– Ах, негодяй! в будку! узел взять!
– Полноте вздорить! – шепнул я ему на ухо. – Это же г-жа Сенанж.
– Как? Возможно ли?
– Точно, мы идем от г-на Б.
– А! Разумею! Разумею. Извините, милостивая государыня, не приметил; точно, товарищ ваш прав, что одни только кошки видят впотьмах. Да что пешком? В такую погоду долго ль простудиться?
– К г-ну Б. приехала из деревни супруга со всею дворовою сволочью, – затараторил я, – и так нечаянно, что насилу выскочили. Надо ж было случиться несчастью? Один кучер напился пьян, а Стёпка вывихнул ногу; нечего делать, пришлось ретироваться на своих двоих. Однако ж некогда калякать – прикажите одному из ваших людей проводить нас через этот переулок.
Саша прислонилась к стене каменного дома, слушала с удивлением странный разговор, и ничего не понимала.
– Пойдемте, сударыня! Офицер дал нам проводника.
Я взял девушку за руку и повёл.
– Антоний! Что это значит?
– Молчи, не спрашивай; солдат может догадаться, – прошипел я.
Мы шли молча, и когда миновали переулок, приблизились к съезжей, я вынул из кармана серебряную монету и дал провожатому. – Спасибо, брат, возьми на водку.
– Покорно благодарю, ваше благородие!
– Кланяйся, и поблагодари г-на поручика.
– Слушаю, ваше благородие! – Он повернулся и пошел.
Быстрая выдумка имела счастливый успех; мы ускользнули из полицейских рук.
Наконец мы добрались к воротам моего жилища; я постучал в калитку; дворник, мой поверенный, вышел с фонарём.
– Откуда, сударь, так поздно? Ай! ай! да вы не одни? С кем это прикатили? Господи! С нами крестная сила! – продолжал дворник, осматривая нас при свете фонаря. – Вы в крови, как резаный баран; согнулись на один бок… Барышня мокра, как утка – чуть дышит. Не закричать ли караул?
– Ты взбесился, Яков! Проводи нас скорее в твою лачугу; я повидаюсь с князем, и возьму девушку.
– Хорошо! Да стойте прямей! Вас совсем перегнуло… А этот узелок? Не будет ли завтра работы?
– Молчи, дуралей!.. Зажми глотку!..
– Ну, полноте! Эк расхорохорились? Ведь это не впервые!..
Саша чуть дышала, и только взошли к Якову, упала на скамейку.
– Ах, батюшки! Она умрёт!.. Воля ваша! я стану кричать, побегу за квартальным – разбужу…
– Перестань шуметь! Дай скорей воды. – Я опрыскал лицо девушки; она очнулась. – Милая, любезная Саша! Посиди здесь одну минуту; я сбегаю за моим другом.
– Ты оставляешь меня одну, в неизвестном месте?
– Это необходимо – я скоро возвращусь; не бойся, Яков человек добрый, он наш дворник.
– Кого бояться, барышня? Его милость меня знает. Здесь всякая нитка останется цела, а уж вас-то я сберегу и до узелка пальцем не дотронусь.
Сколько дозволяли силы, я побежал к князю; он имел особую комнату и спал спокойно.
– Друг мой! проснись! помоги, я в беде!
– Что это значит? Ты в крови? Верно, дрался, ранен?
– Почти так! Но теперь не до меня. Вставай! пойдём!
– Куда, Антоний? Ты, право, ошалел!
– Куда? Ах, Боже мой, к Саше.
– К Саше? Это новость! Да садись. Что случилось?
В коротких словах я рассказал ему о происшествий.
– Шутка не дурна! Куда же мы денем твою героиню? Тут надо подумать? Пойдём к нашей кухарке Параше; она поможет нам.
Мы разбудили повариху, рассказали в чём дело, и просили пособить
– Извольте! это моя забота: я возьму девушку к себе, скажу хозяйке, что она моя сестра, пришла поздно и осталась ночевать; в полдень отведу к моей тётке; та приищет квартиру и так далее.
– Ах, Параша! ты мне возвратила жизнь. Чем благодарить тебя?
– О благодарности после – теперь пойдемте! – Параша накинула на себя капот, князь – шинель, и мы втроём пустились к Саше. Бедняжка сидела в углу, плакала. Яков, подбоченясь, утешал её по-своему, как умел.
– Саша! – воскликну я. – Вот друзья мои! Мы спасены! Пойдем наверх!
– Куда?
– После узнаешь…
Она дала мне руку, посмотрела с видом благодарности на покровителей, встала, хотела идти и сказала:
– Антоний, я не в силах подняться на лестницу – и…
– О! мы вам поможем! – подхватила её Параша. – Яков, ступай за креслами.
Мы посадили Сашу, и общими силами принесли в горницу кухарки. Услужливая Параша позаботилась о ней, раздела девушку, положила на свою постель. Князь принёс вино, которое всегда имел в запасе, уговорил Сашу выпить полрюмки, – это вскорости подкрепило её силы и произвело сон. Сделав все нужное Саше, принялись за меня, осмотрели голову, скулу и бок; все три части находились в дурном состоянии, и доказывали твердыню десницы г-на Тумакова.
