ПРАВОСЛАВНЫЕ КОРНИ
Конечно, Данька отражал мое психологическое состояние. Я в те годы выживала, боролась, не принимала свою новую семью, в доме был постоянный скрытый конфликт. Ко всем нашим родительским тревогам добавилась еще одна – Данька не крещёный.
В день, когда я всерьез задумалась о крещении, годовалый сын играл на ковре около работающего без звука телевизора, я гладила вещи. Вдруг Данька подошёл к телевизору и начал по нему стучать. Я повернулась, на экране был какой-то репортаж про церковь. Включила звук. Рассказывали про церковь Серафима Саровского. Она оказалась недалеко от нашего дома. Вечером мы пошли гулять, зашли в церковь, и я записала его на крещение в ближайшие выходные.
Так Данька выбрал своего покровителя. Все сложности, которые случатся потом в жизни сына, я буду переживать, стоя у иконы Серафима Саровского.
***
Стоял сентябрь. Я приехала в Петербург на экзамен по йоге к доктору Артему Фролову, у которого тогда училась. Туда же на пару дней приехал Димка, у него был день рождения, который мы хотели провести вместе.
Квартира, в которой я остановилась, выходила окнами на залив. Глядя на спокойную серую воду, я размышляла: «Хочется за город. Вот залив, а что там дальше? Меня тянет туда».
Кронштадт. Близко, удобно, красиво. Знаменитый Морской Никольский собор, копия Константинопольской Софии. Едем!
Когда мы были уже рядом, водитель такси заплутал. Томиться в машине не хотелось, и мы решили дойти пешком. Пока Дима смотрел на карте, в какую сторону нам идти, я свернула в какой-то переулок и уверенно пошла вперед. Когда он меня догнал, я уже стояла на пороге маленького беленого собора. Внутри шла служба. У меня по телу пробежали мурашки.
– Вы будете оставлять поминальные записки? – спросила меня служительница.
Я кивнула и стала писать имена. У Димы недавно умерла бабушка. Сложно объяснить, но меня не покидало ощущение, что здесь я на своем месте. Мне было хорошо, уютно. Старинные иконы, тёплый свет восковых свечей, запах ладана. Оказалось, здесь служил Иоанн Кронштадтский. Я впервые увидела его икону и узнала в изображении святого, фотография которого всегда стояла на иконостасе деда. Когда мы наконец дошли до Морского собора и увидели там музей Иоанна Кронштадтского, меня осенило: он здесь жил, и именно отсюда шла его вера, отсюда передавалось его слово!
Из закоулков детства всплывает мой дедушка Яша из Воронежа. Он был талантливым мастером по дереву, делал красивые бочонки разного размера. Самые крошечные даже забирали на ВДНХ.
В Советские годы дедушка Яша был неофициальным священником, тайно хранил дома церковные книги, переписывал их. Во дворе его дома накрывали стол, ставили холодец из рыбы. Вокруг стола собирались православные бабушки, они пели красивые песни, а дедушка сидел во главе стола и читал проповеди. Официального церковного сана у него не было, но местные верующие шли за ним и считали своим батюшкой. Меня же они называли ясной звездочкой, а дедушка – светлячком. По вечерам он рассказывал мне короткие сказки с духовной моралью. В памяти возникают отрывочные рассказы взрослых. Дедушка Яша не просто проповедовал, он передавал живое слово Иоанна Кронштадтского, которое пришло к нему через три поколения!
Свое слово дедушка Яша передал знакомой женщине Анне, которая ухаживала за ним, когда он болел. Он говорил, что Анна будет последней. Так и случилось: она умерла, не передав знаний дальше. Дедушкины книги отдали в местную церковь.
Я прекрасно осознаю свои православные корни, но все-таки от религии далека. Я не могу принять тот факт, что в церкви меня могут поругать только за то, что я не так сложила руки в молитве. Нечестно делать что-то, не принимая это по-настоящему. Но я четко понимаю: мои корни дают мне силу, питают и насыщают. Я почувствовала это телом, благодаря гармонии с собой, которую обрела через йогу. Я смогла довериться своим ощущениям, открыться и принять всё происходящее. Разумно было остановиться и посмотреть по карте, куда идти. А я доверилась потоку, и он понес меня к неизвестному маленькому храму, который напомнил мне о дедушке Яше.
