John Hall "365 дней тоски"

– Это неважно, – ответила она, не опровергнув, но и не подтвердив моей теории. – Просто поверь… я не могу покинуть это место. Не сейчас… возможно, никогда, – сказала она, и в глазах её я увидел отражение воспоминания о тех бескрайних, невероятно светлых полях ремесленников.

– В какой стороне вокзал? – спросил я. – Если есть возможность, сегодня же я покину вас.

– Электричка уже ушла. Следующий рейс будет только послезавтра, – сказала девушка. – Один день в одну сторону, один день – в другую. Таков распорядок.

– Ну… что ж…

– Да… У тебя есть уникальная возможность проникнуться этим городом, – сказала она и натянуто улыбнулась.

– Есть возможность прочувствовать жизнь под водой, – так же натянуто ответил я.

«Тебе не избежать изучения местной тоски», – сказал голос моего рассудка, пробившись сквозь недовольный гомон психоза.

День сто тринадцатый.

Ночь в подводном городе была поистине чёрной. Скитаясь по наполненным улочкам, я будто бы смотрел в пустые глазницы смерти, подсвеченные тускло блеклыми, бледно-голубыми искрами фонарей. Люди, которые с рождения жили здесь, явно не нуждаются в свете. Они перемещались по звуку, по интуиции, по памяти… или же вышли на новый виток эволюции и теперь обладали способностью чётко видеть в темноте…

«Благо деньги во всем мире – всего лишь деньги», – подумал я, покупая стейк рыбы в забегаловке. Откусив кусочек, я удивился, словно впервые в жизни пробуя жареную рыбу; я чувствовал вкус таким, каким никогда раньше не ощущал.

«Странно… ведь вода тоже вкусная, – подумал я, вспоминая то, как впервые напился водой, свалившись в подземелье. – Такое впечатление, будто бы лишившись способности полноценно видеть, я обрёл чуть более восприимчивое чувство обоняния и более острое чувство вкуса, – подумал я и тут же вспомнил о девушке, что провела со мной почти весь день. – Наверное, те бескрайние поля и тот воздух для неё такие же невероятные, как пища и питье для меня здесь, – подумав об этом, я с досадой ухмыльнулся. – Паршивое… самое паршивое в том, что ко всему можно быстро привыкнуть, а после привыкания, через время, наступает мука… всегда надо быть осторожным в своих желаниях…»

Я шёл по улице в сторону ночлега и взвешивал свою жизнь офисного планктона, когда я сначала хотел, мечтал прекратить жить, потом желал потерять чувства, затем вновь нуждался в ощущениях… и невероятное сейчас, в котором я просто хочу жить.

«Надеюсь, это желание не войдёт в привычку», – подумал я, когда уже вернулся в своё временное прибежище, опуская голову на некое подобие подушки.

День сто четырнадцатый.

Ночь, прожитая под водой, показалась мне вечностью. Вязкой, тугой, расширяющейся вечностью. Чем больше я желал наступления утра, тем дальше, как мне казалось, оно было. Но есть одно «но», которое вносит свои поправки. Оно связано с тем, что я не видел ни заката, ни рассвета в этом месте. Рассвет я просто не застал, а закат пропустил, так как в этот миг был в ночлежке и оформлял разрешение на временное проживание в подобии гостинницы.

Рассвет под водой, преломленный тонкой пластиковой пленкой, оказался настолько красивым, что ради этого зрелища стоило пережить все то, что со мной случилось. Это зрелище стоило того, чтобы после него отправиться на небеса и там, сидя в кругу родственников и друзей, будучи в компании ангелов, рассказывать о том, насколько великолепен рассвет под водой. Я мог бы поделиться тем, как глубина принимает алые краски, рассекает их на спектр и приобретает разные цвета. О том, как вода играет светом и пульсирует холодным синим, изменяясь до тёплого красного. Я мог бы рассказать всем им о том, что такое тонкая экосистема подводного города диггеров и женщин с её кромешной тьмой и тусклыми фонариками, с её духотой и вялой дневной суетой, с её ежедневными моментами зарождения и угасания звезды по имени Солнце.

«А ведь она не видит в этом ничего особенного, – думал я, пока ждал заката. – Она настолько привыкла к этому, что не замечает этой Красоты!»

«Да…»

«Это плохо…»

«Это печально…»

«Нет ничего хуже, чем привыкнуть и не замечать красоты перед собой.»

Даже мой психоз поймал волну апатии и процедил часть моих мыслей сквозь зубы.

День сто пятнадцатый.

