– Ну, – встретила она его. – Опять собаки?
– Опять, – кивнул Гаор, снимая куртку и футболку.
– А чего в восточное крыло не отвели?
Он пожал плечами и честно ответил.
– Я не спрашивал.
Первушка промыла и смазала ему ранки.
– Посиди, пока впитается.
Он кивнул.
– Доволен? – вдруг спросила она.
Гаор удивлённо посмотрел на нее.
– Чем?
– А ночью. Приходили к тебе? – и сама ответила. – Приходили. Ну, и как?
Гаор разозлился.
К нему действительно ночью приходили. Он уже спал, когда его осторожно тронули за волосы, погладили, перебирая кудри. И по этой ласке, памятной ещё со сторрамовской вещевой кладовки, он понял, что это женщина из третьей спальни: там были не просто «купленные», а поселковые. Он, не открывая глаз, поймал её за руку, мягко потянул на себя, поворачиваясь на бок. Она легко, с привычной ловкостью скользнула к нему под одеяло. Свободной рукой он натянул одеяло им на головы, чтоб поговорить, но она, догадавшись о его намерениях, слегка зажала ему рот. И он понял: надо молча. Кто знает, на какой кровати наушник не спит и слушает? Услышит имя, донесёт, и всё. Обоим хорошо если только порка. Он всё-таки на прощание шепнул ей по-склавински.
– Спасибо, любая моя.
И услышал такое же почти неслышное.
– Тебе спасибо, любый мой.
И ушла она так же неслышно, как и пришла.
Так эта теперь выспрашивать вздумала. Ей-то чего?! Или тоже понаушничать решила?
– Это ты была? Нет? Так какое тебе дело?
Она нахмурилась и пренебрежительно повела плечом.
– Мог и получше поселковой себе найти. Ты ж личный всё-таки.
Гаор зло усмехнулся.
– Ревнуешь?
– А ты не задирайся, – посоветовала ему Первушка. – Я тоже кое-что могу. Мигну кому надо, и не будет тебя.
– На торги отправят, – рассмеялся Гаор, – да хоть сейчас. Тоже, испугала.
– Дурак, – вздохнула она с насмешливой жалостью. – Думаешь, только собаки есть? Забав много. Ардинайлы не продают никого. Только на утилизацию сдают. Если остаётся, что сдать. Понял?
– Понял, – кивнул он и встал. – За лечение спасибо, и что про забавы сказала тоже, а остальное… я уж сам как-нибудь разберусь.
– Разбирайся, – кивнула она. – Категорию ты уже потерял. Береги, что осталось.
Он молча натянул футболку, взял куртку и ушёл. Вот ведь стерва, по самому больному ему врезала. Когда отпали наклейки, он в душевой – благо, кабинки есть – рассмотрел себя. И понял, что полной первой больше не получит. Конечно, струпья отпадут, шрамы побледнеют, но останутся. Хорошо хоть, ни мышцы, ни суставы нигде не стянуло, а то бы и второй – ограниченно здоров – не было бы. Вот аггел, он так надеялся, что за год, ну полтора, окупит свою цену и его перепродадут. Ведь все, и у Сторрама, и в отстойнике, говорили об этом. А со второй категорией, всего в шрамах, кто и за сколько его купит? И каждая тренировка с собаками добавит ему шрамов. И о каких это ещё забавах она говорила? Похоже, и в этом Седой прав: всегда найдётся более страшное.
Сходив в душ, переодевшись и отдав Снежке футболку для починки, Гаор сидел в курилке и мрачно курил. Ныли уставшие мышцы, зудели свежие и старые синяки и ссадины. На душе хреново – не то слово. Остальные ещё на работе, и он сидел в одиночестве. Сейчас бы напиться, или подраться, или… да чего ни придумай, ни хрена всё равно не будет. Покуришь, пожрёшь, ну, ещё покуришь, ну… даже поговорить не с кем. «Родовые» брезгуют, а «купленные» боятся. Да на хрена ему эти «родовые», твари клеймёные, оно и видно, что отстойника не пробовали. В камере им бы спесь живо сбили. Каждый сам по себе и за себя. И только и думает, как бы кого под порку подвести. Будто от этого своё клеймо побледнеет или ошейник свалится. Так что Мажордом не в одиночку зашугал и задавил всех, это они все вместе. Сволочи. Выродки остроносые, один к одному, что в ошейниках, что без них.