КОТ. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ
Когда я заканчивала 6-й курс, Дима уже защищал кандидатскую, у него тогда уже было два высших образования.
Однако найти работу в Ростове оказалось не просто. Так, не без хлопот моей старшей сестры, Диме подвернулась уникальная возможность запуска нового завода детского питания. Это была наша возможность обрести долгожданную самостоятельность, но нужно было переезжать в Курск. Решение было непростым, но мы рискнули. Дима уехал, а я осталась с маленьким Данькой и котом в Ростове. Кот появился в нашем доме случайно, но, как оказалось, очень помог пережить Дане разлуку с папой.
Однажды летом, возвращаясь на машине с моря, мы остановились передохнуть в чистом поле. Через пару минут дети притащили из травы трех крошечных котят, двух девочек и одного мальчика. Мы с Димой переглянулись, вздохнули и положили котят в подол моего платья, и привезли троицу к себе в квартиру. Это был конец света! Котята постоянно пищали, они не умели лакать молоко и были ужасно голодными. Я стала выкармливать их из пипеток. Самым сообразительным оказался мальчик, мы назвали его Васькой и оставили себе, а девочек раздарили друзьям.
Васька был очень красивым: яркие зеленые глаза, белые «носочки». По утрам он молча будил меня: садился около подушки, пристально смотрел мне в глаза, и я просыпалась от одного его взгляда. Самой веселой игрой для него было спрятаться в железную батарею и, незаметно просунув оттуда лапу, аккуратненько стукнуть меня или Диму по голове, мы спали тогда на полу, на матрасе.
Данька проводил с котом все свободное время. Домашние животные очень нужны в доме, где есть дети. Они помогают развить эмоциональный интеллект, то есть умение сопереживать, поставить себя на место другого, вовремя выразить и озвучить свою эмоцию.
Многие дети к возрасту 5—7 лет начинают просить кошечку или собачку. Это нормально, в этот период у ребенка появляется желание о ком-то заботиться. Сама потребность эмоциональной близости с животным – это игра, которая важна для того, чтобы ребенок получил эмоциональный опыт. Общаясь с животным, ребёнок осознает, что оно тоже имеет чувства, но проявляет их иначе, не как человек.
В нашем детстве проявлять эмоции запрещалось, мальчики не должны плакать, а девочкам следует быть послушными и скромными. Плачешь – значит ты «девчонка», надела короткую юбку – бесстыдница. Часто, если подросток проявлял себя, его сразу блокировали и стыдили. Все это приводит к тому, что когда человек становится взрослым, он начинает поступать также со своими детьми. «Не ходи по лужам, надо быть чистым, воспитанным и культурным». На маленького человечка, который просто с любопытством исследует этот мир, с самого начала давит куча взрослых условностей, зажимающих его в рамки «приличий».
Но позволять ребенку проявлять и выражать разные эмоции, даже условно негативные, очень важно. Например, агрессия. Как с ней быть? Да просто не запрещать ребенку играть с пистолетиками и танками! Я очень боялась, что Данька вырастет злодеем – он играет в пистолеты, а надо же быть хорошим мальчиком! Когда я запрещала ему эти игры, вступался муж: «Почему нельзя? Все пацаны играют в пистолеты, оставь». Я доверяла его мнению, рассуждая, что я ведь не могу знать, что чувствует мальчик, когда он маленький. Моя мама, которая никогда не воспитывала мальчиков, тоже удивлялась военным игрушкам и говорила: «Что за кошмар». Но если мы запрещаем себе и своим детям проявлять эмоции, мы можем остаться эмоционально недоразвитыми людьми, которые не умеют слышать себя и окружающих. Любую свою эмоцию нужно осознавать, переводить из напряженного состояния в расслабленное, проживать и, таким образом, принимать. Даже страх можно трансформировать в радость, и тогда он перестанет существовать, а границы человека расширятся.
Год, проведенный в разлуке с мужем, оказался размеренным. Я заканчивала учебу, принимала помощь свекрови, хотя неплохо справлялась и сама, успевала забрать ребенка из детского сада, стала, наконец, высыпаться, вела свой научный проект по детским инфекциям.
