Детство. Река Медведица: лес, быстряк – плотва, окуни! Кузнечики, велосипеды, удочки! Мысли, мечты, которые здесь наяву через столько лет. Желание скорее школу закончить, в летное училище поступить. Почему-то видел себя гражданским летчиком.
Як-12, Ан-2! На местном аэродроме пропадали, на летчиков как на инопланетян, смотрели: форма в то время какая-то на них уж очень красивая была и летчики веселые, но какие-то недоступные, из другого мира. Тогда все очень возвышенно воспринималось, и люди в форме – боги! И самолеты, все такие чистенькие, удивляли своей внешностью и изяществом! Як-12А – вообще красавец: сине-бледно-голубой! После посадки подрулит к зданию аэровокзала, двигатель остывает, потрескивает. Кабина открыта, летчик в здании. Это и аэровокзал, и КДП с радиостанцией, и привод свой был, мачта антенны рядом торчала. Красивое поле с подстриженной травкой, и самолет как птица: широколапый и с распростертыми крыльями. Ну как об этом не мечтать?!
Самолеты строили, чертежи, описания в журналах находили. Кордовые модели-копии: Як-18, Ла-5, Пе-2. С самолетами хорошо знакомы были, но настоящий – это мечта. Это в четырнадцать, а позже, когда готовился в училище поступать, немного все по-другому воспринималось: медкомиссию пройти, вступительные сдать.
Курсанты строем, форма выгоревшая. Самолеты Як-18А летают – жаркое южное лето. Знойное бледно-голубое небо. В училище не поступил, домой хоть не возвращайся. От ребят, аэроклубовцев, узнал, что такое аэроклуб, что там. И как туда поступить?
В Тамбов уехал, устроился на работу, жил рядом с аэродромом Тамбовского летного училища.
На велосипеде, уже осенью, ездил за город, смотрел, как Ил-28 на посадку заходят. Каждый вечер в аэроклуб на занятия, после работы.
Рудольф Веселов, летчик-инструктор, у нас аэродинамику вел. На первом занятии перекличка:
– Один лишний, кто? – я встал, еле дышу. – Почему в списке нет, комиссию прошел?
– Прошел, – отвечаю, а у самого сердце в пятках, Рудольф Николаевич вопросительно, глядя исподлобья прямо в глаза, спрашивает:
– Как фамилия? – а все на меня смотрят, пока еще никого не знаю.
Молодые, как я, и немолодые уже. Аэроклуб – мастера, кандидаты! В классе Як стоит без крыльев, полураздетый, самолетом пахнет, а здесь моя судьба решается. Пытаюсь объяснить, путаюсь.
– Ладно, записываю!
Записал, сижу, отпустило немного, конспектирую под диктовку. На перерыве подхожу к нему.
– Как мне быть? Что дальше, к кому?
– Ни к кому, я тебя записал, все, ходи на занятия, учись, – у Рудольфа удивленно брови поднялись. Видит, что я весь на нервах. – Ты с кем?
– Как с кем? – никак не соображу, вопрос не понял.
– Кто-то из товарищей здесь есть?
Хороший был мужик, он меня потом возил до самостоятельного вылета.
– Да никого пока, я один приехал, специально в аэроклуб, из Волгоградской области, – отвечаю и боюсь не то сказать.
Подозвал к столу, дает голубой учебник, новенький.
– На! Не теряй, на всех не хватает.
Смотрю: «Инструкция летчику по эксплуатации и технике пилотирования самолета Як-18А». Летчику!
Занятия, пишу, мою инструкцию соседи смотрят, завидуют. Она из рук в руки передается, слежу – как бы не ушла! Помню, какой счастливый домой ехал. Так она у меня и осталась, потом позже, через несколько лет, где-то потерялась, а берег как реликвию, как подарок!
Спасибо тебе, Рудольф! Все мы хорошо помним своего первого наставника. Прошло много лет с тех пор, а я до сих пор его хорошо помню, и его слова и сейчас звучат у меня в ушах. Молодой, здоровый, рослый парень – школа летчиков-инструкторов, мастер спорта! Затянется офицерским ремнем и в кабину Як-18П, над точкой кувыркается. К соревнованиям готовились – зональные у нас в Тамбове тогда, в 1967 году проходили.
