– У тебя раньше времени адвокатская практика началась? – ядовито рявкнула Измайлович. – Не трать слова, Олег, кидаясь в защиту вашей святыни. Похоже на то, что для меня важны их приветствия?!
Ой, ты что, да нет.
От Марины напористо несло гневным отрицанием, которое явно заполняло её до бровей; похоже, это была единственно доступная ей форма самопомощи.
Только отрицание?
Да куда там. Ещё она была полна злости. Зависти. Уязвлённого самолюбия. Обиды. Но даже и за ними мелькало что-то ещё.
Что-то, что он непременно должен был увидеть, прежде чем уйдёт отсюда.
– За каким-то же чёртом ты подошёл к этому столу, – задумчиво протянул Агрессор.
Что нужно здесь понять?
– Я попрошу о переселении! – сквозь зубы бросила ржавая, злобно ковыряя пальцами правой руки заусенцы на левой. – Нет сил уже терпеть её!
– Хватит, Настя! – урезонила её Ангелина. – Я тебе, возможно, открою секрет, но Вера тебя тоже «терпит»! Так что вы в одной лодке!
«В одной лодке»? В одной лодке.
И в тот же миг мозг накрыло ярким, как солнечный март, осознанием.
Подумать только! Его и Марину его и Марину! внезапно кое-что объединяло.
Так вот от чего он тоже мучился, глядя на Уланову и Елисеенко!
Вот какое чувство Марина прятала и отрицала сильнее всего!
Старое, как мир; едкое, как женское коварство.
Это ревность, Мариш. Это она.
* * *
Сегодня уютная тишина его квартиры походила на липкую паутину.
Вера уже час ходила из угла в угол, то и дело отодвигая шоколадную штору, чтобы посмотреть во двор. Солнце давно спряталось за тучей, ветер усилился, а небо походило на грязный пенопласт.
Отчего-то казалось, что она сильно виновата перед ним.
И это одновременно пугало и злило.
С начала февраля Свят ни разу не повысил на неё голос – но всё равно ухитрялся как-то транслировать, что часто недоволен.
Недоволен и молчит. Недоволен и молчит.
Когда эта дамба прорвётся, потоп затронет даже Австралию.
Наверное, я зря крикнула ему, что хочу побыть одна.
Но и делать вид, что не хочу этого, тоже уже устала.
Порой ей жутко не хватало сна на отдельной кровати, ночей без ночника и вечеров наедине с собой; но говорить ему об этом она боялась.
Казалось, стоит отвергнуть малую толику его привязанности – и она потеряет всю.
Почему он наотрез отказывается спать без ночника?
Спрашивать это она боялась тоже.
Откуда столько страха перед беседами о своих желаниях?..
Это жутко неправильно – бояться говорить что-то тому, с кем делишь постель.
Присев на корточки, Вера коснулась струн гитары; струны ответили тугим стоном.
Точно такой уставший стон уже несколько недель бился в душе.
Помимо неудобных упрямых мыслей о страхе, её ужасно угнетала мрачная неприязнь: неприязнь Артура и Насти.
Откуда она взялась – неприязнь Артура? Что я ему сделала?
Но неприязнь Артура – какой бы странной она ни была – хотя бы ограничивалась часом в день. Неприязнь же Насти лилась на неё бесконечным потоком – и именно в те редкие моменты, которые она выкраивала, чтобы побыть в общаге одной.
– Зачем ты кивнула Марине? – хмуро поинтересовалась Верность Ему, скрестив на груди пухлые руки. – Ты должна была посмотреть, как сделает он, – и сделать так же.
– Ещё чего! – возмутилась Верность Себе, сдув с потного лба прядь волос. – Он просто сделал вид, что её там нет! А это очень глупо!
– Они так долго были вместе, что явно в чём-то друг другу соответствовали: нравится ему это или нет, – задумчиво протянула Интуиция, тоже гладя струны.
Пожалуй, Свят зря прикидывается, что Марины никогда не существовало.
Это его прошлое, по которому он пришёл в настоящее; часть его жизни.
Как Дима – часть жизни её.
В последнее время она вспоминала Шавеля всё чаще.
Не с теплом или ностальгией, нет. С опасением. Настороженным опасением.
Как только в голове начали роиться мысли, что Свята ей порой слишком много, вместе с ними пришло и ужасное беспокойство: а что, если мать права?
Что, если я «ни с кем не могу по-людски»? Что, если я просто волк-одиночка?
– Нет, милая, – прошептала Верность Себе, смиренно подстраиваясь под её состояние. – Ты не волк-одиночка. Просто кому-то уединение нужно реже, а кому-то – чаще.
Из всех, кто сейчас вился вокруг, лучше всех жажду к уединению, пожалуй, понял бы… Олег. В груди что-то медленно сжалось.
Олег был отдельным сортом тревоги; громадным нарывом на теле её спокойствия.
Уж лучше бы она не заикалась Святу о желании перестать скрываться.
От Олега исходила мощная энергетика светлого разума и сильной души.