На получение диплома я пришла за ручку с Данькой, он сам захотел выйти со мной. Ему было шесть лет, ровно столько, сколько я училась в институте. Все удивлялись, какой у меня взрослый сын, а я смотрела на него и думала, что Данька – — моя главная педиатрическая школа.
Когда мы переезжали в Курск уже втроем, кота решили отдать Диминым родителям, они как раз перебрались за город. Жизнь в деревне пришлась Ваське по душе. Он быстро стал предводителем местных дворовых собак. Если раньше Васькино утро начиналось с моей подушки, то теперь – с пощечин собакам. Впрочем, зимой Василий залезал к ним в будку, погреться. «Пиндудейцы» его приняли, у них даже завязалась дружба, правда, разбавляемая пощечинами от Васьки.
Кот снова помог нашей семье, на этот раз сгладил наш переезд для родителей Димы. Они осталась без единственного сына и единственного внука рядом, но зато у них появился прекрасный друг Васька.
Василий прожил еще пару лет, а однажды просто не вернулся домой. Он жил недолго, но ярко. Кстати, потом в деревне появилось много котят его расцветки.
ВСЕГДА ВЫБИРАТЬ СЕБЯ
В Курске я поступила в интернатуру, где мне три месяца почитали схемы лечения и поставили работать в поликлинику доктором. Городок мне понравился. Люди в таких местах привыкли к спокойной стабильной жизни. Мне это чем-то напоминало Советский Союз. Дети сами гуляли во дворах многоэтажек. На первом этаже жила чеченская многодетная женщина Хава, мы очень подружились. Она предложила: «Наши дети ходят в одну группу в детском саду, я буду забирать твоего сына тоже». Мамы знали друг друга, и все вопросы решали прямо на детской площадке. У нас тогда не было социальных сетей, мы общались вживую.
В поликлинике мне досталась потрясающая медицинская сестра, которая делала за меня большую часть скучной бумажной работы.
– Оксана Николаевна, вы такой хороший доктор, это сейчас большая редкость. Вы только никуда не уходите и ведите приём, а я все заполню, – увещевала она.
Год в Курске получился спокойным. У нас началась самостоятельная жизнь: Дима стал зарабатывать хорошие деньги, а я начала чувствовать, что такое быть педиатром. В Курске я получила права, села за руль. Всё шло своим чередом.
Но вот проект, на котором работал Дима, завершился. Перед нами встал вопрос: «Мы остаемся жить здесь или двигаемся дальше?» Казалось, что нам пока рано замораживать себя в такую уютную стабильную жизнь. Мне было комфортно, но я не была согласна всю жизнь работать в поликлинике. Я хотела двигаться дальше, в более сложные интересные вещи.
Например, я приходила на дом осмотреть ребенка с ДЦП, заболевшего ОРВИ, и с ужасом осознавала, что боюсь его! Я ничего в нём не понимала. Мне не хватало знаний, опыта. За время учебы я не сталкивалась с такими детьми. Для меня это был настоящий вызов. У меня возникло неприятное ощущение, что я – лишь винтик системы. Да, эта система работает, мне повезло с медсестрой, мы лечим детей стандартными схемами, а если ребенок осложняется, отправляем в стационар и снимаем с себя ответственность.
А тут, столкнувшись с детьми с ДЦП, я испытала странные глубокие чувства: мне было очень жаль этих детей, но вместе с тем я ощущала полную беспомощность. Меня учили столько лет, а я не имею представления, как выслушать хрипы у такого ребенка, ведь он хрипит всегда, даже когда здоров! Его мама объясняла мне: «Это не хрипы. Если будут хрипы, я вам скажу».
Диме предложили шикарную работу в Ростове, и мы решили уезжать из Курска, хотя коллеги не хотели меня отпускать. Два месяца мы провели в Ростове. Найти работу педиатром было очень сложно, каждый год в городе выпускается огромное количество специалистов. Я подумала, может быть пойти и преподавать фитнес? Мне всегда нравилась физкультура, и я точно знала, что я – кинестетик, и воспринимаю мир через ощущения тела. Телесный опыт – это весомая часть меня.
Начался август. Мы спешили переехать, найти работу, устроить Даньку в школу, ему исполнялось семь лет. Но как только я все это сделала, мужу предложили работу в Москве. Это было как гром среди ясного неба.