Я купил билет и теперь стоял на перроне вокзала. Раннее утро было подсвечено теми самыми, самыми яркими, самыми мягкими цветами из всех, что я когда бы то ни было видел. Впереди меня ждала длинная кишка тоннеля из-под воды в мир над землёй. Меня это и радовало, и разочаровывало одновременно. Я даже купил магнитик в сувенирной лавке, чтобы сохранить вечную память об этом городе. Ещё я сделал всё, что было в моих силах, чтобы не вникать во внутренние проблемы этого места. В какой-то миг я понял, что не хочу знакомиться с новыми видами морально-душевной сердечной недостаточности. Я понял, что мне хватит того, что я узнал от девушки, которая вечно будет гнаться за персональным раем, а тот вечно будет ускользать от неё просто потому, что она не относится к людям, охарактеризовать которых можно словосочетанием «человек-привычка». Ей всегда нужны новые, яркие, светлые впечатления… обыденность и привычки вгоняют её в апатию.

Я сел в электричку, и мы тронулись с места. В сторону города-завода. В центр производства всякой всячины. Мы тронулись с места, и я провалился в тяжёлый сон, сквозь который увидел бледно-голубые огоньки ламп и вспомнил о том, как встретил диггеров в этом подземелье. А потом эти источники света приняли очертание и словно начали приближаться. Они становились больше, чем просто точка где-то впереди. Затем, в самом центре, я смог рассмотреть маленькие чёрные точки. Они тоже становились больше и приближались ко мне. После я будто бы моргнул и потерял из поля зрения бледно-голубые огоньки, а когда нашёл, мне стало натурально больно. Я подавился собственными легкими… сердце поломало несколько рёбер, что защищают его… Перед собой, во сне, я увидел ту самую, что посылала мне шифры на языке цветов.

День сто шестнадцатый.

Стук колёс не прекращался очень долгое время. Сквозь кромешную тьму, подсвеченную глазами её цвета, меня несло вперёд. После крепкого сна я был наполнен мыслями, от которых хотелось избавиться. Не потому, что они были неприятными, а для того, чтобы не думать. Я хотел было заговорить с кем-нибудь из тех, кто вместе со мной сидел в одном вагоне, но так и не решился. Мне не хотелось заводить очередное краткое знакомство, не хотелось впускать в зону своего комфорта незнакомца, не хотелось общаться… а потом мы выехали с арены кромешного мрака.

Это была невероятно длинная прозрачная… труба… под водой. Я поднялся с места и начал ходить с одной стороны вагона в другую в попытках увидеть, впитать в свой мозг всю ту невероятную красоту, о которой я и помыслить не мог в пыльных районах города Грусти.

Мы двигались по рельсам, находясь в самом центре плотного цилиндра, а вокруг нас была вода. Космическое пространство на земной поверхности. Такое же невесомое, такое же плотное, такое же завораживающее, как само небо.

«Гравитация исчезла из моей жизни, – подумал я. – Словно покинул свой мир и проник в потайной… о котором жители города Грусти не догадываются.»

День сто семнадцатый.

«Запомни… заруби на носу… возьми на карандаш… и никогда не забывай о том, что любой космос имеет границу, за которой скрывается лишь пустота… подсвеченная огоньками цвета её глаз», – прошептало сознание после того, как плотный прозрачный цилиндр трубы вновь нырнул под землю, окунув в ту чёрную часть, где у бывших находится их сердце.

Электричка вновь очень долго преодолевала пространственно-временной интервал, приближая меня к новому городу, о котором я никогда раньше не слышал. Благодаря свободному времени в пути я смог нафантазировать себе высокотехнологичную базу, в которой работают и люди, и машины, и, может быть, даже киборги. Я представлял серо-голубые своды невероятно высоких потолков, под которыми перемещаются кран-балки и перемещают разнообразные грузы. Представлял небольшие грузовые автомобили, которые нужны только для того, чтобы работать. Я представлял, и мне страсть как хотелось увидеть свою фантазию наяву. Но всё рухнуло в тот миг, когда кишка тоннеля высвободила электричку в жёлто-красное, пылающее жерло, похожее на вулкан.

«Никогда… слышишь?… никогда не верь тому, о чем ты мечтаешь… – прозвучал мой рассудок. – Потому что тебя ждёт разочарование в девяти с половиной случаях из десяти».

День сто восемнадцатый.

«Ты помнишь ту шубу на «лухари ви-ай-пи мадам», от которой воняло уксусом? А помнишь аммиачный запах своего подъезда?… Ты помнишь крики соседей сверху? А о том, как громко стучит кирка, разбивая породу? Ты помнишь, как закладывает уши звон кромешной тоски в тесных квадратных метрах?!» – рассудок измывался надо мной и моим психозом… даже рассудок теперь смеётся надо мной.