С ним хотелось… разговаривать. Разговаривать не чтобы использовать возможность сказать, а чтобы получить шанс послушать.
И желание разговаривать с ним сводило сердце такой виной, по сравнению с которой вина за любовь к уединению казалась ребячеством.
…Тишину надрезал плач низкой октавы, и Вера вздрогнула.
Чёрт. Она слишком сильно дёрнула за одну из струн.
А на другой стороне от всей этой суматохи цвела вечная и нежная, мягкая и сочная весна. На другой стороне царил запах горькой мяты, обнимал плечи пушистый плед и пульсировало доверчивое сердце в его бескрайней груди.
На второй чаше весов было то, что стоило всеобщего возмущения и моей усталости.
Будто что-то почувствовав, Вера шагнула к окну и отдёрнула штору; во двор медленно вкатилась и обосновалась на крайнем парковочном месте белая Ауди. Лихорадочно вернув штору на место, она закусила губу и попыталась дышать медленно и глубоко.
Спокойно. Спокойно. Уверенность и самообладание сейчас вполне потребуются.
– Ты что? – с подозрением прошипела Верность Ему; между её бровей залегла хмурая морщинка. – Хочешь обрушить на него очередной «серьёзный разговор»? Чего тебе не имётся? Обязательно надо испоганить восьмимартовские выходные? Немедленно прислушайся к страху! Страху виднее!
Не «серьёзный», нет. И не такой уж «разговор».
Просто попрошу, чтобы мы чаще ночевали по отдельности.
– С каких это пор «страху виднее»? – осадила коллегу Верность Себе. – А ну не лезь!
Верность Ему вспыхнула презрительной обидой, но промолчала.
– Страху не виднее, моя девочка, – тихо сказала Интуиция. – «Серьёзные разговоры» начинать нужно, нужно обязательно. Эта та уязвимость, через которую к тебе приходит сила.
В изящных пальцах Интуиции возникла круглая медаль, на одной стороне которой блестело слово «Vulnerabilis[8 - Уязвимый (лат.)]», а на второй – «Validus[9 - Сильный (лат.)]».
– Помнишь? – с ласковой улыбкой поинтересовалась Интуиция. – Ты впервые использовала связь этих слов, когда готовила доклад по античной философии – на втором курсе. Не забывай всё, что знаешь, моя милая; никогда.
Не забывай всё, что знаешь.
В груди потеплело; Интуиция всегда умела найти нужные слова.
– И не надо оправдываться за свои потребности, – предупредительно добавила Интуиция, любовно погладив своё золотистое платье. – За потребности – не надо.
Оправдываться за саму себя – по старой привычке.
Сейчас было самое время почитать стихи Рождественского; личный сорт Евангелия, что лежал на подоконнике кухни.
Но Свят уже шёл домой.
Над входной дверью заорал звонок. Настроив твёрдую поступь, Вера прошагала бежевый ковролин маленькой прихожей и впустила в квартиру её хозяина. От него пахло свежестью морозной весны и мятным ароматизатором салона.
Это были беспечные и романтичные амбре.
Но одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять: он скрывает напряжение.
– Прикольное ощущение, – пропыхтел Свят, опустив на пол пакет из ближайшего гипермаркета; к аромату весны и мяты добавились гастрономические шлейфы. – Чувствовал себя психом, когда нажимал на звонок. Слишком отвык, что у меня ключей нет, а тут кто-то ждёт.
– Да, представляю, – рассеянно пробормотала Уланова, ощутив холод под рёбрами.
Как огорошить его тем, что я хочу поговорить? С чего начать?
Несмотря на увещевания Интуиции, начать хотелось с оправданий.
Она не начала с них в прошлый раз и теперь жалела об этом.
– Вера, послушай, – негромко проговорил Свят, глядя на неё одновременно с виноватой робостью и грубым вызовом. – Я хочу серьёзно поговорить с тобой.
* * *
Нет уж, хватит. Хватит.
В мелководный пруд его терпения сегодня плюхнулась последняя капля. К чёрту восьмимартовские выходные, что висели на носу межсезонной соплёй.
Будут испорчены – так пусть будут.
Лучше испортить большие выходные, чем всё ближайшее будущее.
Сегодня нужно прояснить это раз и навсегда – и наконец успокоиться.
Вера открыла дверь так быстро, а посмотрела в его глаза так доверчиво и беззащитно, что захотелось затолкать поглубже в глотку не только перспективные слова, но и мысли, что выжгли голову на последней паре и по пути сюда.
Её будто тоже что-то тревожило, но она смиренно наполняла взгляд податливой лаской; она выглядела так, будто очень ждала его тут.
Ждала она, ну-ну. Надо было не рявкать, что хочет ехать одна!
– Давай, – приободрил его Адвокат, нервно почесав затылок. – Говори.
Говори: «Мне не нравится, как ты милуешься с Петренко».
О чёрт. Как же по-идиотски это звучало. Зачем вообще ей это говорить?!