В ОБЪЯТИЯ МОСКВЫ
Мы никогда не стремились в Москву. Для меня этот город был чем-то недосягаемым. Москва – это там, где сложно, тяжело, дорого и очень много людей. Вряд ли это про меня. Но позиция мужа в главном офисе международной компании, зарплата в несколько раз больше, потенциальный рост – то, ради чего было решено, что он едет в Москву.
Вопрос был в том, что делать мне. Я чувствовала, что если мы сейчас расстанемся, скорее всего, это будет навсегда. Наши отношения были нестабильными после первой суровой семилетки совместной жизни и той годичной разлуки.
Я придумала отчаянный ход: снова оставить Даньку моим родителям, чтобы он спокойно пошел в деревенскую школу, а самим уехать в Москву, за год обустроиться там и забрать сына к себе. Мама поддерживала меня во всех отношениях, муж тоже. Мнение остальных меня не волновало. Я твердо решила сохранить семью и уехать за мужем.
К сожалению, мы не сильно думали о чувствах Даньки – выживательная позиция не предполагает наличия эмпатии. Конечно, мы говорили, что понимаем, как ему грустно, но обещали, что скоро будем жить все вместе более интересно. Но тогда мы принимали амбициозные решения, и подстраивали остальную жизнь под свои интересы.
На первое сентября мы приехали к сыну уже из Москвы. К нему хорошо относились в школе, потому что знали нашу семью. Даньку выделяли, ему это нравилось. На празднике ему вручили колокольчик, и он дал торжественный первый звонок. Наш сын любил деревню больше, чем город, он её хорошо знал, проводил там много времени. Именно она оказалась спасительной для него в раннем детстве.
Мне было очень тяжело расставаться с сыном, но я понимала, у меня есть амбиции. Я хочу в Институт педиатрии, в ординатуру и высшую педиатрию. Я уверена, что нереализованность – это огромное бремя для человека. Если судьба подарила тебе шанс, нужно решаться на перемены.
Я не жалею, что выбрала себя. Когда отталкиваешься от своих внутренних ощущений и принимаешь решения чувствами, не нужно ни о чём жалеть. В Москве я сразу устроилась в ординатуру Института педиатрии, ведущее учреждение в стране. Это было каким-то чудом. Раньше мне казалось, что Москва, с этими известными авторами, где-то там, а моя жизнь – в другой стороне. Книги, написанные научными сотрудниками Института, читали все врачи. Книгу Наталии Белоконь по кардиологии я с детства видела у папы на столе. И вот я врываюсь в альма-матер педиатрии, настоящей русской врачебной школы! У меня начиналась новая жизнь.
ОСОБЕННЫЕ ДЕТИ
В Институте педиатрии рассматривали самые редкие заболевания, туда привозили пациентов с самыми сложными случаями. Я ходила туда со священным трепетом, будто вернулась в студенчество. Я верила, в Институте я смогу проявить себя, найти ответы на свои вопросы и не остаться участковым педиатром по своему мышлению.
Жизнь без ребенка сильно освобождала мое сознание, но я не позволяла себе ничего лишнего, только работа. Я трудилась, проявляла себя, оставалась на ночные дежурства, хваталась буквально за все, лишь бы поскорее воссоединиться с ребенком. Мне было плохо без него, я не могла позволить себе куда-то сходить, мне ничего не было нужно. Была одна доминанта – поскорее его забрать. Даня опять играл роль мощнейшей внутренней мотивации в моей жизни.
В ординатуре мне сразу дали научную работу, и судьба опять свела меня с физикой. С сотрудниками кафедры биологической физики МФТИ мы стали изучать формирование мышечного тонуса у детей в норме и при различных двигательных нарушениях. Я хотела получить степень кандидата наук и занималась наукой в дополнение к основной врачебной работе.
Евгений был аспирантом первого года, сильно младше меня. Мы стали собирать материал, исследовали самых разных детей с нарушениями мышечного тонуса и без. Работать было интересно и сложно одновременно. Евгению было сложно понимать мой медицинский язык, а мне – его математические термины. Иногда я сердилась и просила: «Женя, скажи так, чтобы я поняла!» Но мы работали с большим азартом. Мне нравилось погружение Жени в наш проект. Я ещё замечала, что он смотрит на меня увлеченным взглядом, но это не могло ни к чему привести, кроме того, что у нас родилась совместная методика, позволившая перевести мышечное напряжение в цветовую гамму, в радугу.