«Ты помнишь приглушённый свет и тяжёлое дыхание от попыток обрести чувства?! А боль от столкновения лица с плотным полотном асфальта?! Ты помнишь того самовлюблённого засранца во главе скучного кружка зануд, наркоманов из высшего социального слоя и откровенных психов?… А тот дядька с тяжёлым взглядом понимания, что смазан анестезией многолетней депрессии?! Ты помнишь это?! – рассудок решил ездить мне по мозгам до победного. – А теперь взгляни на это место!»

Точка вокзала образовала собой огромную пентаграмму во славу бога Дорог. На выходе из электрички девушка в красивом тёмно-алом пиджаке и мини-мини-юбке выдала мне респиратор, беруши и облитые перчатки. Пластмассово улыбнулась и пожелала удачи.

Я сделал первый шаг из вагона и попал на усыпанный пылью, металлической крошкой, пеплом и сажей перрон города Завода.

«Стерильная чистота?» – хмыкнул рассудок и повернулся ко мне спиной.

Город Завод

День сто девятнадцатый.

Едкий, серно-стальной запах пробирался даже через мембрану фильтра. Пепел, пыль и масло, смешанные в скользкий слой, тёмными островками пролегали на всей протяженности моего пути к билетным кассам.

«Ты же так сюда хотел! – смеялся рассудок. – Что случилось? Больше не хочешь?!» – он стервозно звучал в моем задыхающемся сознании.

– Куда идёт бли…

Меня перебил мужчина с густыми бровями, который восседал на своём рабочем троне, спрятавшись за пуленепробиваемым толстым стеклом.

– Станция закрыта на техническое обслуживание. Возвращайтесь через два наших рабочих дня, – сказал он так, будто бы я остатки дерьма, что упорно не хотят смываться.

– Но билет-то я могу купить?! – отчаяние взяло бразды правления над голосовыми связками.

– Куда? – и не было предела отвращению сотрудника вокзала ко мне, и моего отвращения к сотруднику вокзала.

– Как можно дальше отсюда, – злой шепот вырвался из моих лёгких.

В течение минуты я заплатил треть оставшихся после города Женщин денег, взял билет и пошёл прочь с вокзала. Я надеялся, что первое впечатление может быть связанным только с местом прибытия, но, как только двери открылись и я увидел сам город…

– Не. Могу. Дышать, – кое-как выдавил я из себя и закашлялся. Ещё через минуту моя ладонь окрасилась в размыто-алый цвет.

День сто двадцатый.

Никак не могу адаптироваться к этому месту. Меня пугает ритм, меня страшат звуки, меня напрягают цвета, мне все время приходится уворачиваться от циркулирующих крюков кран-балок, от пульсирующих кар и людей, управляющих гидравлическими рохлями. И всё это на улицах города, с оживлённым движением, обычным автомобильным транспортом и людьми.

Кстати, жители города открыли мне один из подвидов человека разумного. Про себя я назвал их «шестерёнки». Они заставляют этот город существовать, механически приводя друг друга в упорядоченное движение. Связи между ними я увидел в форме цепей. Хорошо промасленных звеньев, приводящих узлы в движение… и всё это выполняли грязные, плохо пахнущие потом, алкоголем, серой и сажей люди. С засаленными лицами и волосами, чёрными от угольной пыли.

«Ты хотел увидеть ад?! – засмеялся рассудок, оттесняя психоз в самый дальний угол себя. – Вот его воплощение на земле! – мой внутренний голос жутко засмеялся. – При этом ты ещё ничего не знаешь о местной бюрократический системе!» – услышав это, я почувствовал холод и мурашки, что заполонили мое тело.

День сто двадцать первый.

«Здесь даже солнца не видно… из-за стального купола крыши», – заключил я, посмотрев наверх и не найдя кристалликами глаз ни голубого, ни серого, ни какого бы то ни было неба. Лишь чёрное, плотное ничто, с которого падали вниз лучи прожекторов.

«Это невероятно! – подумал я, сдерживая тяжелый кашель. – Как люди могут жить в этом месте?!» – эта мысль, порождённая очередным спазмом мышц дыхательных путей, засела в моей голове до того момента, пока я не нашёл место, в котором смог бросить своё уставшее от дороги, от непродолжительного, но тяжёлого перехода по городу тело.

– Можете снять маску,– сказал молодой мужчина, стоявший на рецепции. – В нашем отеле работает вентиляционная система с включенной фильтрацией воздуха.

