Алекс Рудин "Егерь: Назад в СССР"

А за окном смутно белела туманная июньская ночь.

***

Через четыре часа меня разбудил оглушительный треск будильника. Я нашарил его, шлёпнул ладонью по кнопке и открыл глаза. Зевнул и привычно нахмурился.

Почему привычно? Да потому, что в прошлой жизни после четырёх часов сна я бы ползал, как больная ревматизмом улитка. Пока кофе не выпил – глаза не разлепить. А как выпьешь – сердце колотит так, что грудная клетка вибрирует. Вот и выбирай, что приятнее.

Но сейчас я подскочил с кровати как заяц с лёжки. Поёживаясь, прошлёпал босиком по холодному полу к умывальнику. Плеснул в него ковш холодной воды из ведра. Покосился на чайник и махнул рукой. Снова печку топить, что ли? Ни электрической, ни газовой плитки в доме не было. Интересно – есть в деревне газ, хотя бы привозной? Надо будет спросить.

Ладно, натощак веселее шагается! А чаю я и в лесу у костра напьюсь.

Сую в разные карманы рюкзака два коробка спичек. У поленницы за домом нахожу топор. Он щербатый, сточенный. Не для рубки – дрова колоть. Но на топорище сидит крепко. Обматываю его тряпками и тоже кладу в рюкзак.

Ну, вот и готов?

С рассветом туман осел на траву, и теперь она блестела крупными каплями росы.

К озеру можно было пройти напрямик – сперва совхозным лугом, потом через лес по компасу. Но я выбрал длинную дорогу – вдоль речки. Поэтому, выйдя за калитку, свернул не вправо, а влево, к мосту.

Всего половина шестого, а солнце уже вовсю сияло на небе. День обещал быть жарким.

Не доходя до моста, я свернул на узкую тропинку. Она шла по берегу речки мимо домов. Заборы с этой стороны были значительно хуже, чем с улицы – из кривых жердей, с которых снята только кора.

За одним из заборов я увидел открытую низенькую дверь курятника. Заполошно квохтали куры.

Хорёк залез, что ли?

Выбежал в панике здоровенный разноцветный петух. Взмахнув крыльями, он вспорхнул на забор и подозрительно уставился на меня одним глазом.

Из курятника выглянула сморщенная старушка. Тёмный шерстяной платок наглухо укутал её голову.

Старушка махнула мне рукой.

– Помоги, внучек!

Лезть через забор я не рискнул, чтобы не повалить хлипкую конструкцию. Нашёл скособоченную калитку, висящую вместо петель на двух кусках транспортёрной ленты.

– Что случилось, бабушка?

За домом задорно зазвенела цепь. Залилась звонким лаем собака.

– Рыжуха, зараза такая! Опять под нашестом яйцо снесла! Я уж шарила-шарила – не достать! Помоги бабушке – у тебя спина молодая!

Старушка опиралась на табуретку. На фанерном сиденье перед ней стояла мятая алюминиевая миска. В миске лежало около десятка яиц.

– Сейчас посмотрим!

Пригнувшись, я влез в вонючую темноту курятника. В дощатом сарайчике остро пахло птичьим помётом. Из широких щелей между досками лился утренний свет. Куры, увидев незнакомца, испуганно закудахтали и захлопали крыльями.

– Вон тама, в углу! Видишь?

Я вгляделся в дальний угол курятника и под насестом из жердей заметил яйцо. Лежит себе, перепачканное в помёте и наполовину зарытое в слежавшееся сено.

– Зараза такая! – выругалась старушка. – О прошлой неделе под крыльцом снеслася! Так я и не достала. Крысы сожрали.

Я присел на корточки и потянулся за яйцом. Пальцы коснулись шершавой скорлупы, и в этот момент на голову мне плюхнулось что-то тяжёлое. «Что-то» победно закукарекало и больно клюнуло в темечко сквозь верх фуражки.

– Зараза!

Я взмахнул рукой, пытаясь согнать петуха.

– Пошёл прочь, ирод! – прикрикнула на него старушка. – В суп захотел?

Услышав про суп, петух отцепился от меня и отступил во двор, угрожающе кукарекая.

Я достал яйцо, поднялся и положил его в миску. Потом отряхнул колени.

– Вот спасибо, внучек! – закивала старушка. – Может, яишенки? Куды ты собрался-то в такую рань? Да ишшо с ружом?

– Егерь я, бабушка. Иду браконьеров ловить.

– Кого?

