Мы немного помолчали, усиленно принявшись за еду. Наедаться я не любил, потому что ненавидел ощущение тяжести, но после голодания бывает трудно уследить этот момент, потому наелся я в этот раз знатно. Я глядел по сторонам, и взгляд упал на очень милого ребенка, которого молодая мама кормила каким-то фруктовым пюре из баночки: пока молодой отец развлекал ребенка рожицами, мама подносила крохотную ложечку ко рту малыша. Я просиял, созерцая эту картину, и увидел, что Арби тоже смотрит на них.
– В самолете ты говорил об обстоятельствах, которые тебя привели в Грозный, – прожевав, спросил я у Арби. – Что за обстоятельства? Если это не секрет.
Он повернулся.
– Знаешь, наверное, секрет, – не постеснялся пресечь он, чем сразу приумножил моего уважения. – Дело в том, что я на самом деле не так представлял свой переезд и проживание тут. В моих мыслях, планах и надеждах все было иначе. Но случилось, как случилось. Не все зависит от меня, – он открепил салфетку от стопки, утерев ею рот. – Есть что-то, чего я не хотел бы обсуждать ни с кем.
– Я хорошо понимаю это, – кивнул я, глотнув холодного чая из соломки. – Твое дело, конечно. Может, тогда ты сможешь поведать, что не так с твоим, как ты сказал, «проживанием тут»?
– Ну… смотри, ты ведь поселился с дядей и двоюродным братом?
– Да.
– Но тебе было бы комфортнее, будь тут твои родители?
– Конечно.
– Вот и мне не хочется никого напрягать из своей родни, пускай я и знаю, что они примут меня с распростертыми объятиями. Слава Богу, что у меня тут есть родительская пустая квартира, и я могу жить в ней, но одному мне бывает скучно. Будь здесь и мои родители – все было бы отлично.
– А друзей у тебя тут нет, к кому бы ты мог заехать пожить?
– У меня в целом не так много друзей, и ни один из них не живет в Чечне. Я вырос не здесь, а когда приезжал – связей не выстраивал.
– Арби, ты замечаешь, как много обнаруживается сходств между нами? Не знаю, видишь ли ты это, но я прямо поражаюсь, – мне было очень неловко это говорить.
– Это неловко слышать, – озвучил он. – Но да, замечаю.
– Ладно, я просто не мог уже это не проговорить… хорошо, ты говоришь, что живешь один? Тут, на Трудовой?
– Да.
Внезапно мне в голову пришла одна идея, которая стала обволакивать мой разум и очень стремительно заполнила собой все мои мысли; состыковалась с пробелами, переживаниями и ощущениям дискомфорта, которые я уже успел испытать, и к которым готовился в будущем: я хочу поселиться у него. Это могло бы сильно все для меня упростить, это могло помочь мне обрести самостоятельность. Я бы не уставал от гнетущих, раздражающих помыслов о том, что я нежеланен в доме ваши, что я мешаю семейной жизни Амира и Селимы, что я приехал и просто навязался людям, у которых свои жизни и свои планы.
– Может быть, – пожимая плечами, то убирая руки со стола, то снова складывая их на него, обременено заговорил Арби. – Если тебе это сильно не усложнит твои дела, или если это не обидит твоих родственников, и, конечно же, что важнее – если ты сам этого хочешь – ты мог бы заселиться у меня. Вместе веселее, да и ты, как я вижу на первый взгляд, порядочный парень. Без лишнего, – он выглядел нерешительно и уверенно одновременно. Возможно, странно совмещать такие вещи, как нерешительность и уверенность, но Арби оставлял ровно такое впечатление.
Я медленно поднял взгляд на него. Мне уже откровенно не верилось в происходящее, потому что по первой наша с ним связь казалась уже просто невероятной. Тяжело игнорировать сходство с человеком, который озвучивает мысли, которые только-только посетили твой разум. Тем не менее, будто бы боясь спугнуть его настрой, я говорил очень спокойно и осторожно:
– Это отличная идея. Если ты предлагаешь это не из вежливости – надеясь, что я откажусь, – то я согласен.
– ДIавала[24 - ДIава?ла – дословно «Отойди», но часто используется в значениях «Да ладно тебе/Хватит/Прекрати» (чеч.)], – воодушевленно махнул он. – Мы ведь еще не доросли до того, чтобы предлагать такие вещи только лишь из вежливости, не думаешь?
Удивительным казалось то, насколько он был блондином и насколько голубоглазым. Среди чеченцев не так мало блондинов, но Арби казался светлейшим из всех.
– Верно, – подтвердил я.
Закончив с едой, мы стали собирать свой мусор и опустошили свои подносы у урны. Проходя мимо стойки, мы поблагодарили кассиршу под смущенной улыбкой ее порозовевших щек, и направились в уборную, чтобы помыть руки.
