– Артур? (Хи-хи-хм.) Самый умный? Не умный, он – мудрый.
– Так ли?
– Так.
– И как?
– Про жену я не знаю.
(И зря.)
– Но пить-то зачем?
– Ната… аша! Мы разве можем сказать, зачем мы делаем то или это?
– Не можем.
– Ну, то-то же. Ждет меня муж. Приходи к девяти. Я простила. Оденься. Тулупчик могу одолжить. Приходи, луну покажу, если небо.
– А если дымка?
– Если неба не будет, соберемся у Артика все.
Неба не будет, ура. Собрались. Вместе мы, новенький командировочный Виталик пришел, приехав неделю назад к нам работать. Вот комната, стены и стол, стулья, кровать. Вместе мы, и гор как не бывало. Нет ни тумана в окне, ни реки, ни холодного озера взгляда. Нет ничего. Мы, как мы. Мы – одни. Пофыркав, Диана – насморк, наверно, – сказала, что хочет пойти отдохнуть. Шар, ошалев от длиннющих пробежек, – он снизу сегодня поднялся пешком, – водки попив, сделался жарким конем. Пусть без копыт, но ножкой шаркнет на месте, глазом косящим абстрактную даль обведет и скажет: «Други, я глуп… я – нечестен… я счастье свое потерял». И заплачет, конечно, лишь в мыслях. А мы помолчим, поглядим на него, плечами пожмем, конечно, лишь в мыслях. И скажем: «Ну что ты. И так всё в царствии нашем спокойно. Воруют умеренно, пьют незаметно, поют. Поют по ночам, естественно, днем на работе не пьют, не работают, даже, похоже, не спят».
Шар. Ну, это, положим, кто как.
Валя. Положим. Как кто?
Шар. Как самым последним бомжам, нам приходится туго. И цели, и цацки – всё всмятку, и выхода нет.
Валя. Ну, скажешь.
Шар. Неужто неясно. Я – прав.
Валя. Да ладно, что тебе не по нраву?
Шар. Да всё. Где у нас достиженья? Где научного дела полет? Да просто всё валится, всё в негодность стремится. И с каждой минутой всё ближе фиаско любви.
В а с и л и й (муж Дианы. В сторону). Фиаско уж тут (как бы себе). М… да. Это дело средней глупости. (Обращаясь к Шару) Выход есть.
Валя. Ну-ну.
Шар. (Обращаясь к Васе.) Ты же знаешь, жена в психушке, полгода как. Пауза. Хорошо. А где справедливость? Конь наш железный кому достается порой? А… Понял, да? А народ в ничтожество впал – не бунтует, пешком, если надо, бежит, на коня не надеясь. Да, знаешь, и харч, да, и харч он ворует.
Постепенно расходятся. Разговаривают трое. Василий сидит молча, рядом с дверью. Я помалкиваю.
В и т а л и к. Кто ОН?
Шар. Кто. Да все тот же. Серафимович.
В и т а л и к. Так нужно смотреть.
Шар. Кому это «нужно»?
В и т а л и к. Конечно, тебе.
Шар. Мне? Мне некогда, да и нет полномочий… А с бычком. Ну, позор. Валя, Валя, барашек ты наш ж е р т в е н ы й. Александров, житель туристского рая на 200 метров ниже нашего ада, беднягу-бычка поймал, сожрал, а на тебя повесили. Тебе что, охота в безденежье вечно? Сколько в месяц от зарплаты?
Валя. (Качает головой) Да много. А что делать?
Шар. Что! Серафимовича вон, и тебя в серафимскую должность назначить.
Валя. Прожектёр. Гуманоид. В утопию влипнешь.
Шар. А ты в топком болоте увязнешь. Конечно, это у кого как. У меня, например, так. Первыми уходят имена. Слова еще держатся, но из последних сил.
В и т а л и к. Деменуэнция.
Шар. (Отмахиваясь.) Наверно. Надо спешить, иначе всё, что ты прожил, всё, пока ещё сногсшибательно интересное, превратится в хрустящую пыль на зубах.
В и т а л и к. (подхватывая тему.) Близкие и знакомые будут только таращить на тебя глаза и не скажут ни слова. Одним словом, вся твоя жизнь, как кошачий хвост, облысеет и сделается неприглядным.