Масло залил, запустил, прогрел – давление в норме. Полетать надо, развлечься, погода хорошая, тихо. Посмотрел – подтеков нет, свечи чистые. Закрыл капот. Обошел, все посмотрел, сел, запустил.
Двигатель так хорошо, чисто работает – это всегда, когда проделаешь какие-то работы. Конечно, кажется, он и так в отличном состоянии, как технарь знаю, что двигатель всегда должен быть в идеальном виде.
Вырулил на полосу, закрылки для взлета, без связи. Диспетчер старта, круга за десять километров, и, если я буду на высоте до ста метров, по своему локатору меня он не увидит. Да если и увидит, ничего страшного, если не выходить за пределы своей зоны. Ребята знают, что мы иногда позволяем себе вольности. Почти всех знаем, приходится постоянно общаться. Один приезжает, летает, сам связь ведет, его по голосу узнают – он от этого удовольствие получает. Но летать так и не научился.
Давно сам просто так не летал. На тормозах, на взлетном режиме самолет ползет и его может развернуть. Поэтому взлетный и одновременно отпускаешь тормоза, штурвал полностью на себя: самолет практически с места поднимает нос за счет обдувки руля высоты. Этот момент нужно ухватить, зафиксировать – взлет получается необычайно красивым. Кому приходилось видеть, всем очень нравилось. После отрыва отход от земли, не меняя угол тангажа, до первого разворота.
Взлетел, убрал закрылки, между первым и вторым на траверзе, сделал пару виражей, порезвился немного, разогрелся. Прошел на высоте метр над полосой, заход по всем правилам. Приятно точно выдержать глиссаду, подойти к выравниванию с таким расчетом, чтобы закончить пробег до рулежки. Убрал обороты, зашуршали колеса, зацепились за грунт, поддержал нос, добавил оборотов и до РД с поднятой носовой стойкой. Убрал газ, опустил нос, тормоза.
Зарулил на стоянку. Удовлетворение так себе, не очень, чего-то не хватает! Простой пилотаж, а я очень бочки любил, особенно замедленные и фиксированные. В транспортной авиации этого очень не хватало. На Ан-26 любил в кучевку между облаками походить или при взлете с обратным курсом, когда необходимо прорулить, разгонял до 150—160 и с поднятой носовой стойкой в конец полосы. Главное за полосу не выскочить. Вите это не нравилось, диспетчер пугался, подсказывал курс взлета, но они многих нас знали и номера бортов тоже. Молодые были, никак не хотели быть серьезными и солидными и хулиганили иногда как дети.
* * *
С аэродрома еду, сижу за рулем, и все какие-то мысли в голове. Ну хоть кто-нибудь, пожалуйста, научите меня как быть? Пустота какая-то, самолет свой, рассчитался уже за него – живи, наслаждайся, летай! Хочу чего-то. Грусть какая-то, горечь; уже как-то очень редко радуешься. Еще чем-то заняться надо. Ну почему родственная душа женского рода не приходит? Летать не хочет? Научил, рад был бы! Женщина за штурвалом! Дочь летала – интересно было! Женщины-летчики как-то не так, как мужики. Мне кажется, они полет лучше чувствуют, больше поэзии, что ли. Даже в управление как-то не этично вмешиваться, красивей они в полете смотрятся!
Здесь мне как-то повезло: на Яках Таня Буйракова, на Мигах – Галина Олеговна Смагина. Я на Мигах первый в эскадрилье самостоятельно вылетел, но это только за счет того, что нас у нее, как у женщины, трое было, в то время, когда у всех инструкторов по четверо и пятеро курсантов.
В училище приехала на работу молодая девушка-летчик; ко мне подошла, хочет на А-27 полетать. В училище знали, что у нас есть такой аэроплан. Самолет нравился многим, даже иногда приезжали знакомые летчики-инструкторы, чтобы полетать на нем. Она инструктор из какого-то аэроклуба, муж – курсант в училище. Летала на Як-52. Показал, особенности рассказал. Как-то равнодушно прослушала. Посадил на левое сиденье, запустили двигатель, прогреваем, проверяем. Чувствую, она сразу, на ходу, к голосу двигателя прислушивается. Впечатлением коротко поделилась: «Приятно урчит!» В кабине тихо, можно без СПУ разговаривать.
