Я рассмеялся. Глухо, сдавленно, так, что заболело горло. Она просто ненормальная, она делает это из любопытства – потому что может.
Я тоже так делал – но быстро перестал, потому что это неблагодарное дело. Мне важен результат, доказывать себе самому становится все сложнее – потому что радость от достижения выставленной планки обратно пропорционально высоте прыжка.
Машина притормозила на светофоре, дорога была пустая, красный свет бил в лицо, раскрашивал салон, отражался от черного капота внедорожника. Я молчал.
– Пожалуйста, не прогоняйте меня, герр Бер. Я вам еще пригожусь.
Есть русская народная сказка – про Ивана-царевича и серого волка. Волк сожрал у протагониста коня, волк повинился и предложил в качестве коня себя… Волк во всем помогал – непонятно зачем.
– Тебя там не было, ты ничего не видела, сделай себе алиби. Твое счастье, если ты, действительно, не знаешь, что на самом деле происходит. Не вздумай больше ходить за мной, следить за мной, следить за кем-то еще.
Я говорил спокойно, но твердо и угрожающе. Я поверил, что она просто сумасшедшая девчонка, решившая, что играть в куклы ей скучно, и потому решила поиграть в игрушки взрослых мужчин.
Если ее убьют, это будет неправильно. Смерть по глупости – несправедливая глупость.
– Теперь скажи.
– Да, герр Бер. Я поняла, герр Бер.
Господи, что за глупая игра?! Настоящая дрессура собаки.
Все, как я люблю.
Чушь… Надо держаться от нее подальше – и отвадить ее от себя. Надо ее уволить – и в то же время надо сделать так, чтобы она была на виду.
Она кивает, она слушается – но кто ее знает, что у нее на уме.
Я не понял, почему у меня язык не повернулся ей угрожать – например, сказать, чтобы она подумала о своей семье и больше в подобные истории не лезла – иначе ее больше никто не увидит, а она больше не увидит своей семьи.
Я не стал дожидаться, пока она войдет в подъезд – я уже покидал двор многоэтажки. В ушах почему-то прозвучал звон трамвая под окнами – который будит по утрам, если окна выходят на линии путей.
Я очень хотел, чтобы сегодняшний труп, который я перевозил в багажнике, был последним.
14. Конфета
[Германия, Берлин, Сименсштадт]
С ней оказалось легко – и я не сразу понял, почему. Прямой взгляд, какая-то нечеловеческая внимательность и неиспорченная выслугой покорность… Она была похожа на солдата – и впервые я не ощущал солдата противопоставлением.
Она тоже была инопланетянином – но с другой планеты, не населенной ни роботами, ни человекоподобными существами. Как будто она воспитывалась волками – и потому была человечнее всех людей.
Она решила быть моим союзником, моим телохранителем – на производстве, в офисе, в клубах? Она настоящая машина для убийства – и, к сожалению, сама это прекрасно знает. Со мной она будет убийцей – потому что еще немного, и она переступит черту, после которой ее сочтут либо слишком любопытной, либо слишком опасной. Я не хочу, чтобы ее убили – чтобы вообще ей кто-либо навредил. Что это – отеческая благосклонность? Откуда такое неравнодушие?
Если бы я не дал ей за мной пойти – следить! – она бы не оказалась там, она бы не привлекла внимание, к ней бы не подошел тот придурок, она бы не обезвредила его так, что он сдох. Я только стоял и смотрел – с раскрытым ртом, с обескураженным неверием. Мгновение – и рядом труп.
Я бы мог солгать ей, что он жив – и надо просто уходить… Я сказал ей правду – и, скорее всего, я был груб и перестарался – потому что я хотел, чтобы она больше никогда в такие истории не вляпывалась.
Она смотрит на меня так, как будто я ей нравлюсь – с одержимостью, как маньяк-сталкер, но прислушивается к каждому вдоху, присматривается к каждому жесту.
Я сказал ей не ходить за мной – она не ходила. Послушная… Но теперь она ходит за этими придурками из Министерства – и это совсем не хорошо.
Она будто бы ждет, что я к ней обращусь – и спрошу, какого дьявола она творит. Она будто бы показывает, что мои секреты останутся секретами – но не потому что я прибрал за ней, и труп одного из преследователей уже в судоходном канале.