Вася. Хвостатые глупости твои – фигня. Когда учились, был хвостатым, таким и остался. То, что там в воздухе носится, в просторах степных растворяясь, здесь, в капле, виднее. Гляди без выдумок. Некуда деться от горстки своих. Всё известно, что будет, что было, что есть… Поняли?
Шар. Неа.
Шар, про себя ругнувшись, уходит. Валя следом за ним. В комнате остаются Артур, я и два астронома Виталик и Василий. Мне в этом разговоре просто нет места. Я слушаю.
В и т а л и к. Видели вы летающих муравьев? Я расскажу. Большие муравьи организуют себе маленькие крылышки и летают. Крылья у них не всегда, а только в определенный период их жизни, то ли в пубертатный, то ли в предсмертный.
В а с и л и й. Ты, что, по муравьям соскучился?
В и т а л и к. Наверно. И еще по другой животине. Вот послушай, я жене написал.
В а с и л и й. Командировочные обычно писем не пишут.
В и т а л и к. Это почему?
В а с я. Некогда им, да и живут они здесь не долго.
В и т а л и к. Знаешь, чего не хватает вам, постоянным жителям?
В а с и л и й. (Улыбаясь). Нам?
В и т а л и к. Помнишь в библии про людей не горячих, не холодных. Чувство отсутствия чувств – вот заноза. Это не печально, не весело, – никак. Вот и живем в никак. (Василий пожимает плечами). В пустоту приплывает вражда. (Пауза) Да я, может, письмо и не отправлю. Как здесь отправишь?
В а с я. Просто. Вышел из дома со своей бумажкой, руку поднял и выпустил бумажку, если никому у нас не понадобится, то обязательно долетит.
В и т а л и к. Не издевайся… Я про муравьев.
В а с я. Загнул ты про библию. Хотя… Все люди врут, но каждый по-своему. Один врет упоенно, так что сам не замечает, где ложь, где правда. Второй вообще никогда не сталкивался с правдой, он живет в придуманном мире. (пауза) Вот наш Артур, посмотри на него…
А р т у р. Язык показать? Или животик?
…мужик грубый и в своем праве, кажется, зачем ему врать. Ан нет, он врет так искусно, что веришь ему на сто процентов – артист. (Артур гордо выпрямляется, но тут же снова уходит в себя). Два полюса, артист – зануда. Общее у них то, что они не понимают, что врут. Первый считает, что он красиво говорит и по-другому нельзя. Второй говорит одно и то же так долго, что сам не узнает того, что говорит. (Пауза).
В и т а л и к. Да, так вот про муравьев. Про летающих. Возьмем людей. Они бывают умными тоже не всегда, а в определенные периоды. Думаю, это с крыльями связано.
В а с я. Про людей лучше не говори.
В и т а л и к. Так и все млекопитающие, так же. Бегемот, наверняка, тоже летает, только один-два дня за всю жизнь. Полетает и снова в теплую лужу, согрелся и забыл, что летал.
В а с я. (чуть-чуть завелся.) А у людей по-другому?
В и т а л и к. У нас, у людей, крылья по графику. Зачешется спина, почешешь, забудешь. А крылья уже готовы, но не всякий сообразит, что уже можно лететь. Сидит, чешется, а когда подарок дойдет до сознанья, крылья уже пересохли и никуда не годятся.
В а с я. Сиди в своей кровати, и лицо поумней сделай.
В и т а л и к. С крыльями это просто, а вот бывает, сидит на стекле букашка, ты её хлоп – и нет ее. Ни на стекле, ни на окне, ни на полу, ни живой, ни мертвой. Никаких следов. Очевидно, перешла она в другое состояние. То ли стала феноменом, то ли трансценденталом. Одним словом, теперь она невидима.
В а с я. А ты что, себя считаешь видимым? Мечтаешь, чтоб комары кусались? Ну, хоть какая-нибудь букашка прожужжала. (Неожиданно серьезно). Тишина гробовая действует.
В и т а л и к. И не говори. Я всего неделю, хоть и второй раз, а как ты третий год?
