Я сразу направилась на кухню, а гость был волен слоняться по квартире. Прозрачный чайник наполнялся травами, ягодами и, собственно, чаем, а панкейки уже шипели на сковородке.
– Что это? – я выглянула в проём двери, а мальчик в коридоре с подозрением таращился на мой папье маше. Планировалась кошка, но получился неровный комок клея и бумаги, непокрашенный и ничем не покрытый. В общем, получилось, что получилось.
– Это моя Китти. – я пожала плечами, словно это месиво и правда похолило на кошечку.
– Её что, машина переехала? – парень выгнул бровь и теперь тыкал в неё пальцами. Я ухмыльнулась.
– Смотрю, язык у тебя хорошо подвешен. – и вернулась к готовке, а когда всё уже лежало на столе, поставила турку на огонь и начала мыть посуду.
– Кто это? – я обернулась и посмотрела туда, куда указывал детский палец.
Мои руки невольно разжались, и тарелка со звоном разлетелась по раковине большими осколками, а сердце упало в пятки. Ребёнок мгновенно съёжился, напуганный грохотом.
– Ты чего? Не поранилась? – когда он понял, что опасность ему не грозит, подбежал ко мне, бегло беря меня за руки и осматривая их.
– Нет. – я слабо улыбнулась ему, отрывая глаза от фотографии на стене. – Это мой отец.
– Ты живёшь с ним?
– Я убила его пару часов назад. – осколки полетели в мусорное ведро.
Мы простоял в молчании ещё немного. Ватными руками я вылила содержимое турки в кружку, а мальчик вдруг подал голос.
– Я бы тоже хотел убить своего.
До меня не сразу дошёл смысл его слов. «Тоже. Разве же я хотела этого?»
– Никогда не видела твоего отца. – только и смогла выдавить я.
– Это потому, что он не выходит из дома. Врос задницей в своё кресло и не встаёт. У него какая-то болезнь, когда сильно толстеешь и не можешь похудеть. Но он и не пытается, только постоянно пьёт и кидается вещами. Я только не пойму, как они снова оказываются у него, если он встать не может. – он выдохнул несвойственно горько для своего возраста, и я потрепала его по макушке, не зная, как утешить. Он отмахнулся.
– Кушать хочешь? – мальчик неуверенно кивнул, заставляя кудри подпрыгнуть, и опустился за стол, на который я тут же указала. – Ешь сколько влезет. Нужна будет добавка, скажешь.
Он ошарашенно поглядел на содержимое тарелок: свежеиспечённые панкейки, фрукты, нарезанные сыр и колбаса, масло и хлеб, из которых можно было состряпать бутерброд, имбирное печенье и конфеты. Нормальной еды, конечно, не было, но и этим можно было наесться до отвала.
– А ты будешь? – он подозрительно поглядел на меня.
– Я не голодна.
– Я не люблю подачки. – он откинулся на спинку стула, скрещивая руки на груди.
– Как тебя зовут? – я смотрела на него через дым, извергаемый кофе в моих руках.
– Том.
– Том, если я поем с тобой, это не будет считаться подачкой? – он на секунду задумался, и помотал головой.
Мы стукнулись кружками и Том налетел на еду. Все следующие разы, когда он приходил ко мне в гости, мы ели исключительно вместе. Даже если он оставался в квартире один, на что я сразу дала ему разрешение, то ждал моего возвращения, чтобы сесть за стол вдвоем. Мне нравилась его компания, а ему нравилось находиться где-то не на улице, и тем более не дома. Про его семью я больше не спрашивала – слишком щекотливая тема – в отличие от Тома, который не скупился на вопросы. От некоторых у меня волосы дыбом вставали, но вспоминая, в каких условиях этот ребёнок рос, даже радовалась его любознательности.
Я смаковала свой кофе, наблюдая, с каким жаром он поглощает съестное, и мне это не могло не радовать. Его пальцы были не сильно толще вилки, которую он держал в руке, острые плечи и лопатки врезались в тонкую ткань, не сумевшую, и даже не пытающуюся скрыть худобу мальчика.
– А как тебя зовут? – Том задал вопрос с набитым ртом, а заметив, как дрогнули мои брови, быстро прожевал и спросил ещё раз, уже нормально. Не то, чтобы мне это не нравилось, просто подумала, что базовые манеры ему не помешают.