Выруливает, сразу все делает правильно, РУД тоже чувствует. Взлетели нормально, над точкой виражи, с полупереворота заход к третьему без подсказок, полосу видит. Заходит, на посадке – молодец, все сразу схватывает. Зарулили, приятно было расспросить – немного поговорили. Конечно, не ровня и по летной подготовке, и по возрасту, но все равно уверенная, спокойная. Налет небольшой, что-то в районе трехсот часов. Спасибо! До свидания!
Свидание потом, в семнадцатом году, на день авиации. Я на связи был, своей очереди ждал, а она над точкой «Даймонд» пилотировала.
Показательные выступления, они из училища тоже прилетали, публики много было. А я даже не знаю, как ее зовут, позже у знакомого спросил: «Как она там, у вас?» – «Ничего, нормально, летает вместе с мужиками наравне!»
Женщины как летчики более ответственные и осторожней мужчин. В США женщин-летчиков очень много, так что пилот – это не мужская специальность. Ну, где же ты? Наталья!
Я себя знаю, и мне известны в точности мои слабые места, и сильные стороны останутся при мне. И эта временная слабость вряд ли превратит меня из обычного простого летчика, каким мне всегда нравилось быть, во что-нибудь другое.
Сижу у открытого контейнера. Олег в воздухе виражи крутит, перекладывает из левого в правый. На А-27 это непросто, а я Ричарда Баха читаю. Увлекает, особенно размышления о жизни, любви, одиночестве. На вопросы пытается ответить, которые сам себе задает. Я вместе с ним. Все в голове сложно выстроить. Почему-то там, где, казалось бы, мужчина и женщина созданы друг для друга, они не могут быть вместе.
«Почему случается обязательно так, что многие из людей должны оставаться одинокими? Почему так редко встречаем счастливую пару или прекрасных людей, которые на равных делят между собой жизнь и любовь? Как часто мы встречаем рядом родственную душу, человека сильного, равного и разделяющего этот мир и чувства? Иногда? Изредка?»
Читаю, а у самого кровь в висках стучит, в горле пересохло. Никогда! Такие люди оказываются самыми одинокими! Но сильным людям, казалось бы, дано указать нам путь. Убедить нас, подсказать: «Здесь ищи родственную душу!» Или: «Забудь, родственных душ не бывает». Или они нас заставляют заблуждаться? Если это так, им нельзя доверять. Ответ напрашивается сам собой: «Они могут утверждать что угодно, но решение принимаю я сам». А я решил, что не собираюсь эту свою жизнь прожить в одиночестве. И мне сейчас очень интересно: согласится ли она со мной, где бы она ни была. Правы ли они, моя милая незнакомка? Что бы я сделал, если бы увидел ее на этом зеленом поле аэродрома?
Странное чувство: на меня кто-то смотрит? Я невольно оглянулся. Вокруг никого, и только урчание Rotaxа в небе.
Эх, Ричард! Всю жизнь кого-то ищешь, кого-то ждешь? Где можно встретить свою Лесли? Где? Когда? Если все время один, даже сейчас, когда так много свободы в этой второй жизни. Никак время не увязывается вчера, сегодня, завтра. Прошлое не вернуть, будущего может не быть… Сегодня! А сегодня тоже пролетает изо дня в день, из года в год! Дети уже выросли, внуки – можно собой заняться. В этом возрасте вроде другие заботы должны быть. Старое бы сохранить, укрепить, да нет, непросто все. Сам себе проблемы создаешь. Успокойся, живи как все! А как все живут? Новые машины покупают, деньги где-то находят. За бугор ездят. Чего-то там смотрят, чего-то там ищут? Здесь всего этого не меньше – не видят! Налетался я в этой транспортной авиации и не хочу никакой Турции и Египта, не хочу. В своей Азии насмотрелся всего этого, в Прибалтике.
