– А такое возможно? – В сердце Данилы закралась радость, переминающаяся на сомнения: неужели он сегодня попробует девчонку? От таких мыслей захватывало дух, слюну приходилось часто и нервно сглатывать, пульс и дыхание состязались в спринтере, эротические мыслительные образы менялись нетерпеливыми порнографическими слайдами.
– Варя! – позвал Костик, помахал ладонью в свою сторону.
Каштанка в ответ кивнула и взмахнула рукой, крикнула, что сейчас подойдёт. Завершив разговор обещанием, что на встречу с парнями приведёт смазливую подружку, Варя направилась к подъезду слегка виляя бёдрами, обтянутыми короткой светло-бежевой юбкой.
Константин шагнул навстречу Варваре. Они встали на линии тонкого бордюра, и Костик, улыбаясь, стал объяснять и жестикулировать. Варя соглашалась, закусив нижнюю губу в улыбке, кивала и весёлыми озорными глазами посматривала на Данилу, который под её «рентгеновским» взором покрывался багровыми приливами.
Поговорив с Константином, Каштанка одарила затяжным взглядом Шпану и, сверкая подошвами туфелек-лодочек, подбежала к качелям, где её ждали парни, дымящие сигаретами и ревниво посматривающие в сторону подъезда.
Костик похлопал Данилу по плечу.
– Всё, она с шести вечера твоя. Пойдёте, погуляете, угостишь мороженым. Как стемнеет, спуститесь к реке. Да в общем, она сама всё знает. Девка молодая, но прожжённая льдинка. Что ты раньше молчал, так бы жахал её всё лето. Глядишь, свадьбу сыграли бы.
Шпана выдавил глупую улыбочку, в сердцах мордуя недружелюбную судьбу, а то, что нужно в определённый момент включать мозг – отшвыривал такую мысль в зародыше: ну не быть же самому виноватым.
Ровно в шесть часов пополудни, стараясь выглядеть пунктуальным, Данила спустился к подъезду. Увидев, что Варя ждёт, воткнулся в невидимую стену. Глаза выцепили, что Каштанка сменила узкую юбку и блузку на сарафан, нет лифчика и широкий подол.
– Привет. Я Варвара. – Она мило улыбалась, внимательно рассмотрела лицо Данилы. – Хорошенький.
– Приятный вердикт, – промямлил Данила, чувствуя, как горячая краска предательски покрывает лицо: слово-то какое отыскал – вердикт. А правильно ли применил? Начитался зарубежных детективов. – Спасибо.
Данила настолько стеснялся Варю, что забыл представиться. Не давала покоя мысль, что так просто – как дважды два – за него договорились, и оба знали для чего встретились. Не просто мороженко покушать и попялиться до утра на звёздное небо у реки, если, конечно, нет облаков или туч: а то можно и в облака щериться.
Хотя чему удивляться, если пацаны из компании в родном городе совершают такие подвиги сплошь и рядом. Пацаны – но не он. Поэтому шёл по тротуару в полном молчании, держась за ладонь Варвары, лицом выдавал светопреставление всеми оттенками стыда и стеснительности: то алый румянец покрывал ямки щёк, то пятна красные одолевали лоб и шею, то багровая маска тянувшего непосильный вес заливала от корней волос. И лишь изредка, – но чем дальше, тем чаще, – при философских мыслях о соотношении размеров тел человеческих – на носу и лбу появлялась испарина, а лицо бледнело как флаг капитуляции.
Как и говорил Костик – Данила, ему бы шпаргалку написать и подглядывать, купил Варе мороженое в летнем кафе, где они присели за столик.
Шпана потаённо тяжело вздыхал, исподтишка косился глазами на Варвару. Скрестил под стулом ноги, подёргивая нервно кроссовками, с нетерпением – или всё же пусть подольше – ждал пока Варвара съест пломбир, обильно политый сиропом в металлической вазочке. И злился на себя. Варя нравилась с каждым взглядом больше, а значит паника стеснения и робости вонзали кол в глотку и, наверное, выходили где-то ниже стула.
Варвара с удивлением смотрела на странного немого парня и без ехидного сарказма посмеивалась в мыслях: такой симпатичный, а с комплексами. Что ж, раз молчит – пусть молчит, не она же будет его развлекать. Каштанка брала пример с Данилы и тоже молчала.