– Я Сэм. – он ответил на моё рукопожатие.
– Сэм, это очень вкусно! – Тарелка с панкейками стремительно пустела, а я впервые увидела, как он улыбался. – Как это называется? – Том потянулся за ещё одним кусочком.
– Панкейки. – я выложила оставшиеся в сковородке поверх несъеденных. От них едва заметно шёл пар, воскрешая наполняющий комнату аромат.
– Вроде как маленькие воздушные блинчики?
– Вроде как. – я улыбнулась.
– Руку на сердце, отныне это моё любимое блюдо! – в доказательство он положил правую ладонь на грудь, а я поперхнулась своим кофе от такого лексикона тринадцати-летки.
– Ты где такие выражения откапал? – он засмеялся, а я начала оттирать футболку от напитка, не сводя с него глаз.
– Когда мне не надо идти в школу, я сижу в местной библиотеке. Там тихо и спокойно, и много интересных книжек. И, – мальчик опустил глаза. – Там почти никого не бывает.
– Что ж, Том, кажется у тебя появилось новое место, в котором ты можешь прятаться от реалий бренной жизни. – я не скрывала, что понимаю его положение, и надеялась, что он не примет мою честность за подачку.
Покончив с едой, мой гость вызвался помыть посуду, ссылаясь на мою недавнюю оплошность, а я ушла переодеваться в домашнее. Встретились мы в гостиной, где он рассматривал мои фотографии, рисунки и карточки, прикреплённые к пробковой доске.
– Сэм, разве тебе не грустно? – он уселся на диван и обнял подушку-кошку, в длине не уступающую ему самому. Я включила тихую музыку и опустилась на лапы огромного плюшевого медведя, восседавшего у стены напротив дивана, укрывая себя второй парой огромных лап, и подперев своей головой его мохнатую.
– Мне не нравится грустить. – я уставилась куда-то перед собой, вспоминая слова отца. – Это отнимает много сил.
– Я не люблю свою семью, но, кажется, у вас были тёплые отношения с папой. Тебе не грустно, что его больше нет? – он говорил осторожно, явно не желая тормошить мои раны.
– Я хочу вырвать своё сердце, лишь бы оно не болело. – я сильнее сжала лапы медведя. – Папа говорил, что смерть – это не то, к чему ты можешь подготовиться, и от чего можешь убежать. А если ты не можешь что-то контролировать, то и переживать из-за этого – пустая трата времени. Когда умерла его собака, ему было грустно, но он не впадал в крайности и жил дальше. И я должна жить дальше.
– Мне очень жаль, Сэм. – голос вжавшегося в диван Тома дрожал.
Ему были чужды мои чувства, но он уловил моё настроение, и чувствовал себя не в своей тарелке. Я позвала его к себе, и, когда он подошёл, усадила его перед собой, обняв сзади. Объятия тоже были ему чужды, но, когда я начала гладить его по густым волосам, мальчик расслабился, продолжая обнимать подушку-кошку.
– Почему ты его убила? – этот вопрос я ожидала услышать, но по спине всё равно пробежал холодок.
Мне нужно было объясниться, нужно было выговориться, но так, чтобы он не понял суть. Чтобы не пугать его больше и не впутывать в свою историю.
– Я не хотела этого. – я шептала в его спутавшиеся кудряшки, которые в свою очередь щекотали мой нос. – Всё произошло так внезапно. Я вляпалась в кое-какую передрягу, и теперь она преследует меня. Я не смогла вовремя разрешить ситуацию, и папа… пострадал.
Он долго молчал, не решаясь спрашивать, и не сиди он так близко, я бы, вероятно, даже не расслышала вопроса.
– Это потому что у тебя есть способность?
– Да, Том. Всё из-за способности.
Я гладила его голову, перебирая пальцами пряди, и радовалась, что он сидит спиной. Я боялась увидеть в его лице страх. Почему-то мне отчаянно хотелось стать для него другом. Стать для него тем, кого не нужно бояться. Но его детская невинность абсолютно озадачила меня: помимо страха я ожидала, быть может, презрения, но только не того, что услышала после.