Другого хочу. Родственная душа нужна. Эх, Наталья! Забыть надо, душа иногда просто разрывается. Упасть бы сейчас лицом в траву, руки за голову и завыть, пока один. Знаю – откуда, знаю – почему так. Чувствую все, не могу даже себе самому признаться. Позже как-нибудь, когда до конца в норму приду, осмелюсь – напишу. Сейчас рано еще – с мыслями надо собраться.
А может, я не такой, как все? Не зря же я не хочу в Париж, не хочу Эйфелеву башню созерцать – наша Останкинская не меньший инженерный шедевр, но почему-то рядом проезжаешь и особого восторга не испытываешь. Здесь что-то другое, не знаю пока что. Не могу понять, но кажется, вот-вот что-то произойдет, в какой-нибудь високосный год, какая-нибудь Третья мировая. Неужели этого никто не замечает? Что-то я уже слишком. Все-таки надо больше музыку слушать, фильмы хорошие смотреть, на концерты ходить.
Олег на посадку заходит. Сел, подрулил, выключил, выходит, улыбается. Вижу, с удовольствием летает. Заправляем, канистру подал, подготовка к очередному вылету. Даю указания:
– Олег, сейчас пойдешь в третью зону. Ты ее знаешь: высота 500, виражи, пикирования с разворота, крен на вводе в пикирование девяносто, угол тридцать градусов. Скорость больше двухсот не разгоняй. Над карьером вывод, минимальная высота двадцать! – говорю, в банку отстой сливаю из крыльевого бака. – Горка тридцать градусов, начало вывода на скорости сто тридцать, крен до девяносто, чтобы на выводе скорость не меньше ста. Следи за скоростью, рассчитывай на сорок минут.
Посмотрел отстой, помог Олегу закрыть дверь. Контрольная защелка изнутри, проконтролировал.
Олег запустил запустил двигатель, порулил на исполнительный. Без остановки взлетный режим, первый разворот – ушел в зону.
Тихо стало. Сел в тени; опять с Ричардом Бахом разговор. Во многом не соглашаюсь. Менталитет разный, в разных системах воспитывались, но читать его очень интересно – много общего! Между строк свою жизнь видишь: сравниваешь, анализируешь, пытаешься оправдаться перед самим собой, ошибки свои ищешь, сделки с совестью. Не получается забыть то, что надо бы забыть, слишком у меня память хорошая: «Эх, Ричард! Зачем с ревом проноситься над полями? Зачем выделывать невероятные трюки? Можно просто сидеть в полной безопасности за рабочим столом. В обмен на эту безопасность нужно принести всего одну лишь жертву: пожертвовать образом своей жизни! И в этой жизни не должно быть страхов, которым нужно бросать вызов, препятствий, которые нужно преодолевать, опасностей, которые поджидают тебя за забором ошибок». Наверное, так и должно быть, но это не всегда удается.
Жить здесь и сейчас. Вторая жизнь, наверное, и дана для этого. Дети, внуки. И сразу вопрос откуда-то: «А как же я?» – «А ты уже прожил», – но соглашаться с этим как-то не хочется. Не хочется соглашаться с тем, что полоса уже кончается и тормозить давно пора!
В прошлом году работали вместе на одной точке с Краснодарским Ан-2. С экипажем жили в одной гостинице, с пилотом немного пообщались. Его командир, мой когда-то однокашник, давно уже, двадцать с лишним лет, живет другой жизнью: выращивает помидоры и виноград, а я с Николаем на равных брызгаю поля. Ветер: сидим, вспоминаем, пытаемся в своей жизни разобраться. И Николай, моложе меня на двадцать лет, тоже из года в год ищет причины и сейчас делится со мной: «Давно уже каждую осень с женой решаем спокойней жить, а к весне прохожу ВЛЭК и продляю пилотское свидетельство!» – заметна и у него эта постоянная борьба.
– Николай, уйдешь, чем будешь заниматься? Чтобы на такое решиться, хороший запасной надо иметь!