***
Варя вела Шпану по песчаному пляжу подальше от людских глаз. Ветер от реки нёс – то ли запах рыбы, то ли тины. Подошли к реке; всё в том же молчании и без особого желания покидали плоские камешки, соревнуясь, у кого больше раз прыгнет по воде. Данила старался проиграть. Его камни-самоубийцы вонзались в реку, ни разу не скользнув по глади. В эти моменты Варвара поворачивалась к нему с туманным лицом, поджав губы, взглядом обливала помоями за дешёвый трюк: дубина, ещё сам бы пошёл и утопился вместо камней; ему бы в монастыре себя любимого трогать, а не с девушкой встречаться.
Каштанка взяла Данилу за руку и повела дальше. Низкорослые кусты заполонили берег, возле кромки реки возвышались сочные ивы. Тень вечера медленно уводила солнце за горизонт.
– Пришли, – сообщила Варя.
Чёрное пятно от костра и брёвна вокруг, пара консервных банок, запутанная леска, сломанное удилище, дно разбитой банки, оскалившее стеклянные зубы в центре золы, и недогоревшие дрова – всё это показывало, что здесь любят устраивать гулянки. Впереди возвышался трамплин.
– Я как-то раз на самый верх залазил. – Шпана поднял ногу, достал очередной колючий шарик, вонзившийся в носок, и задался вопросом: ежи здесь живут и дрищут этими колючками что ли? – Не хочешь залезть?
Данила приоткрыл рот и замер, поняв, что сейчас не то ляпнул. Боковым зрением он видел безмолвную реакцию Вари. И знал, что сейчас может услышать.
Варвара произнесла слово в слово с его мыслями:
– Тебе не по трамплину надо лазить, а по другим местам. – Каштанка качнула головой. – Более интересным.
Шпана продолжал стоять не шелохнувшись, решал: злиться, тогда возникал вопрос – на кого, или улыбнуться – вопрос над кем сразу отпадал, но вот «глупую лыбу давить» над самим собой как-то было не приемлемо – это слишком уж.
– Может, всё же поцелуемся? – с лёгкой усмешкой предложила Варя, вытаскивая Данилу из его смолистых мыслей.
Он подошёл к Варваре, молча обхватил ладонями талию, закрыл глаза и потянулся губами. Каштанка засмеялась и охватила губами его рот. Состоялся первый долгий поцелуй Данилы. Девичьи уста словно обожгли. Не устояв на ногах, оступившись от прилива бурных ощущений, Шпана упал, утянул за собой Варвару. Они лежали на песке – Каштанка сверху – лицом к лицу и изучали глаза друг друга. Варя почувствовала возбуждение Данилы и решила, что сейчас всё произойдёт, чему до этого сопутствовала прелюдия вечного молчания. Но Данила извинился, как можно нежнее сдвинул Каштанку на песок, поднялся на ноги и протянул руку для помощи. Варвара неожиданно громко рассмеялась, без помощи «молчуна» вскочила ступнями на песок, скинула сарафан и оказалась перед Шпаной нагишом.
– Пойдём купаться, мальчишка! – Варя с разбега бросилась в реку. Отплыла метров на пять, повернулась лицом к Даниле. – Раздевайся! Или будешь стесняться? Слабо голиком?
Она даже трусики не надела, опешил Шпана. Он в панике облизывал пересохшие губы и не сводил глаз с налитой груди Варвары. Она, завидев его замешательство, в сердцах послала его куда подальше, поплыла на глубину.
Мысли Данилы смешались в водоворот. Что если он разденется и будет смешон? Если не разденется, будет точно смешон! Как будет выглядеть с торчавшим органом, словно пигмей с копьём между ног? Что если в воде у него ничего не получится – вот она потешаться над ним будет! А если размерчик дохленький, ведь захохотает в усмерть! А упустить такую возможность первый раз в жизни, да ещё с нормальной, красивой девчонкой – надо быть ослом!