Бизнес это кровавое ремесло, но мои делишки в заброшенном цехе на окраине города не касались работы – и она это прекрасно поняла.
– Дороти!
Я уже второй раз оборачиваюсь на зов, будто Дороти зовут меня, а не ее.
Герда зачем-то рассказывает Дороти про фермерский творог, пока та чинит ей офисный стул – а я, будто издеваясь, подхожу к столу своей ассистентки, тянусь через склонившуюся рядом девушку, чтобы взять конфету из коробки рядом с клавиатурой. Я не спрашивал, зачем Герда просит системного аналитика помогать ей с компьютером, с какой-нибудь офисной ерундой, с приложением в смартфоне…
На Дороти реагируют женщины всех возрастов – и почти всегда одинаково. Дороти для них рыцарь – который откроет дверь, подаст руку, подаст плащ, накроет зонтом, перенесет через лужу… Дороти при желании и меня на плечо закинет – и утащит.
Я сперва так и подумал – и перспектива мне не понравилась.
Дороти не поднимала головы, она разбиралась со сломанным винтом в основании сиденья стула. Я жевал конфету, стоял рядом и смотрел на ее рельефные руки, прямую спину, узкую талию и узкие бедра – и все было бы проще, если бы это была какая-нибудь офисная интрижка.
Но я не умею по-человечески. А она, я был уверен, мужскими членами интересуется в последнюю очередь. У нее есть пул задач для интеллектуальной стимуляции и целый офис женского коллектива – который, впрочем, ей тоже не интересен – потому что она почему-то заинтересовалась мной.
Герда опрыскивала из пульверизатора цветок у окна, Дороти все еще сидела под столом.
– Герда, возьми со склада новый стул, – сказал я.
– Зачем новый? Этот сейчас починим.
Я покачал головой.
– Резьба сорвана.
Я по звуку слышал, что винт регулировки уровня проскальзывает при повороте. Вес Герды не выдержит – и будет скрипеть и сползать, медленно, но регулярно.
Дороти замерла, она уже ничего не делала и молча слушала нас.
– Как ты поставила задачу?
Герда обернулась, водяная пыль на мгновение окутала сансевиерию.
– Починить стул.
– Отзови инструкцию.
– Отменить починить стул, – подыграла Герда. – Так?
Дороти посмотрела на меня и прищурилась. Ей следовало кинуть в меня стулом – потому что я еще и ухмылялся.
В кармане ожил телефон. Я даже не старался скрыть, что переменился в лице – потому что новости было две, и от обеих было ощущение, что я съел конфету из дерьма.
Я бросил фантик в урну под пристальным взглядом Дороти, все еще присевшей у стола, и вышел в коридор.
15. Фуга
[Германия, Берлин, Мариендорф]
[Германия, Берлин, Сименсштадт]
Труп Фогеля нашли рыбаки – которые регулярно занимаются ловлей даже в судоходном канале столицы. Про труп наемника, исчезнувший в водах рек Шпрее и Хафель, ничего известно не было.
Бек сказал, что во всем виноват я. Я сказал, что во всем виноваты его родители и родители всех остальных – за то что родили ходячее недоразумение, купившееся на провокацию конкурентов, решивших устроить рейдерский захват.
Если это дело с контрагентами завоняет, мне придется теперь больше общаться с Беком и Бюхнером, а они были из тех, кто радостно и Фогеля бы утопили, и меня, и кого угодно еще.
Возможно, это они убрали Фогеля – когда тот побежал к ним за помощью.
Ну почему они не могут просто работать, делать все сразу хорошо?!
А еще эта Мэллори… Теперь я за ней следил – а она наверняка знает, что я за ней следил.
Она тоже садистка – которая ходит по вечерам в закрытые бойцовские клубы, чтобы ломать кости и отрабатывать свой гнев. У нее четкая техника, многолетний опыт занятий боксом, награды региональные, международные… Зачем ей чертов офис фармацевтической компании, что она забыла в Глокнер? Что она забыла рядом со мной?
Рядом…
Возможно, ей не хватает тренера – который бы говорил что делать.
Я говорю – она делает. Это слишком просто, чтобы быть правдой.