– Любовью, Анатолий! Сколько веревочке не виться…
Может быть, это и правильно! В какое-то время наступает момент и каждого это беспокоит, и появляется желание как можно дальше протянуть на этом, последнем ведре керосина!
Недавно спросил краснодарских ребят:
– Николай ушел?
– Да нет, летает! Сейчас где-то в Татарстане.
«Бекас»
Летчиков объединяет одна вещь – для каждого из них полет это путь, который он выбрал, который нужен, чтобы показать свое умение управлять временем и пространством в своей жизни. Самолет не просто бесплодная мечта, это необходимая часть вашей жизни, игнорируя которую, вы, по мнению некоторых авиаторов, проигрываете в человечности.
Ричард Бах
Прошло два года. Бросил все, самолет продал, машина два года в гараже стояла. Много чего за это время в голове прокрутилось, постепенно как-то в норму приходил.
Вячеслав звонит:
– Толя, чем занимаешься? Летчик нужен поля брызгать!
Мелькнуло что-то в памяти, пронеслось… Звонили, как-то находили, предлагали. Позже, после 1995 года уже не приходилось слышать таких предложений. А работы много было, летного состава не хватало: Ан-24, Ил-76, Ан-26 – нет, все. Хватит! Конечно, не до конца остыл: это на всю жизнь, как шрам. Потом, позже, когда все перевернулось и пришлось просто работу искать, сам в училище просился и ответ получил, как приговор: «Нет, поздно уже, у нас до сорока пяти». И сейчас этот звонок как из прошлого.
Защемило что-то внутри, замелькало прошлое, как кадры, – дыхание перехватило.
– Але! Анатолий! Але-е?! Ты слышишь? Привет!
В себя прихожу.
– Здоров, Славик! Слышу. Что там у тебя?
На сколько? На день? Два! Понимаю: сам он для этой работы не готов; здесь знания, опыт нужны. Колчин летал…
Слышал, похоронили Колчина… Он и Серега в аэроклубе на Л-29 последние летали. Колчин – мастер спорта, неоднократный чемпион СССР по высшему пилотажу. Помню, как-то читал о нем в «Крыльях Родины» еще тогда, когда на Ан-26 летал. Серега из армии пришел, он тоже летчик от бога, так получилось: пришлось в свое время два летных училища закончить.
– Приезжай завтра. Полетаем, посмотришь!
А я моложе не стал. Работать надо – это не порезвиться, это не игра!
Приехал на аэродром, все вроде бы на месте, на стоянках наши – наконец-то родные! «Бекасы», СП-30… Серега уже полностью с новой работой освоился. Посмотрел аэроплан, который раньше особенно не вдохновлял. Поговорили – послушал. Особенностей вроде нет, аппарат простой, аэродинамика элементарная. Вопросы устойчивости, управляемости на уровне средней школы. Но весовая отдача на высшем уровне, удельная тяга тоже высокая.
Над конструкцией конструктор хорошо поработал, как инженер вижу. Раньше как-то особенно не задумывался. Двигатель Rotax 912, толкающий трехлопастной винт, кабина учебно-тренировочного самолета, минимум пилотажно-навигационных приборов. В интернете вчера посмотрел руководство по эксплуатации и технике пилотирования: сейчас все есть, на бумаге уже и читать разучились. Все знакомо, особенных чувств не испытываю. Когда только сел в кабину, здесь что-то из той жизни.
Ремни, замок защелкнул – подогнал поясной, наплечные. Гарнитура с микрофоном удобная, высотомер кремальерой на ноль выставил. Прибор скорости, вариометр: все основное есть! Аккумулятор, генератор включил: напряжение в сети на приборе, вижу. Смотрю, как земля из кабины смотрится. Серега сзади сидит, ждет. Пожарный кран: открыт, магнето 1—2: включил. РУД с малого – чуть-чуть вперед. Все. Готов!
* * *
Запуск двигателя на любом самолете – это начало полета. Запуск происходит по-разному. На Ан-2: раскрутка инерционного стартера до определенных оборотов, до появления однородного высокого тона электромотора, который раскручивает тяжелый маховик, падение тока нагрузки на амперметре до определенной величины. Переключение с раскрутки на сцепление с коленвалом двигателя через муфту сцепления.