Шпана так и не решился. Дико стеснялся, нервничал, бегал по песку. И пока он дрейфовал в панических мыслях, Варя вышла из воды. Провела ладонями по талии, груди, животу, сбрасывая капли. Её добрые глаза ласкали лицо Данилы, ступни оставили следы на песке, приблизились в плотную к его ногам. Шмыгнув носом, Варвара скрутила волосы кулаками и отжала воду. Запрокинула голову, сырые локоны достали поясницы, серые глаза смотрели на бледнеющие облака. Она запустила пальцы в тяжёлую копну волос и стянула каштановый водопад назад, сомкнула густые ресницы; пухленький рот приоткрылся, дразнящий язык коснулся приподнятой губы. Варя застыла на несколько мгновений, предоставляя всю себя непонятному парню: последний штрих надежды.
Впервые Данила разглядывал на расстоянии дыхания нагое женское тело. Красота девичьих изгибов заставляла обожествлять, и остеклила, лишив подвижности.
Ветерок коснулся прохладой. Варя встряхнула тяжёлыми волосами и потянулась за сарафаном.
«Вот она! – орал внутренний голос Шпаны. – Тёлка!.. Голая!.. В метре!.. Готовая дать! Ждущая!.. Нагнулась!.. Что же ты, простофиля, упускаешь золотую рыбку, обязавшейся исполнить пусть одно желание, но како-о-е!»
Варвара стояла одетая и ждала дальнейших подвижек странного парня.
Данила взял Каштанку за руку и повёл домой.
На пороге подъезда, прощаясь, Варвара произнесла:
– Странный ты. С твоей внешностью – все девчонки должны быть твои. А ты чего-то стесняешься, робеешь. Много в жизни прекрасного упустишь. Особенно сейчас, в молодости. Потом эту пору не вернёшь. Жалеть будешь. Молодость прекраснее всего, особенно девчонки в это время. – Варя кокетливо улыбнулась и чмокнула Данилу в губы. – Красота… она в само?й молодости.
Шпана долго высматривал пытливым взором тёмный зёв подъезда. Осознав, что вечеринка закончилась, с болью внизу живота, унылый побрёл к тётке домой, в глубине души кляня ненавистную стеснительность по отношению к красивым девушкам, которые отвечали взаимными игривыми взглядами.
***
Лёжа на диване у себя в квартире, Данила стучал кулаком в стену повторяя, какой же он дурак, упустил такой шанс – реальный, сто процентный шанс. Он не понимал – почему при общении с красотками его охватывает такая робость. С обычными девчонками ведь нормально общается.
Данила зевнул, впадая в дрёму.
А может статься, так правильно, что не получилось с Варварой. У него есть Оля. Хотя считать, что она принадлежит ему – неправильно. Ольга лишь покорила его сердце. Он безумно любил эту девчонку. Наверное, как любят взрослые – настоящей любовью.
Шпана засыпал с лёгкой улыбкой, вспомнив, как Анжела Калина поведала ему, что Ольга давно сохнет по нему. А значит, у них обоюдная любовь. И в этом году он должен – не то, что должен, обязан! – стать первым парнем Оли. Иначе, как сказала Варвара, он упустит в молодости всё самое прекрасное. А позже, когда закончат школу, он обязательно возьмёт её в жёны. Правда, знает ли об этом сама Оля. Он ведь Анжеле и уж тем более Ольге, да и вообще никому не рассказывал о любви к прекрасной однокласснице. Только один раз накололся.
***
В пятом классе отчим застал, как Данила переусердствовал в амплуа поэта. Вокруг письменного стола были раскиданы вырванные и скомканные тетрадные листы из-под неподдающегося стиха, чернела трещина в светильнике от психованного удара кулаком, сломанные ручки и карандаши воткнуты в землю кактуса, пуговицы от рубашки разметались по ковру, а сама одёжка затянута на голове дорогой куклы крепким узлом из-под злобного раздражения: ничего, сестра переживёт – голова-то не отвинчена. Наконец, буквы выведены в более или менее интересный слог, слюни подтёрты, печать облегчения на лице и спокойное дыхание осветляли настроение.
Данила любовался своим трудом и безмятежно рассматривал лист перед глазами. Волосатая широкая ладонь легла поверху глыбой. Ехидные глаза отчима пробежали по строкам, отвратительные губы, которые давно напрашивались на кровавое месиво от скалки, расползались уголками вверх.
Отчим, видимо, пребывал в лирическом настроении, лишь посмеялся над стихом посвящённом любимой девочке. Ни сказав ни слова о бардаке и разбитом светильнике, он побудил Данилу – как идиота! – на откровенный разговор. И малой, в котором ещё осталось – ничтожно мало, но осталось – веры и надежды на доброе, не подумавши доверился и показал фотографию с Олей.
