразить натиск врага. Наверное, мало кто в мире верил, что это удастся.
Ведь у нас ещё не было армии.
А у турок ещё была империя…
Глава 3 Сардарапат: быть или не быть?
Хриплые горы к оружью зовущая – Армения, Армения!
Осип Мандельштам
1918 год, 21 Мая, деревня Сардарапат
Церковь Сардарапата в наше время (из личного архива автора).
– В восточной части села церковь, оттуда хороший вид на западную сторону, – говорит Арменак.
Нас пятеро, я командир. Скачем галопом в село Сардарапат, что недалеко от Еревана. Сейчас там заканчивается Великая Армения, а на другой стороне – 36-я отборная оттоманская дивизия Гелиболу. Турки уже здесь, на правом берегу реки Аракс, где их не было веками.
Пора бы сдаться, говорят некоторые в Ереване, которых, видимо, купили турки за 30 серебряных лир. Но Арам Манукян, избранный партийцами в лидеры с абсолютными полномочиями, с олимпийским спокойствием сказал: «Нервы в сторону. Мы победим».
Подполковник Золотарёв – мой командир. Ещё один казак, который мог, да не уехал из этого кошмара. Для него что Армения, что Россия – все едино. Он отправил меня и еще четверых разведать, как дела в Сардарапате. Там ещё держатся наши солдаты, и из деревни открывается хороший вид на позиции турок.
Проскакали под какой-то аркой и увидели церковь и наших ребят. Штыки наперевес, прижавшись к перегородке, они осторожно идут в нашу сторону.
Соскочив с коня, пошёл им навстречу с возгласами. А они машут руками и что-то орут в ответ. Не могу разобрать что именно, стало быть, и они меня не слышат. Помогла военная смекалка – перекрестился: мол, свой я, ребята, христианин. Смекалка чуть не стоила мне жизни. Они разом выстрелили, мой конь свалился, а пули просвистели рядом. Перед залпом разобрал, наконец, что они орали: Аллах, Аллах. Значит, турок уже в Сардарапате. Потом от пленных узнали, что русскую форму они раздобыли, когда разграбили царские склады Эрзерума.
– Турки, командир, – кричит Арменак.
Справа был переулок, я юркнул туда и приказал, чтобы всадники ускакали.
– Командир, а ты? – орёт Сероб. Он из местных крестьян.
– К Золотарёву, быстро, – кричу я. – Скажите, что турок в деревне. Скачите.
– Командир!
Град пуль снова застрекотали об изгородь, в меня попал кусок оторвавшейся извести. Они кричат «Аллах» и подкрадываются ближе. Я выстрелил и крикнул Серобу.
Описанный И. Х. Баграмяном инцидент должно быть происходил на этом участке Сардарапата.
– Выполнять, выполнять! К Золотарёву. Берегите коней.
Четверо понеслись. Аскяры постреляли им вслед, а я, пользуясь моментом, отскочил в сторону и убежал.
Мовсес Силикян назначен главнокомандующим генерального сражения, которое вот-вот начнётся. Он заканчивает расставлять полки от берегов Аракса до Нахиджевана и он должен знать, что турок уже здесь. Я шёл по тропам обратно и думал: «Гелиболу – это отборная оттоманская дивизия, а ведь задели они только моего коня. Или, может, Сардарапатская церковь нас защитила?»
Когда дошёл до Золотарёва, узнал, что ему донесли, мол меня наверняка убили либо в плен взяли. А я воскрес и доложил:
– Убить Баграмяна не так-то просто.
Золотарёв только заулыбался:
– Завтра у Сардарапата начинатется грандиозное сражение. Надеюсь, твоя церковь поможет нам еще раз, Ованес.
Дорога в селении Сардарапат (из личного архива автора).
Звон церковных колоколов – и Пятый полк кавалерии идёт в атаку. Я вижу в бинокль, как от ударов ног сотен скакунов пыль, будто от вьюги, вздымается и кружит, окутывая уходящий на высоту полк смертников. Турок засел на холмах, и мы должны, просто должны туда подняться. Местность перед ними равнинная, без извилин, как на ладони, озарённая вечерним солнцем. Даже деревьев нет. Скакуны рвутся по чистому полю к холмам, все ближе и ближе, вот ещё немного – и облако дыма вздыбится у самих высот. Но погоди радоваться, Баграмян. У турок пулемёты, и они просто ждут своего момента… Пьют, наверное, кофе или ракы и выжидают с пальцами на спусковых рычагах.
Церковные колокола бьют без остановки уже второй день. Верховный патриарх прогнал партийных делегатов, которые предложили ему оставить собор и отойти в труднодоступные горы. Когда делегаты уезжали обратно с пустыми руками, ударили колокола… Через день по всей не занятой турком Армении начался сумасшедший трезвон всех колоколов всех храмов. Турок думает, что мы пытаемся его этим напугать. Мол, дикари при атаке орут, а на земле первой в мире христианской церкви трезвонят, чтобы навести на противника суеверный страх. Нет, оттоманы, ошибаетесь. Этот звон адресован не вам, а самим себе. Колокол звонит о том, что нам всем надо идти в Сардарапат. Спасение надо искать там, а не в горах, какими бы неприступными они ни казались.
Кони Пятого полка – армянской породы. Они, наверное, с нами заодно – за свободу, за то чтобы древний собор не стал мечетью. Вот кавалеристы уже у самих холмов, рвут грязь, землю, весь мир, но карабкаются ввысь. И сквозь ветер, шум и скорость бессмертный полк уже видит лицо аскяра, засевшего на нашей земле. Лицо это вдруг растягивается в улыбке и через звон колоколов до меня доносится: атээээш![20 - «Огонь» на турецком]
И ударил «максим», захваченный в Эрзеруме. И все они падают, все до единого. И церковный колокол продолжает звонить уже как на поминках о пятом полке кавалеристов-смертников. Или кавалеристов-бессмертных…
– Вас вызывают в штаб Силикяна, – слышу я сзади голос Арменака.