Визг сцепления: первые медленные движения лопастей винта, первые вспышки в цилиндрах двигателя – и, наконец, устойчивое горение топливно-воздушной смеси и устойчивая работа двигателя. Обороты, необходимые для нормальной работы, давление масла, первые волнующие моменты и, наконец, спокойное наблюдение за работающим двигателем. И приятный знакомый, родной для слуха голос, который будет сопровождать тебя весь полет. Он будет разговаривать с тобой и будет послушно отвечать тебе на любое движение руки, которая будет лежать на секторе газа.
Это очень волнующий момент для летчика – это первые аккорды, первые штрихи на полотне, первые мгновения неизвестного и удивительного. Это первые ощущения полета – это очень много всего того, что ты увидишь, почувствуешь и испытаешь.
Незнакомое человеку постороннему все это можно испытать, когда летаешь, поэтому многие и летают до конца и даже до последнего. Перед запуском волнуешься. Никогда и никто не бывает равнодушным и безразличным, каким бы сильным и опытным не был человек в кабине. Волнение и всплеск эмоций при запуске знакомо летчику с первых курсантских полетов, и это не забудешь никогда.
Палец в перчатке на кнопке запуска, рядом к тебе наклонился техник, – это уважение, это дружба, это любовь к своему летчику.
Я всегда относился к технику с уважением, даже тогда, когда техник-капитан встречал меня, молодого летчика-лейтенанта, и с юмором прикладывал руку к берету, а на соседней стоянке тоже техник и летчик улыбались этой картине. Я не обижался, здоровался, осматривал самолет перед вылетом, спрашивал о заправке. А он ходил за мной и, демонстративно делая вид, что очень озадачен моей дотошностью, с улыбкой ловил мой взгляд и молча спрашивал: «Ну, как, командир, все нормально?» Я смущался, расписывался в бортжурнале, а он очень серьезно смотрел на мою запись – «Замечаний нет», закрывал и запихивал в глубокий карман на брюках комбинезона.
Потом он мне помогает влезть в ремни парашюта, подает привязные ремни, смотрит, как я пристегиваю маску к бортовой системе самолета, соединяю фишку шлемофона, пристегиваю ларинги, замок привязных ремней – смотрит, контролирует. А я, в свою очередь, пытаюсь делать все спокойно, не выдавая своего волнения перед запуском. Снимает чеки с рукоятки сброса фонаря и системы катапультирования, выдергивает чеку механизма выстрела и чеку СРО. Все это на тросиках, наматывает на алюминиевую табличку с надписью: «Перед полетом снять».
Команда «Запуск»: нажимаю кнопку, слышу, как нарастают обороты двигателя. Пошла стрелка тахометра, плавно растет давление, начинаю открывать стоп-кран. МиГ-17! Все вручную, автоматики мало. Сейчас начнет подаваться топливо в камеру сгорания, заработают форсунки, включатся свечи зажигания.
Стартер автоматически переключается на следующую ступень, воспламенение топлива – звук разогреваемой паяльной лампы. На педалях чувствую, как солдат-механик качнул руль поворота, – пошло горение!
Начала расти температура газов, сначала медленно, потом резко, скачкообразно, почти до максимальной. Меняется звук горения: ощущается как взрывной, резко фыркающий. Растут обороты, температура плавно снижается. Обороты медленно выходят на режим малого газа, температура приходит в норму.
Двигатель нормально устойчиво работает, двигаю РУД, гаснет лампа «Генератор». Смотрю на техника – он кивает! Я включаю преобразователи, АГИ, АРК, РСИУ, закрываю фонарь. Справа поворачиваю кран герметизации и отбора воздуха от компрессора двигателя. Техник прижимается к закрытому фонарю, ладонью закрывается от солнца, смотрит, все ли нормально в кабине. Хлопает ладонью по фонарю, опускается, убирает стремянку, становится впереди слева в поле зрения.
Начинается проверка систем. Закрылки, тормоза, изолирующий клапан. Показывает один палец, потом сжатый кулак, разводит руки в стороны, потом сводит – все нормально! Готов к выруливанию.