– Эй, Дамхарец, – негромко позвал его от двери женский голос. – Дай покурить.
– Я Рыжий, – ответил он, не поворачивая головы.
– А по мне хоть Чуней зовись, покурить прошу.
«Поселковое» слово заставило его посмотреть на просителя, вернее, просительницу. Черноволосая и остроносая, в таком же, как у Цветика, коротком и сильно декольтированном только бордовом – цвет Орвантера или Первого Старого, сразу вспомнил Гаор – платье с белыми фартучком и наколкой, в туфлях на высоких каблуках, она смотрела на него вызывающе и насмешливо. Гаор уже знал, что женщинам сигарет не выдают, но не слышал, чтобы угощать запрещалось, и потому молча достал из нагрудного кармана пачку, вытряхнул на ладонь сигарету и протянул ей.
Она подошла и взяла сигарету, прикурила от вмонтированной в стену возле двери зажигалки.
– Подвинься.
В курилке они были вдвоём, так ей что, другого места на круговой скамье нету? В другое время он бы, может, и поигрался с ней в эти игры, известные ему ещё с училища, но сейчас не под настроение.
– Пошла ты…
– Грубиян, – вздохнула она, садясь рядом с ним. – На кого злишься, Дамхарец? Лучше порадуйся.
– Чему? – угрюмо поинтересовался Гаор.
– А что жив, – она усмехнулась. – Мало тебе, что ли? Вон тебя, и бьют каждый день, и собаками травили, а ты жив. И даже Самого из-за тебя выпороли. Другой бы по потолку от радости ходил, а ты… А ты чего сбежал тогда? Тебе ж Фрегор хотел первый удар дать. Отвёл бы душу, – она снова усмехнулась. – Глядишь, Сам бы и не встал. Чего сбежал?
События того дня Гаор помнил хорошо, и помнил, что его увёл Рарг. Удачно увёл, не дал ему на неповиновение пойти. Но ей он ответил по-другому.
– Я не палач.
Она глубоко затянулась и медленно выпустила дым.
– Это пока не приказали тебе. А прикажут, и куда ты денешься?
И Гаор невольно кивнул, соглашаясь. Да, прикажут и… всё, вот он и будет край его, за которым уже только смерть, и никакие тренировки у Рарга не спасут и не помогут.
Она вытянула, скрестив в щиколотках, длинные красивые ноги.
– Живи, пока жив, Дамхарец.
И покосилась на него, проверяя впечатление. Гаор невольно усмехнулся. Ишь, как без мыла лезет. Ну, и хрен со всем, может, и впрямь…
В дверях курилки возник Мажордом. Гаор спокойно встретил его пристальный взгляд. Он в рубашке и штанах, на ногах шлёпки, курит в отведённом для этого месте, по-поселковому не говорит. Придраться не к чему. Продолжала спокойно курить и женщина.
– Иди, переоденься, – разжал губы Мажордом. – Ты больше не нужна.
Она снова глубоко затянулась, выдохнула дым и спросила:
– А кто там?
– Он захотел Яблоньку, – ответил Мажордом.
– Да, – кивнула женщина и встала, – её ему надолго хватит.
Она бросила сигарету в стоявшую посередине курилки широкую и низкую бочку с водой и вышла. Мажордом посторонился, пропуская её, и шагнул вперёд, закрыв за собой дверь. Гаор насторожился.
После того дня, когда он бился с собаками, а Мажордома пороли, они ещё ни разу не разговаривали. Сутки Мажордом отлёживался у себя в комнате, и Милок бегал по его поручениям, а потом, бледный, похудевший и осунувшийся, снова вышел на работу. Гаор видел его издали, слышал голос, отдававший распоряжения, но вот так лицом к лицу… Ну, и что теперь?
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
– А что ещё я тебе должен? – ответил вопросом Гаор.