Он был бодр, выбрит и смотрел на меня жадными глазами, представляя меня в виде кошелька с ножками и ручками.

Я снял маску и впервые за последние несколько часов вдохнул полной грудью. От этого я не закашлялся, не почувствовал боли в груди… лишь необходимый мне кислород.

– Как вы можете жить здесь?! – поинтересовался я, расплачиваясь из стремительно пустеющего кармана, на что получил взгляд непонимания.

– Вы о чем?! Это же земной рай!

Халдей смотрел на меня таким взглядом, что я практически поверил этому, но потом я вспомнил, что в этом городе нет неба, и одумался.

День сто двадцать второй.

Я поймал себя на мысли о том, что сутки здесь исчисляются иначе – неделями во внешнем мире. Потом, мои опасение подтвердились. Это произошло тогда, когда я гулял по супермаркету и, в тщетной попытке сэкономить, выбирал лапшу быстрого приготовления, консервированные бобы и несколько бутылок воды.

Здешние цены привели меня в шок. То, что в городе Грусти или в городе Женщин стоило копейки, здесь имело ценник, который невозможно перекрыть зарплатой обычного клерка. Здесь необходимо впахивать в течении рабочих суток этого места, каждый день.

– …Мы работаем в четыре смены, из которых складывается рабочий день. Одна смена равна двадцати четырём часам, – приглушённый голос из противогаза ответил мне тонкими нотками девичьего голоса. Я посмотрел в окуляры резиновой маски, чтобы увидеть большие, искренние глаза кассирши.

– …Эм… спасибо… наверное… – произнёс я, сомневаясь в каждом сказанном слове, после чего сильно закашлялся. Во рту, в очередной раз, появился соленый, слегка стальной привкус крови, говоривший мне о том, что пора покидать центр заваленных пылью товарных полок.

Я вышел на улицу и посмотрел наверх в надежде увидеть небо, которого не было в этом городе. Через секунду в моей груди защемило от подпрыгнувшего и побежавшего сердца. Это случилось из-за внезапного, громкого, жуткого гудка, напоминавшего сирену. Производство, жизнь в городе тут же остановилась. Даже люди замерли на местах… как роботы… Это длилось не дольше полминуты, после чего жители двинулись с мест, обсуждая конец третьей смены.

День сто двадцать третий.

Обычно сон помогает убить время. Обычно сон спасает от длительного ожидания. Обычно сон уберегает от губительного влияния собственных мыслей. Но тут я не могу уснуть. Я слышу, как бьётся сердце города, проталкивая кран-балки, людей, пыль и запах серы по своим тонким сосудам.

«Жди…»

«Скоро…»

«Осталось чуть-чуть…»

«Совсем чуть-чуть…»

Мой психоз тоже ждёт того, когда мы сможем вырваться с завода. Рассудок – единственный, кто громко смеётся, поддерживая громкую музыку городской жизнедеятельности. Он же не позволяет мне уснуть, каждый раз выдергивая меня из состояния дрёмы и представая передо мной в облике меня.

«Ну что, ты всё ещё хочешь найти идеальный город? Ты всё ещё хочешь увидеть то место, которое про себя окрестил «город тотальной Тоски»?.. А теперь вот над чем подумай… Вдруг то место, куда ты так хочешь прийти, будет ещё хуже этого?! И там ты будешь сдыхать ещё быстрее?! Ведь ты и здесь не можешь нормально дышать…»

– Заткнись! – взрываюсь я, сидя на стуле в своей небольшой съёмной гостиничной комнате. – Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Я стучу кулаками по кровати, и тут же раздается жёсткий стук в стену.

– Сам заткнись, кретин! – кричит мой сосед, и я чувствую прилив ностальгии по отношению к своим соседям сверху, которые так часто обсуждали место, в котором стоит оставлять носки, и невыполненные обязательства по мытью полов.

День сто двадцать четвёртый.

«Зачем ты здесь? – спрашиваю я свой материализовавшийся рассудок. – Не «зачем?», а «почему?» – ядовито замечаю я, обращаясь к самому себе.

– Почему я здесь?

В голосе моём недоверие даже в обращении к самому себе, и это правильно, ведь рассудок жестоко шутит с моим просевшим восприятием.

«Потому что ты ищешь идеал!» – «Я» откровенно ржёт надо мной…

– Но почему я вижу себя… то есть, тебя?! – мой голос срывается на крик шёпотом… я вынужден удерживать в мыслях своих вечно выясняющих отношения соседей сверху, дабы не забывать, что я здесь, в гостинице, не один.