Мы спешили. Наступал день. Параша всем распоряжалась, завязала мне голову, приложила к щеке тёплой золы, бок натёрла спиртом и в заключение сказала:
– Теперь подите, ложитесь в постель. Утром скажете, что ночью вы шли впотьмах, оступились, упали с лестницы, ушиблись; выставьте свидетелями меня, князя и Якова.
Благоразумная Параша устроила дело; я поцеловал спящую Сашу, и потащился за князем.
– Ну, брат! Девочка хоть куда! – сказал мой услужливый товарищ.
– Друг мой! Если б ты знал её душу! Это ангел…
– Верю, верю – выпей стакан вина и ложись спать: тебе нужен покой.
Голова моя снаружи и внутри столь расстроилась происшествием той роковой ночи, а побои так коверкали, что с помощью приятеля я насилу смог раздеться, и когда в доме зашевелились, я уснул.
В десять часов утра, от шума многих голосов я проснулся, – смотрел на окружающих мою кровать и слушал: г. Шарон, Туанета, несколько товарищей, князь, приятель Лестов и Параша, спорили с одним человеком важной наружности.
– Говорят вам, он впотьмах упал, ушибся – вот и всё! Мы приложили к щеке припарку, завязали голову, натерли спиртом бок… дали вина; и ему стало лучше. Не троньте его, пройдёт и без лекарства. Да вот он проснулся, спросите сами.
– Я никогда не спрашиваю больных, – протяжно отвечал питомец Эскулапа, нюхая табак из золотой табакерки. – Я своё драгоценное время не трачу на пустые, бесполезные расспросы; мне стоит пощупать пульс, взглянуть на язык, лицо, заметить дыхание, – и болезнь открыта; я сажусь, прописываю рецепт, и лечу.
– Да говорят вам, прежде надо осмотреть, не повре…
– А я вам повторяю, он в горячке, это видно по красноте лица, сильному жару, и всем прочим признакам. Ушиб и испуг произвели горячку; за нею непосредственно следует разлитие желчи, воспаление лёгких, гангрена – и через два часа смерть! Теперь, в ожидании консультации, мы откроем ему кровь, не более полной глубокой тарелки; ко всем повреждённым местам припустим по двадцати пиявок, на затылок поставим шпанскую муху. Пожалуйте чернил и бумаги – я пропишу микстуру; ее должно принимать через каждый час по две столовые ложки, чтоб мокроты не могли подняться, усилить воспаление в голове, и скорым обращением очистить желудок – а там увидим, нужна ли операция? Впрочем, это самые невинные, умеренные средства, без которых не отвечаю за его жизнь.
– И только, г-н доктор? – сказал я, подымаясь с постели. – Клянусь, и ветеринарный врач не пропишет лучше этих рецептов. Сделайте одолжение, выйдите, позвольте мне встать и одеться я; здоров, только один ушиб…
– Держите его! – вскричал доктор. – Он бредит. Разве вы не видите, – это горячка; в жару он выскочит в окно, убьется до смерти, и тогда никакие средства не помогут!
– Это удивительно! – сказал князь. – Мы еще не знали, что мёртвым лекарства бесполезны.
Тут при всей моей слабости я засмеялся; тому последовали окружающие, и даже сам г. Шарон, а доктор, не переменив положения, продолжал с досадой:
– Смейтесь, господа, смейтесь, – а я доказываю, что смех больного, принуждённый, насильственный, неразделен с судорожными припадками, потом и смертельным колотьём. Впрочем, если мои советы и средства кажутся вам сомнительны, то пошлите за другим врачом, а мне время терять некогда. Слава Богу! В городе больных на половину от всего народа! Есть чем заняться: только и делают, что хоронят. Прощайте, сударыня! Прощайте, господа! попомните мои слова: этот молодой человек умрёт; я бы выключил его из списка живых; он непременно умрёт, и что всего ужаснее, без медика и аптеки.
Доктор, потирая лоб, обратился к дверям и едва лишь подошёл к ним как встретился с низеньким худощавым человеком.
– Возможно ли? – вскричал он. – Гомеопата пригласили для консилиума со мною? Эго совершенное невежество!
И точно, г. Шарон, узнав о моём ушибе, видел, что я во сне метался, счел болезнь опасною и послал к первому же медику, который случится дома. Служитель побежал к гомеопату и, не застав его, обратился к другому; тот немедленно пришёл, а за ним и гомеопат, возвратившейся в квартиру.
– Меня пригласили сюда, – начал с учтивостью и низкими поклонами второй; – но я вижу здесь соперника. Этот господин… Мы согласиться не можем… и…
– Да! да! – вспыльчиво закричал первый. – Мы лечим, спасаем людей! А вы…
– Своими умеренными средствами… Точно, метода у нас различна, а действия почти одинаковы… Позвольте осмотреть больного.
Он подошел ко мне, ощупал пульс, стал расспрашивать; я сказал ему, что ушибся.
Гомеопат с коварною улыбкою обратился с вопросом к противнику.