– Браконьеров. Тех, кто охотится без разрешения.

– А, понятно! Чайку, может, выпьешь?

– Спасибо! Спешу я. Давайте, помогу яйца до дома донести.

Я взял у старушки миску, отнёс её к дому и поставил на стол в сенях.

Бабушка, опираясь на табуретку медленно ковыляла за мной. Наклонилась, голой тёмной от загара и старости рукой выдернула с корнем колючку из капустной грядки.

– Опять гусеницы капусту пожрут, – пробормотала она себе по нос. – Ты вечером заходи. Яичков дам тебе. Мне-то одной куды столько? Дочка в городи с мужем – приедут ли на выходных, бог весть.

– Спасибо, бабушка! Непременно зайду!

Аккуратно, чтобы не отломать, я закрыл за собой калитку.

За деревней речка Песенка успокаивалась, разливалась шире и спокойно текла, покачивая гривы осоки и похожие на бамбук палочки болотницы. Я подумал, что неплохо было бы завести лодку-плоскодонку. Хотя, на одно лето это не имело смысла.

На границе леса я спугнул пару чирков. Небольшие утки шумно взлетели с воды и понеслись по кругу, сверкая зелёными с белым «зеркальцами» на крыльях и тревожно покрякивая. Отойдя подальше от берега я постоял и подождал, пока птицы снова плюхнутся в воду. Видимо, где-то в береговой осоке у них было гнездо.

Меньше, чем за пару месяцев эти птицы преодолели расстояние от Центральной Африки до нашего болотного края. Всё только для того, чтобы вывести птенцов и осенью отправиться обратно в дельту Нила или Сенегала.

Я перепрыгнул канаву, которая отделяла поле от опушки, и углубился в лес.

Сколько себя помню, это всегда волнующий момент. В лесу и ходишь по-другому, и дышишь, и смотришь тоже не так, как обычно. Походка делается мягкой неторопливой. Глаза сразу замечают всё, что происходит вокруг. Вот белка в рыжей летней шкуре пробежала вниз головой по сосне. Испугалась, спряталась за ствол и выглядывает оттуда черными бусинами глаз.

В кустах бузины шуршит прошлогодними листьями ёж, выискивает слизней и червей в сырой лесной подстилке.

Вот пёстрый дятел цепко лазает по стволу высокой старой берёзы. Примерится, несколько раз ударит мощным клювом и слизывает длинным языком сладкий берёзовый сок.

Я прошёл вдоль речки около трёх километров, подмечая и запоминая изгибы русла, отмечая на листе бумаги перекаты с быстрым течением и глубокие тёмные омуты. Вода в них текла неторопливо, подмывая один берег, а у другого наносила небольшие песчаные отмели.

В одном из омутов мощно плеснула щука, гоняя молодь. Сюда бы жерлицу с живцом – без ухи точно бы не остался!

Вспомнил, как пацанами бегали за щукой в болото за Шуховой башней.

Весной болото вбирало в себя талую воду, разливалось на огромной площади. В кустах ивняка, сыто крякая, кормились и гнездились сотни уток. А к середине лета болото усыхало, оставляя многочисленные лужи, в которых сновали голодные юркие щурята с ладонь длиной. Мы топтались в лужах, поднимая муть, а потом ладонями выплёскивали щурят на берег вместе с водой.

Солнце поднялось выше и жарило немилосердно. Несколько раз я останавливался, чтобы напиться речной воды. В деревне она была светлой, а здесь, в лесу потемнела. Видно, речку питали болотные стоки.

Пройдя ещё по берегу, я и впрямь миновал небольшое болотце, сплошь заросшее мелкой ольхой и осокой. Дальше местность шла на подъём, разнолесье сменилось сосновым лесом. Здесь я отвернул от реки влево и через километр вышел к старым пожням. На этих полянах посреди леса работники охотхозяйства заготавливали сено, чтобы зимой подкармливать лосей.

Трава уже поднялась по голенище сапога – вот-вот, и пора браться за косу. Я прикинул общую площадь полян. С учётом переменчивой ленинградской погоды нужно несколько человек, чтобы управиться с покосом за пару солнечных дней.

Хотя, косарь из меня ещё тот. Ну, ничего! Было бы желание, а руки вспомнят!

Поговорю с председателем, выясню – кого из охотников он сможет отпустить мне в помощь. Им всё равно надо зарабатывать трудодни к осеннему сезону. От этого напрямую зависит распределение путёвок на охоту.

