– Чего тебе ясно?
Конверт уже полыхал в моей руке, пальцам было горячо, пламя было вертикальное, какое-то неправдоподобно яростное, оно поглощало весь кислород подземного коридора. Голова будто уже начала кружиться – от асфиксии. Фогель таращился на горящую бумагу как завороженный.
Я вдруг захотел поджечь этот несчастный ангар вместе со всеми, кто внутри.
– Ты ничего не видел, они тоже ничего не видели, – заявил я. – Всего три имени – включая прокурора. Не заставляй меня тебе объяснять.
– Ты больной, – повторил он.
– Сколько времени прошло?
Фогель замялся. Если он солжет, я засуну остаток конверта – от которого у меня точно уже останется ожог – ему в глотку.
– Три дня.
– Три дня?!
Мой голос был похож на гром, Фогель вздрогнул и поморщился. Клочок бумаги выпал из руки и с шипением задымился на каменном полу.
– Три, сука, дня?!
– Не ори!
Я сделал шаг навстречу, Фогель продолжал стоять на месте. Я слышал приближение шагов, я не мог собрать картину воедино, пазл распадался – но решение нужно было принимать незамедлительно.
– Мы пробивали каждого, – начал он, – мы проверяли…
– Я помню каждого в лицо! Что тут проверять?! Каждого за все эти гребаные шесть лет! Я помню их домашние адреса и имена детей! Три дня – можно было с каждого собрать по расписке, каждого запугать, что мы сожжем их гребаные магазины! Поставщики и продавцы! Что я теперь сделаю, если вы упустили три дня?!
Зачем в документе поставлена сегодняшняя – вчерашняя – дата? Что за уловки? Я надеялся, прошло всего несколько часов…
Шантаж для меня был не страшен – была страшна реакция, непредсказуемая в своей предсказуемости, представителей рода человеческого. Они начинали метаться, они делали глупости, они тянули до последнего – а потом ждали, что я приду и решу их проблемы как по волшебству.
– Кто знает? – уже тихо и угрожающе спросил я. – Это важно.
– Я, ты, Бюхнер, Бек, Краус, Шульман.
– Еще?
– Больше никто.
– Я не понимаю.
Я сказал это сам себе. Голова уже раскалывалась, это было и похмелье, и кислородное голодание, и злость, толкающаяся болью изнутри черепной коробки в виски.
Проклятые мелкие интриги подпольного мира!
– Кто получил конверт?
– Я, – ответил Фогель.
– Беги.
Фогель меня не понял. Он возмущенно засопел.
– Беги, придурок, прямо сейчас. Это была ловушка.
Я надеялся, больше я его не увижу – потому что если увижу, он будет убит не теми, кто решил шантажировать его предприятие, а мной.
Фогель попятился, до него, наконец, дошло. Я с сожалением понял, что опять вляпался в дерьмо – и стою в нем уже по колено, доверившись недальновидным, трусливым людям, которые по какой-то неведомой причине решают судьбы, носят оружие и живут безнаказанно.
Мы побежали оба – когда услышали приближающийся топот ног.
Если его поймают, он меня сдаст. Если понадобится, я убью его сам – но другим отдавать не собираюсь.
Иногда я совсем дурак – и откуда-то просыпается что-то среднее между альтруизмом и прагматизмом. Он был полезен, он может быть полезен – если выживет – как символ того, что я умею держать дела в порядке.
Если его убьют, я буду думать, что я криворукий неумеха, который не разглядел у себя под носом кучу дерьма – и дал своему человеку в нее наступить.
Я толкнул Фогеля в коридорный поворот, к решетке лифта, сам побежал дальше, намеренно громко пытаясь открыть дверь очередного пролета подземного лабиринта.
Лестница, дверь, несколько секунд ожидания – чтобы дать преследователям приблизиться и упустить Фогеля. Потом я уже снова бегу, натыкаюсь на двоих незнакомцев, резко сворачиваю в цех, благодарю философского бога за то, что они догадались не стрелять по мне и по канистрам, выстроенным в ряд длинного помещения с полками и тележками паллет.
Интересно, они думают, что я это Фогель?
Их шестеро – нет, еще больше… Если их так много, значит, они не только за Фогелем? Но я уже не думал, я был зверем, которого преследуют охотники в лесной чаще. Облава, западня, обидная случайность тупика, в которой от пути отступления меня отделяла троица наемников.
Убивать нельзя, калечить – можно. Обезвреженный, но оставленный в живых наемник – свидетельство того, что его хозяин проиграл – и получил ответ на свой глупый поступок.
Более того, в промзоне ангара нельзя оставлять трупы, за собой придется прибирать – а это неблагодарный труд. Оставленные после себя улики или недоразумения в виде тел я считал непрофессионализмом.
Я убивал только врагов – ключевых фигур, тех, кто играет на поле принятия решений. Избавляться от их трупов было приятным ритуалом – пусть и удовлетворение после исчезало моментально.
Падать на пол под весом чужого грузного тела было больно, пропускать удары было обидно – но, увы, неизбежно. Замах, наклон, переворот, локоть, колено, слева, справа, в челюсть снизу.
Два тела хрипят и стонут, еще двое танцуют по очереди нелепый танец, отсрочивающий их проигрыш. Я не понимал, я зол или мне насрать – потому что меня тошнило, из носа текла кровь – но не потому что он был сломан.
Я удерживал кашляющую, извивающуюся тушу в захвате со спины, мне очень хотелось сжать его горло так, чтобы внутри не только булькало, но и хрустнуло.