В а с я. Да так, с умным лицом.
В и т а л и к. Слушайте музыку. У Баха – Бог. Сублимация – никакой воды, слез, жалоб, откровенного смеха, как и заносчивости, ехидства, зависти.
В а с я. Ну, сказанул. У меня работы невпроворот, а ты, Бах. Вот дома с женой повертишься, тогда я тебя спрошу, как у тебя с Бахом. А как, правда, у тебя в Москве?
В и т а л и к. Поздно. Пойдем спать.
(вдвоем уходят, продолжая разговор).
В и т а л и к. Всё плохое, вплоть до непереносимого, я не даю никому видеть, а утаскиваю вглубь себя и там начинаю грызть.
В а с я. Значит вздохнуть свободно приехал.
В и т а л и к. Вроде того.
В а с я. Вообще, ты не вовремя приехал. Жизнь приходит, если у нас сундуки. Так их прозвали, потому что в первый раз они привозили много ящиков с аппаратурой. Они из ящика, ну, секретного.
В и т а л и к. Тогда минус, у меня допуска нет, я с командой не пересекусь. (Пауза) Только тебе. Я тут девушку в городе видел. Мне кажется, я бы жизнь за нее отдал.
В а с я. Ну, брат – это кино какое-то. А жена как же?
В и т а л и к. (Возмущенно). При чем здесь жена?
В а с я. Прости. Приснилась она тебе.
В и т а л и к. Да нет. Не приснилась. Ну, давай прощаться.
Вася кивает. Расходятся.
По утру. Члены Ордена Братьев по Жажде на работе
– Ты, Коль, правильно сделал, что вчера не пришел. Ничего не потерял. Хренотень. Но слушай, что после. К часу все разошлись, а эта никак не уходит. Муж, ротозей, зашел на минуту.
– Красавец и сажень косая в плечах под дублёнкою лётной, прям-таки летчик.
– И не говори. Ну, про этого что. От железок очнулся, телескоп починил и пришел. Слушай дальше. Диана ушла, а эта сидит. Шар смотался, Валька смылся, а эта сидит. Новенький болтун говорил, говорил. Наконец, вместе с Васей ушли. А эта сидит. Что ей нужно? Сидела. Сидела. И вдруг. «Как ко мне ты…» не помню чего. Любишь, не любишь. Смотришь, не видишь иль так, уважая, блюдешь… Говорю по слогам: «Я тебя ненавижу. У меня будем спать иль к тебе?» Дура губки надула, напыжилась, личико пятнами всё, и молчит. Я тоже. Паузу долго держал. Черт его знает, что так получилось, я от себя и не ждал. Но зато отомстил. За Диану, за мужа ее, за себя. Будет думать в дальнейшем, как в обществе надо вести.
– Хм. Не пойму, неужели всерьез, ты ей мстить собирался? Шутишь?
– Может, шучу, но ведь стоит того.
– Ты не сможешь. Она же не дура. Ну, пошутит сама.
– Пошутит? Нет, не шутила. Умная? Ну. А что толку? Без пола она, это хуже, чем с мордою страшной. Хочешь, тебе погадаю про жизнь этой… ладно. Довел ее ум, а дальше до безобразия, и никакого разнообразия. Идеи, на них она спит и лелеет, без них проснется и – смерть. Идеи всё тверже становятся, жестче. Да что! Говорить с нею будет, как камни таскать. Людей вокруг никого, разве что кошки.
– Ну, Артур, ты сегодня философ.
– Какой на…..философ.
– Не ругайся. Мы ж с тобой интеллигенты.
– Интеллигенты… Мы интеллигенты. Вот потому и жизнь наша – бардак. Слушай. Сначала понравилась мне.
– Мм…
– Ну, в первые дни. А она? Чем на людей, на Настьку скорее внимательно взглянет.
– Да кошек она тоже не любит.
– Вот, вот. Я о чем? Ты меня слушаешь или себя?
– Говори, говори.
– А тут оказия вышла. Ну, я про этот случай. Теперь стоп машина, в мою сторону и не глядит. Вот и ладушки. Я-то тебя, как орешек, щелк, всю насквозь понимаю.
– Хвастун.