Мажордом раздвинул бледные губы в злой улыбке.
– Одни неприятности из-за тебя, Дамхарец.
– Я Рыжий, – поправил его Гаор. – У кого неприятности? У тебя? Ну, так ты сам виноват. С собаками ты меня подставил, ты смерти моей хотел. Не так разве? Что выжил я, не твоя заслуга. – Гаор зло усмехнулся. – Ты ещё со мной не рассчитался, помни.
– Чего ты хочешь? – резко спросил Мажордом. – Ты жив, тебе этого мало?
– Давай, – Гаор докурил сигарету и щелчком отправил окурок в бочку. – Хочешь, Мажордом, на себе проверить, много это или мало, жить?
– Тебя запорют. Насмерть.
– Ну да, – кивнул Гаор. – Только ты на это уже от Огня смотреть будешь.
Разговор явно для обоих заходил в тупик. Либо они сейчас от угроз переходят к делу, либо… Гаор прямо слышал, как скрипят у Мажордома мозги в поисках достойного выхода.
– Чего ты хочешь? – повторил Мажордом уже другим тоном.
– Этот разговор не я, а ты начал, – ответил Гаор. – Вот сам и подумай, как ты со мной за тот бой расплатишься, – и вздохнул. – На фронте я бы тебя на огневой суд выставил, а здесь…
И, видя, что Мажордом его не понял, пояснил:
– Ну, отправил бы проход в минном поле делать. Пройдёшь, кончен счёт, не пройдёшь… тоже. К мёртвому счёта нет.
– И часто ты так… на смерть посылал?
Гаор усмехнулся.
– Это война, Мажордом. И посылал, и меня посылали, и сам шёл.
Он резким рывком встал и выпрямился. Мажордом отшатнулся, хотя между ними было не меньше двух шагов. Гаор улыбнулся. Мажордом понял его улыбку и нахмурился.
– Фрегор не вечен, тоже помни.
– Ничего вечного нет, – ответил Гаор. – Ты про жизнь говорил, так… живи и давай жить другим. И как ты к другим, так и другие к тебе.
– Чем тебе плохо? Чего тебе не хватает?
– Тебе всё равно не понять, – усмехнулся Гаор. – Распорядка я не нарушаю, а в остальном… рассчитайся со мной за собак и живи, как сам знаешь, а меня не трогай.
– Не нарушаешь?! – возмутился Мажордом. – Да к тебе каждую ночь бабы бегают! Это разврат!
– А когда с родным сыном спят, а потом его под своего же брата подкладывают, это что? – ехидно спросил Гаор.
– Воля хозяина священна!
– Так ты Милка по хозяйскому приказу трахаешь? – удивился Гаор. – А я думал, он тебе нравится.
– Ты… – Мажордом задохнулся, – ты…
– Да, я, – этот никчемный разговор уже надоел Гаору. – Я дамхарец, Рыжий и так далее, а если ты, дурак, сразу моего клейма не посмотрел, то я за твою дурость страдать не собираюсь.
Мажордом кивнул.
– Так что, в первую спальню тебя перевести?
Гаор на мгновение растерялся, не зная соглашаться или отказываться.
– Мне всё равно.
– Не хочешь с личными жить? – удивился Мажордом.
– Мне всё равно, – повторил Гаор и, пройдя мимо Мажордома, вышел из курилки.
По коридору бегали возвращающиеся с работы к ужину. Слышали – не слышали… да пошли они все. Каждый сам за себя. И он тоже. В спальне Гаор сунул сигареты в тумбочку, и почти сразу вбежала Снежка.
– Рыжий, я зашила всё и выстирала. Чего ещё тебе сделать?
Он посмотрел на неё и невольно улыбнулся.
– Пока ничего.
– А давай я тебе штаны поглажу.
Гаор шутливо ущипнул её за нос.
– Это я сам.
Выездную одежду он всегда гладил и чистил сам. Так как ещё по Дамхару помнил, что с формой управляться не умеют. Да и у малявки силёнок попросту не хватит, чтоб как следует стрелку на брюках навести.