Я обернулся на шум – потому что будто контрапунктом к нашей уже завершившейся драке в противоположном конце коридора кто-то со всей дури влетел в стену, а кому-то вывернули руку так, что хруст кости был бы слышен даже нечуткому уху.
Я стоял, открыв рот, позабыв, что руки по-прежнему с силой сжимают и душат противника. Я разнял руки, тело упало на пол.
Дороти Мэллори стояла и смотрела на меня с противоположной стороны коридора, она была контрастной фигурой, оказавшейся явно в чужой пьесе, не в своих декорациях…
Черная тень уже успела приблизиться к ней со спины. Черной тени достался один отточенный удар в солнечное сплетение. Один смертельный удар.
Я понял, что у меня эрекция, только когда наклонился, чтобы пнуть протянувшую ко мне руки тушу под ногами.
Я побежал – но не прочь, а навстречу.
Оркестр из семи сломанных, но живых тел – и один труп неудачливого придурка.
13. Дрессура
[Германия, Берлин, Руммельсбург]
[Германия, Берлин, Панков]
Я не запомнил, что именно я орал. Скорее всего, я орал, что так нельзя, и что она настоящая дура.
Она таращилась на меня издалека в офисе все эти дни – а я, как идиот, думал, что она всего лишь ждет, когда я – или Кох – похвалим – или уволим – ее за отчет.
Я схватил ее за локоть и потащил прочь. Она могла бы ударить и меня – но она лишь бежала со мной в ногу, на той же скорости, с тем же ритмом.
На подбородке ссадина, на обеих руках разбитые костяшки. Она бьет одновременно хорошо обеими руками…
На висках и шее у нее блестит пот, пот не едкий и смешанный с запахом чистой одежды… У нее особенного цвета глаза, желтые, как у уробороса, с ярким лимбическим кольцом и темнеющим к центру ореолом пигмента радужки.
В лунном свете все казалось ненастоящим. Меня снова начало тошнить, я злился на неуместную дурноту, я продолжал бежать к калитке, волоча за собой Мэллори.
Я отпустил ее, понял, что точно на ее предплечье останутся синяки, даже не извинился – потому что в тот момент считал, что это уместно.
Кожу руки жгло – и я сперва подумал, что от прикосновения – но это было лишь ожогом от конверта.
Калитка была заперта, пес на нас никак не отреагировал, он сидел и смотрел, склонив голову набок.
Я полез через высокий забор – из металлических пластин. Мэллори перелезла быстрее – и ловко спрыгнула так, словно делает это каждый день вместо утренней зарядки.
Я порвал костюм, пока перелезал, я приземлился на ноги, пружинисто, но ощущение было, что земля перевернулась и сделала сальто.
Машина стояла на месте; на земле – следы протектора от автомобиля Фогеля, который он ставил на территории. Я надеялся, он, все же, сбежал – иначе все это было напрасно.
– В машину, – скомандовал я.
Я не сказал ей сесть за руль, только потому что мне нужно было все проконтролировать. Если сейчас что-то еще случится, я тоже кого-нибудь убью.
Я тронулся с места прежде, чем она пристегнулась. Мы миновали два автомобиля в дорожном кармане в пятистах метрах от промзоны, я смотрел на дорогу и усиленно соображал.
Мне придется вернуться – но так, чтобы наемники уже уехали. Мне придется избавиться от трупа – потому что они труп с собой не заберут, их задача – убежать, так же как и у нас.
Мне нужно отвезти Мэллори – но куда?
– Адрес.
Это звучало, как команда «голос». Она назвала адрес, она не смотрела на меня, она так же смотрела на дорогу и дышала со мной – прерывисто – в такт.
Панков, у районного парка с памятником Юлиусу Фучику… Ехать чуть более четверти часа – если ехать быстро.
– Кто тебя послал?
– Никто. Я была одна. Герр Бер, я все объясню.
– У тебя пятнадцать минут.
Она следила за мной – от клуба точно. Если она чей-то агент, то какой-то странный – потому что так изображать небезразличие, стараясь изобразить безразличие, просто невозможно.
– У вас кровь из носа течет.
– Фрау Мэллори.
Я повернул голову в ее сторону, я улыбнулся – насколько позволяло лицо. Мне нельзя, чтобы лицо было побито, лицом я торгую…
Кровь шла, потому что воздух в помещении был сухой, а давление высокое… Мне не двадцать лет. Иногда я об этом забываю.
– Я хотела помочь. Я не интересуюсь вашими делами, я просто заметила, что у вас проблемы.
– Заметили, – хмыкнул я.
– Я не хотела ничего испортить, мне жаль, я за все отвечу, я все сделаю, как вы скажете. Я шла за вами, потому что я знала, что вас там поджидают.
– Кто?
– Я не знала кто, я видела, что к территории подъехали машины, и туда вошли люди – не ваши люди.
– И ты знаешь, кто мои?
– Я уже выучила, с кем вы общаетесь.
– Как давно ты за мной следишь?
– Я не слежу. Я просто… хожу за вами.
– Это одно и то же.
– Я не собиралась вмешиваться, я не хотела сделать хуже. Я принимала решение в соответствии с обстоятельствами, оценка рисков показала…
– Оценка рисков.
– Что угодно, герр Бер. Я докажу, что я всего лишь хотела помочь. Я хочу быть полезной.
– Если ты следила за мной, то ты знаешь, что означает «что угодно».
– Да, герр Бер.