У нас не было наставников, наш проект был процессом нашей жизни. Женя приезжал ко мне домой, мы горячо обсуждали работу, иногда к дискуссии подключался и мой муж, тоже математик.
Мы ездили в Судак, выступать на конгрессе «Нейронаука для медицины и психологии», где собираются научные сотрудники, физиологи, врачи, психологи и физики. Утром все работают, потом идут на море, и так десять дней. В первый год Дима не отпустил меня одну с Женей. Взял отпуск и сказал, что как раз хотел получить сертификат дайвера, и что это можно сделать в Судаке. Мы с Женей очень готовились к первой поездке, оба молодые, на большой публике прежде не выступали.
Параллельно с этим я писала статьи, вела сложных детей, работала врачом в стационаре. В отделении раннего возраста была слабая реанимация, в раннем возрасте даже среди педиатров мало кто разбирается. Случались моменты, когда я не могла уйти домой. Например, у ребенка пневмония, а я не могу передать его в реанимацию, потому что знаю, что у этого врача нет соответствующей квалификации.
Вскоре я столкнулась с первой смертью пациентки. У Маши был непонятный генетический синдром, диагноз не смогли поставить ни в России, ни в Израиле. У ребенка было уже четыре тяжелые пневмонии, и дважды я вытаскивала ее. Но я не бог.
Звонок раздался в последний рабочий день перед Новым годом. В Институте была суета: конференции, совещания, нужно выписать детей домой на праздники и решить, кто останется дежурить в реанимации с тяжелыми пациентами. К вечеру мы сели за стол, проводить старый год. Очередной звонок, беру трубку.
– Надо вовремя брать трубку. Маша умерла.
Я вела Машу два года и совершила ошибку – дала свой личный номер телефона её маме. Тогда я не знала своих границ и была ярким примером «спасателя». Поэтому я и оказалась первым человеком, которого обвинили в смерти ребенка.
Мама увезла Машу в Сочи и решила, что дочке нужно поплавать с дельфинами. Но у ребенка с тяжелым заболеванием и нарушенной генетикой даже банальное ОРВИ может закончиться фатально. А дельфины – это контакт с водой и массой людей, которые могут быть переносчиками инфекций. Для Маши встреча с дельфинами закончилась пневмонией. Спасти девочку не удалось. Разумом я понимала, что никак не могла помочь ребенку, находящемуся в полутора тысячах километров, но не спала ночами, винила себя, почему же я не взяла трубку раньше? Мне было очень больно, что меня обвинили в смерти ребенка.
Путь особенного ребенка действительно особый. Мама ни в коем случае не должна устраивать ему «обычное» детство, здесь все гораздо тоньше. Но и включать чрезмерную серьезность в вопросе реабилитации тоже нельзя, потому что ребенок остается прежде всего ребенком, в каком бы состоянии он ни был. Полное принятие ребенка родителями – вот исходная точка восстановления. Да, иногда нужно принять в том числе невозможность полного восстановления. Но каждый прожитый день с особенным ребенком важно проживать очень глубоко, помня, что особенный ребенок – это окно, через которое, как в зеркале, можно разглядеть свою душу.
Несмотря на сумасшедшие перегрузы, я получала удовольствие от работы и нашего с Женей научного проекта. Мы разработали новую методику, позволяющую переводить мышечный тонус в реальный математический показатель. Например, при норме показатель 0,2, при спастике – 0,5. Мы доказали, что при курсе лечения показатель снижается на 25%. Спустя пять лет после начала работы, мы опубликовали финальную статью в журнале «Физиология человека». Нашу работу представили в Сколково, все в институте об этом заговорили.
Особенные дети – загадка для нас. Иногда я не могла поставить диагноз и ужасно себя винила. Но и такое нужно научиться принимать. Пациенты – мои знакомые, пара около 35 лет. Оба интересные, счастливые. Роды нормальные. Рождается ребенок, у него возникают судороги, которые быстро нарастают. Начинаем сумасшедший диагностический поиск, устраиваем консилиумы. Я прошерстила много статей, вышла на какие-то исследования, отправила кровь на анализ за границу.