– Позвольте, милостивый государь, узнать, какие вы предполагаете принять средства против этой хронической болезни?
– Я! я!.. Вы не можете судить о них; но если угодно, извольте. – Он повторил слышанное нами.
– Помилуйте! Это безбожно! Вы можете уморить, или, вернее сказать, убить человека. Ему надо совершенно другие средства, а именно, я начну тем, что: первое, пропишу крупинки. Главная сила состоит в том, что их надо принимать с осторожностью: они так малы, что часто остаются во рту и не попадают в желудок. Второе, должно переместить больного в большую чистую комнату, открыть окна и озаботиться, чтобы никакое душистое растение в ней не находилось; и наконец, третье: умеренная диета – в первые двое суток вовсе не давать больному пищи, а на третьи взять крылышко цыпленка, сварить в воде, прибавить туда чайную ложку манной крупы, особенно не класть никаких кореньев; бульону он может скушать десять ложек в день, а на цыплячье крылышко смотреть для возбуждения аппетита; это должно продолжить две недели, – а там мы увидим, можно ли увеличить пропорцию.
– Ха! ха! ха! он умрёт с голоду, – сказал аллопат.
– А вы его уморите кровопусканием, пиявками и микстурами, – с учтивостью отвечал гомеопат.
Тут я взглянул на Парашу; она подавала глазами знаки, что должно поторопиться; я вышел из терпения и обратился к докторам; которые завели спор.
– Господа, покорно благодарю за ваше усердие отправить меня на тот свет; еще раз повторяю, я здоров, не хочу лечиться и принимать никаких микстур и крупинок: последние трудно рассмотреть и несколько месяцев надо учиться глотать. Выйдите, я оденусь, отправлюсь к моим родителям, и если нужно, то стану пользоваться домашними средствами.
Г. Шарон сам принялся расспрашивать меня, и уверившись в одном только ушибе, сказал докторам, что отправит меня к отцу; он дал им за визиты и гг. медики вышли, бросал друг на друга ужасные взгляды. По этим взглядам всякий мог бы догадаться, что гомеопат дал бы сопернику крупинку в куриное яйцо, а тот охотно влил бы ему семь гранов тартара медицы.
Я встал с постели, оделся с помощью товарищей; а они вместо новости рассказали мне: к Параше пришла молоденькая сестра, прекрасная девушка, только очень печальна на вид.
Я окончил мой туалет и сказал товарищам:
– Спасибо, братцы! Теперь пойду в кухню мыться, переменю припарки.
Некстати услужливые приятели побежали за мной. Саша, увидев меня из горницы кухарки, вскрикнула от радости.
– Что это значит? – спросили некоторые из товарищей.
Проворная Параша объяснила:
– Девушка испугалась; человек в крови показался ей странным. Не бойся, сестрица! Выйди сюда; мне некогда; я кушанье готовлю; а ты ничего не делаешь; возьми согрей припарку и подай этому барину.
Саша с заметной радостью исполнила приказание новой родственницы; она не могла взглянуть на меня, чтоб не обнаружить тайны; я с восторгом принимал помощь милой девушки, и поспешно вышел, чтобы отклонить всякие подозрения.
– Переменяйте, сударь, почаще припарки, – повторяла Параша; – сестра до обеда останется здесь, и от безделья станешь вам их согревать.
Не было больного послушнее. Я беспрестанно бегал на кухню, улучал минуту, чтобы поцеловать Сашу и уверить, что скоро буду с нею неразлучен. Перед обедом князь шепнул мне:
– Антоний! Тереза что-то замечает. Отпросись по случаю болезни домой, Параша уведет Сашу к тетке, возвратится, скажет о квартире; и я пришлю к тебе Якова с запиской. Домашних уверь, что заночуешь здесь, я заверну к вам и позабочусь о хозяйстве.
Получив отпуск, я ещё раз сбегал на кухню, посмотрел на Сашу, и ушёл.
Матушка охнула увидев любезного сынка с подбитою щекою. Засуетилась, забегала, расспрашивала; все люди в доме суетились, подавали мне припарки и разные средства, какие могли придумать. Я с нетерпением ожидал Якова, забывая чувствуемую боль, бегал к часам и к окошку.
– Антонушка, ложись в постелю, – сказала матушка. – Посмотри, ты сам на себя не походишь, похудел.
– Это незаметно, – возразил отец; – он, слава Богу, довольно плотен, а захворал небось от шалостей; да, от шалостей своих – они стоят мне много денег.
– Прекрасно! Вот нежный родитель! Худо, если отцы любят деньги больше детей!
– Да! И плохо, если родные матушки балуют их!
Слово за слово, и любезные родители поссорились не на шутку; к счастью, приказчик уведомил, что на площадке большой пригон быков; рогатые животные переменили материю, последовало перемирие, супруги обнялись, поцеловали меня. Отец пошел на торговое место, а матушка осталась свободно любоваться мною.
Вот явился и посланник; он подал мне записку. Ах! какую записку! Ее писала Саша: в улице Де… в доме под № 421-м. «Антоний! Спеши утереть мои слезы!» – Я поцеловал бумажку.