Спортивный комплекс Реннбан, подпольный ринг на футбольном стадионе под носом у владельцев – под предлогом тренировочных спаррингов… Когда она устроила замес в толпе зрителей, я не удивился.
Я удивился тому, что у меня был стояк – и что один за другим, как кегли в боулинге, ее противники падали на землю.
Если бы она знала, что я смотрю, я бы понял – потому что все, что она делала до этого момента было извращенным, пугающим в своей привлекательности ухаживанием.
Я с ней не справлюсь… Эта немецкая овчарка – Мэрилендская овчарка – не для меня.
Она американка, она из Балтимора, отец – известный шеф-повар, мать – журналистка… Я не хотел о ней ничего знать – но так было нужно, чтобы понять, что от нее ожидать.
Я просто объект ее интереса. Никогда не думал, что окажусь в такой ситуации – где есть повод пожаловаться на харасмент.
Мне, как назло, нужно сопровождение на мероприятие в Деннерляйн – потому что все министерские бараны придут с женами или мужьями, и нужная мне дипломатка приведет своего мужа, очередного осла с беспокойным членом – про которого уже шутят в компании тех, с кем я иногда отдыхаю в Кит-Кате.
Я сидел в кабинете, закинув ноги на стол, и перебирал черные бумажные квадраты. Уже одиннадцать – и один белый.
Может, это Мэллори? Отпечатки на белом листе – не только потому что она подняла его с пола… Нет, это не Мэллори.
Она слишком прямолинейна – даже в своей услужливой осторожности – чтобы загадывать загадки.
Я лгал себе, когда возмущался, что все происходит сразу – и окатывает как ледяной водой, отрезвляюще, лишая ориентации на миг. Контроль ускользает – но я всегда успевал его поймать, перехватить, вновь взять вожжи в руки.
Поводок…
«Все же понятно». Я положил на стол черный листок, усмехнулся. «Это что-то вроде хлесткого удара хлыстом – для ускорения».
Еще один листок лег на поверхность, я раскачивался в кресле. «Ей двадцать четыре. Мне сорок два».
Кого я обманываю? Ищу аргументы? Перед кем мне отчитываться – перед самим собой?
«Она не опасна. Она сделает так, как я скажу. Она будет молчать – потому что я сказал ей молчать».
Даже если квадраты кладет она, пока что они ничего не значат – кроме символа головоломки, которую я еще не могу решить. «По мне видно, что я не понимаю намеков».
Я, правда, не понимал. Может, поэтому и не играю в эти человеческие игры с угадыванием желания партнера, цветов, романтики, свиданий… На свидании я пил и иронизировал, на свидании я был говнюком, с которым больше на свидание ходить не захотят.
А они все равно хотели… Потом я говорил прямо, что мне было скучно – и потому я лучше буду встречаться со своей правой рукой.
Мне всегда было насрать, что кто-то обижается на правду.
Вставлять член в Дороти Мэллори я не буду, и если она уж так хочет, за хорошее служение я ее награжу – если она будет делать все верно.
Я нервно прыснул, сгреб бумагу – разложенную подобно карточному пасьянсу – со столешницы, бросил листы в тумбочку и громко хлопнул, задвигая ящик обратно в стол.
Я просто не хочу ошибиться… Я просто не хочу в итоге понять, что это было лишь инфантильное желание убежать от проблем в увлечение игрушкой – которая не решает проблемы, а только их усиливает.
– Герр Бер.
Герда стояла у двери уже несколько секунд. Я не слышал ее появления – и не видел, как она отворила створку.
– Герр Бер, я предположила, что это важно.
– Ну что?
Конверт – белый, большой, но практически пустой. Через белую бумагу проглядывают очертания квадратного листа размером с ладонь – который свободно болтался внутри конверта.
Бумага не просвечивает – но я будто бы знал. Герда побледнела от вида моего выражения лица – которое было вовсе не радостным и уже даже не раздраженным.
– Герр Бер, давайте отдадим это службе безо…
– Дай сюда. Выйди, Герда.
Конверт лежал на столе, я смотрел на него полторы минуты – и не решался открыть.
Нет, я просто считал… В голове играла музыка – и когда композиция подойдет к концу, я открою.
На коду.