Результаты показали, что у малыша новая мутация, которая нигде не описана. Прогнозов никаких. Возможно, скоро появится ещё один метод исследования ДНК, но в нашей стране его пока нет. У ребенка могут быть множественные генетические поломки, и это исследование будет только базой.
Я потратила столько сил, но у нас получился просто красивый описательный случай. Мы с коллегами даже опубликовали его в европейском журнале, но по факту я ничем не помогла ребенку. Я очень просила мать ребенка не беременеть, пока мы не выясним хоть что-то про заболевание, но она отвечала: «Я не могу, мне нужен второй ребенок». Она беременеет, рождается второй малыш. И у него такая же патология.
Я до сих пор не могу отпустить эту ситуацию, я ничем не помогла этой паре. Мы столько потратили денег, нервов – и что? Наверное, я виню себя. Позже я разверну свою жизнь и начну помогать матерям. Та мама тоже нуждалась в помощи, но тогда я ничего не могла ей посоветовать. Дети не погибли, они живут с этими мутациями. Но для всего научного мира это большой вопрос – что с ними? Для чего это? Ответа пока не было.
ГОД ДЖАЗА
Через год, как и планировали, мы забрали Даньку в Москву. Взяли ипотеку, купили однокомнатную квартиру.
Даньке переезд дался тяжело: чужой город, новая школа, отсутствие близких людей. Мы с Димой постоянно пропадали на работе и уделяли сыну мало внимания. Данька злился на отца, ощущал какое-то предательство по отношению к себе. Откровенно говоря, у них были натянутые отношения. Когда после очередного скандала Данька стал кричать, что ненавидит отца, я поняла: дело плохо. Данька давно просил собаку, и я подумала, что возможно собака объединит их и поможет укрепить связь?
Маленькую собаку мальчики не хотели. Я просила максимум спаниеля, но в итоге сошлись на золотистом ретривере. Приехав в питомник, мы увидели невероятное количество щенков в разноцветных ошейниках. Мы не успели их толком рассмотреть, как Данька закричал: «Зеленый – мой! Зеленый!». И действительно, в зеленом ошейнике был наш щенок по имени Just love. Дома он стал Джазом.
Началась новая жизнь. Мамой щенок выбрал, конечно, меня. Когда меня не было дома, скулил. Я просила консьержку приходить к нему по четыре раза на дню. Вечерами я вычищала дом от шерсти, но гулял с собакой Данька. Вставал в 6 утра и шёл на улицу в любую погоду. Когда собака стала расти и перестала слушаться Даньку, встал вопрос: кто с кем гуляет?
Это был год какого-то недоразумения, но и большой радости. Джаз был невозможным медведем, очень красивым и смешным. Мы много смеялись, стали больше времени проводить вместе. Собака действительно сплотила нашу семью. Джаз прожил у нас год. Мы торопились сделать ремонт в новой квартире, думали, там будет легче. Но когда ремонт завершился, я поняла, что больше не вытяну жизнь в квартире с такой собакой. В тот момент в деревне как раз пропал Васька, и Димина мама снова заскучала.
После лета, проведенного в деревне, Данька согласился, что Джазу там будет лучше. Мама Димы тоже влюбилась в собаку. Всё сошлось. Джаз выполнил свое предназначение в нашей семье, и теперь живет там, где ему свободно и хорошо.
ВО ВСЕ ТЯЖКИЕ
Вскоре мы решили отправиться в первое заграничное путешествие. Мы хотели устроить себе настоящее приключение. Пусть это будет дорого, но мы на это всё равно пойдем.
Наше поколение первым переступило границы родного государства, а заодно шагнуло дальше первой ступени пирамиды Маслоу. Первой нашей заграницей стал остров Крит в 2009 году. Тогда весь опыт моих знакомых состоял в том, что они покупали путевку в Турцию или в Египет по системе «всё включено» в пятизвездочном отеле. Нам с мужем это не было интересно. Мы хотели составлять маршрут, выбирать машину в аренду, самостоятельно покупать авиабилеты, искать апартаменты.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69872056&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