Вдоль пожен были свалены несколько толстых осин. Серебристая кора вся обгрызена, даже на древесине следы крупных зубов. Осины явно были срублены по осени, всю зиму возле них кормились лоси. Василий Ильич постарался!

Вдоль стволов были грубо вырублены неглубокие корытца. Я послюнявил палец, провёл по светлому дереву и лизнул. Солоно!

Думаю, каменную соль старый егерь брал по договорённости в совхозе. Не из Ленинграда же ему её возили. Значит, и с совхозным начальством будем заводить знакомство.

Я усмехнулся. Ох, Андрюха! Ты так вникаешь в дело, как будто надолго сюда приехал! Не успеешь оглянуться – подкатит сентябрь. Прыгнешь ты в автобус и покатишься в Ленинград, доучиваться.

И снова от острого ощущения счастья защемило сердце. Но была в этом счастье беспокойная нотка. Как будто не совсем своё оно, не мной заслуженное.

Обойдя пожни, я вернулся к реке. Она снова разлилась вширь между низких берегов. До озера оставалось совсем немного – метров триста, не больше. Местность здесь снова понижалась. Берег озера возле устья реки зарос березняком. Но не густым, непролазным, а прозрачным. Деревья стояли поодаль друг от друга, вцепившись корнями в топкую хлюпающую почву.

Ладно, доберусь до воды. Самая кромка берега обычно бывает посуше. Обойду озеро, поищу соседский кордон.

В животе тоскливо заурчало. Скоро полдень, а я ничего не ел со вчерашнего дня.

Интересно, а чего я занимаюсь аскетизмом? У меня же целый пакет пряников в рюкзаке есть!

Прислонив двустволку к берёзе, я сбросил с плеч мешок и достал пакет с пряниками. Съел один, чувствуя на языке приятный холодок мятной глазури.

После сладкого пряника не на шутку захотелось пить. Я достал из рюкзака котелок и, чавкая сапогами, стал пробираться к речке.

И тут со стороны озера раздался выстрел. И сразу за ним – ещё один.

Гулкое эхо раскатилось по воде, плеснуло волной в берег, отразилось от дальнего леса.

Стреляли совсем рядом.

Глава 5

Внутри неприятно сжалось. Охотничий сезон закрыт. Тогда кто мог стрелять на озере, кроме браконьеров?

Ну, что? Вот и начинается твоя работа, Андрюха!

Я вернулся обратно к берёзе. Переломил ружьё и зарядил в нижний ствол пулю, а в верхний – картечь. Забросил рюкзак за плечи и осторожно двинулся в сторону озера.

Чего греха таить, было страшновато. В груди похолодело, я крепко стиснул зубы. В голове за каким-то чёртом прокручивались сцены из фильмов, где браконьеры палят по преследующим их егерям.

Инстинктивно я старался идти, как можно тише и скрываться за деревьями. Но потом сообразил, что это чистая дурь. Если подкрасться к браконьерам – от неожиданности они, и впрямь, могут выстрелить.

В этот момент я понял, что держу ружьё в руке, наготове. Ещё один лишний повод схлопотать пулю. Если не стрелять первым, конечно.

А стрелять первым я не собирался. Это надо совсем сумасшедшим быть.

Я остановился и сделал три глубоких вдоха. Повесил ружьё на плечо и, не таясь, пошёл напрямую к берегу.

За кивающими на ветру метёлками тростника на чистой воде скользила двухместная резиновая «Уфимка». На вёслах сидела светловолосая женщина лет тридцати. Поверх тонкого белого свитера с высоким горлом она была одета в синий жилет, похожий на спасательный.

На корме лодки на коленях стоял мужчина с ружьём. Аккуратные чёрные усики забавно топорщились на его полной красной физиономии.

– Левее бери! – раздражённо командовал мужчина женщине. – Утка в тот куст ушла.

Я вышел из-за деревьев, держа на виду пустые руки.

– Добрый день, товарищи! Причаливайте к берегу и приготовьте к проверке документы! Разрешение на оружие и документы на право охоты.

Женщина испуганно взвизгнула.

Я увидел, как пальцы мужчины сжались на ложе ружья, и приготовился отпрыгнуть за ствол толстой сосны.

– А ты кто такой? – крикнул мужчина.

Потом наклонился и что-то шепнул женщине. Она, уронив вёсла, следила за мной.

– Егерь восьмого обхода Синицын, – представился я.

– Да греби ты! – не выдержал мужчина и громко скомандовал женщине.

Та молча замотала головой.