– И ты хочешь сказать, что девчонка красивая? Так себе. Губошлёпая жабочка, – оценил отчим и кинул фотографию на диван.
Данила кипел от негодования и ненависти. Злился на себя, что поведал тайну этому уроду.
***
– Ты что здесь развалился? – громыхнул голос.
Шпана проснулся от тычка в макушку, ресницы нехотя разлепились, непонимающие глаза смотрели на широкоплечего скуластого громилу, обширный бицепс которого под рукавом пиджака, давно погибший под слоем жира, выдавал бывшего штангиста и борца.
– Забыл, где твоя кровать? – Отчим за шею приподнял Данилу. – Давай отсюда, шаркнул кеглями.
Шпана молча встал с дивана, глянул на настенные часы с маятником – в стеклянной дверке отражался затылок и бычья шея, вышел из комнаты, шаркая подошвами тапок по доскам пола.
– Как там тётка поживает? – поинтересовался отчим. – Объел, наверное, бедную?
– Тебе какое дело? – проворчал Данила. – Моя родная тётка к тебе никакого отношения не имеет. Она тебя, урода, презирает.
– Что молчишь? – Отчим стоял в дверях, выставив квадратный подбородок в кухню, и заорал, увидев сколько пасынок отрезает колбасы. – Ты ещё полбатона откромсай! Куда такими шмотками режешь! Не один дома живёшь. И не тебе куплено. Кашу лучше жри. От неё… здоровее будешь! – с усмешкой прогорланил отчим последние два слова.
Данила забросил колбасу в холодильник и шлёпнул отрезанным куском по столу.
– Да подавись.
– Чего-о? – зашипел отчим. – Оборзину обожрался в гостях? А, щеночек?
Данила получил удар кулаком в печень, от боли загнулся и упал на колени. Отчим – мужик здоровый, сейчас с ним не справиться, наверное. Однако, Шпана удивлялся себе – почему ни разу не рассказал своим друзьям: отчима давно бы урыли как червя навозного, но на два метра глубже, да ещё бы на могильный холм насрали. Или неосознанно оставлял месть для собственного клинка? В одном Данила был твёрдо уверен, что пройдёт пару лет и тогда вернёт отчиму всю его обильную жатву: сполна!
– Мамочке пожалуйся! – раздался из ванной голос, несколько раз истерически хохотнувший.
Данила посмотрел на трёхлитровую банку с компотом и еле себя сдержал, чтобы не разбить об затылок отчима. Компот был вишнёвый, и он представил, как вместо радужки с хрусталиком вставит туда косточки.
Когда боль стихла, Шпана поспешил на улицу. Он решил зайти к Филатову Сергею – лучшему другу с детского сада и однокласснику. Того не оказалось дома. Мать Сергея, невысокая сухая женщина с печальными глазами, не снимавшая на людях платок, из-под которого выбивались седые локоны с редкими вкраплениями тёмных волосков, сообщила, что сын ушёл рано утром, очень спешил.
– Один? – спросил Данила.
– Нет. За ним зашли Нефёдов и Дёмин.
– Ладно, тётя Эля, я их найду, – пообещал Шпана. Сам же направился к бабке – матери своего отца.
Бабушка – Глафира Андреевна – обрадовалась приходу внука. Всплакнула из-за того, что не видела всё лето, соскучилась:
– На так долго уезжаешь. Вот помру и не увижу тебя.
– Ба, смерть-то она внезапная… и так не увидишь, – невесело улыбнулся Данила. – А долго будешь помирать, так я приеду или приду. Так что по этому поводу не волнуйся.
Глафира Андреевна накормила внука любимыми щами, сдобренными чёрным перцем и сметаной. После чего – Данила каждый раз как приходил – накормленный, сытый брал альбом с фотографиями, где в основном были дед и отец и внимательно задумчиво рассматривал. Некоторые фотографии отца он поглаживал пальцем; глаза, готовые пролить слезу, краснели, но ни разу не увлажнились. Глафира Андреевна садилась рядом на кресло, надевала очки, – криво сидевшие на носу из-за давно отломившихся дужек, место которых занимала проволока, – вместе с внуком разглядывала чёрно-белые пожелтевшие фотокарточки, вспоминала, никогда не комментировала, если только Данила сам не просил рассказать.
– Ба, почему мать дома все фотографии отца вырезала?
– Не знаю, внучек. Как убили Захара… Как сошлась она с твоим отчимом, так и… Наверное, он был против, настоял. – Глафира Андреевна помолчала. – Всё бьёт он тебя?
Взгляд Данилы потускнел, лицо покрылось бордовыми пятнами, на шее часто пульсировала артерия. Данила исподлобья посмотрел на бабушку, ничего не ответил.
– Я говорила матери, – продолжила Глафира Андреевна, – пусть Данила со мной живёт. Так что ты… Кто, говорит, воспитывать будет? – Она убрала платком вновь появившиеся слёзы.
Шпане был неприятен разговор; он поднялся с кресла и вышел в прихожую. Глафира Андреевна сняла очки, сунула в карман тряпичного фартука, поспешила за внуком.
– Ладно, бабуль, пойду. – Данила поцеловал в лоб единственного любимого родного человека.
– Заходи вечером покушать. Небось, одними кашами травят?
Шпана нервным рывком открыл входную дверь и поспешил на улицу.
В прескверном настроении он сходил на турники к школе, где училась сестра, и сыграл в «десятку» – по нарастающей подтягиваясь от одного до десяти и обратно.
На трубах для качания пресса сидела девчонка, наверное, с класса шестого или седьмого, громко и разнузданно сплёвывала шелуху от семечек и наблюдала. Чёрные густые волосы растрепались, левое ухо торчало крохотным локатором. Белёсые пятна замусолили чёрное платьице, под которым наметились груди-пуговки. Девчонка до неприличия раздвинула колени и одаривала Данилу взглядом презрительного высокомерия, горделивой важности и превосходства.
Похоже, ещё та бестия, усмехнулся Шпана, и имя её должно быть Бестия. Он потёр возобновившуюся боль в правом плече. Из-за этого он оставил бокс. Два года назад в феврале двадцать третьего числа они устраивали бои. Данила хорошо пробил печень Лесу – парню из девятого класса, которого считали перспективным боксёром. Видно, плохо разогрелся, боль в плече резанула так, что, казалось, волокна мышц полопались как струны на гитаре. Травма плеча долго не заживала, и Данила забросил мечту стать именитым боксёром. Ещё иногда напоминал позвоночник, травму которого он скрыл, придя в секцию.
– И это всё? – услышал он за спиной.
Шпана повернулся на язвительный голосок. Минуты две не сводил глаз с черноволосой «ведьмочки», не зная, что и ответить. Девчонка вызывающе приподняла подбородок.
Данила развернулся, собираясь уходить.
– А-а, чмо хренов. Дохляк. Видно же – шелуха.
Факелом зарделось лицо, глаза и поднятые брови выражали ярость; сквозь стиснутые зубы Шпана посоветовал:
– Иди и трусы свои серые простирни, чмошница.
Бестия отшвырнула горстку семечек, расставила ладошки на трубе; приоткрывая рот и опуская вперёд лицо, она застыла, убивая гневным взглядом.
Данила издал смешок, повернулся и шагнул прочь.
Глухой удар в спину половинкой кирпича сбил дыхание, в глазах от боли потемнело.
Данила развернулся, собираясь, пока не знал, что конкретно, но что-то нехорошее сделать с этой поганкой.
«Ведьмочка» улепётывала, сверкая пятками и серыми трусишками.
Шпана, шокированный поведением девчонки, смотрел вслед, пока она не исчезла за металлическими воротами. Боль в спине стихала. Опустив голову, он побрёл домой, не понимая, что к чему произошло.
«В жизни случаются совпадения. Но иногда совпадения бывают настолько невозможными, что кажется – из всего хаоса эпизодов жизни к этой точке сводит сама судьба, задолго прописанная кем-то свыше. Говорили же в старину, что там, на верху, вся жизнь каждого предопределена. Возможно, и этот момент предуготовляет какое-то трагическое будущее», – так думал Данила и обернулся. Соплячки след давно остыл.
– Что к чему? Ещё раз увижу, заставлю танец живота передо мной выламывать и сиськи мелкие показывать.