– Можешь сейчас зайти ко мне, если хочешь, – говорил Арби, намыливая руки над раковиной, глядя на меня через зеркало. – Ознакомишься, так сказать. Мало ли, может тебе не захочется там жить.
– Я зайду просто из интереса. Не знаю, что там должно быть такого, чтобы такой непривередливый человек, как я, решил передумать.
Он лишь пожал плечами и мы спустились вниз. На выходе образовался небольшой затор: кто-то уронил столик с детскими игрушками, которыми неподалеку от входа торговала дородная взрослая женщина в платке. Ей уже помогало несколько мужчин и толпа ребятни, потому мы с Арби отошли в сторонку, облокотившись о перила на крыльце, и осматривались вокруг.
– Это удивительно, – сказал я, наблюдая за веселящейся молодежью.
– Что? – спросил Арби.
– В момент, когда ты предложил поселиться у тебя, я размышлял над тем, чтобы предложить то же самое.
– Да ну? – он посмотрел на меня. – Здорово, что я не навязал тебе это желание. Рад, что не придется зависать в четырех стенах одному.
– Да уж, осталось только пройти через испытание моим дядей, – улыбнулся я и опустил взгляд на двух парней из той компании ребят, что занимали столик в ресторанном дворике до нас.
Один из них – тот, что покрупнее, обтянутый белой футболкой, стоял ко мне лицом и смотрел прямо на меня. Что-то сказав своему собеседнику, он кивнул ровно в мою сторону и оглушительно расхохотался. Его смех из-за шума вокруг было слышно не так хорошо, но, судя по до предела напрягшейся шее, он просто разрывался. Тот, что стоял напротив него, повернулся ко мне, обнажив зубы в небольшой снисходительной улыбке, и отвернулся обратно.
В моей голове все замерло и затихло. Казалось, будто все, что происходило с самого первого раза, когда мне в голову пришла мысль переехать сюда, до вот этого момента – шло именно к этой насмешке двух совершенно не знакомых мне парней надо мной. Я понятия не имел, что их так развеселило, но только понимал, что они совершили большую ошибку. На большую ошибку собирался пойти и я. В такие моменты ноги всегда несут меня сами, пускай я и пытаюсь себя отговорить.
Это было мне. Они смеются надо мной вот так, при всех. Нагло и неприкрыто, видя, что я на них смотрю.
Я понимал, что это могло быть простым совпадением.
Но он кивнул прямо на меня. Даже не на рядом стоящего Арби.
Я пытался проворачивать в голове моменты, когда и я мог выглядеть так, словно над кем-то смеюсь, при этом не подразумевая ничего такого.
Он смотрел мне прямо в глаза. Или я хочу, чтобы любой мог вот так безнаказанно надо мной смеяться?
Меня посетила уверенность, что это точно какое-то недоразумение, потому что во мне не было ничего такого, что могло бы вот так сильно кого-то рассмешить.
Одной наглости в его взгляде достаточно, чтобы действовать.
Арби что-то говорил мне, но я отклеился от перил, сбежав вниз по лестнице. Мой нахмуренный взгляд был устремлен прямо в здоровяка, у которого было хорошее настроение. Моя челюсть, пытаясь справиться со злобой, скользила по зубам взад-вперед. Я шел на него спокойно, размеренно, не замечая никаких преград: их почти и не было – все словно сами расступались передо мной, а кто-то успевал засмотреться на меня, увидев мои намерения. Я услышал озадаченный голос Арби и почувствовал его руку на плече, но, дернувшись, снял ее с себя.
Ну же, почему ты теперь на меня не смотришь?
Я был уверен на все сто, что он уже давно завидел мое приближение краем глаза, но продолжает упорно делать вид, что не замечает меня, и что очень сильно увлечен разговором со своим собеседником. Так делают, когда боятся.
– Саид!
В момент, когда я услышал оклик Арби, я уже подошел к тем парням слишком близко, чтобы кто-то смог меня остановить. Здоровяк лишь сейчас одарил меня своим вниманием, и я тут же отпихнул его от собеседника, чтобы вывести себя на чистый удар. Он немного засеменил, попятившись, и ошарашенно, напугано на меня взирал, и в этот момент, вложив всю возникшую как из ниоткуда ненависть и злобу, презрение и глубочайший гнев, я ударил его в челюсть правым боковым настолько сильно, что он, будто грубо подкошенный стебель подсолнуха, рухнул на землю. Зрелище всегда страшноватое.
Для меня всегда было странным то, как вообще могут в человеке совмещаться и главенствовать два ровно противоположных качества – неконтролируемый гнев и такой же, практически бесконтрольный порыв совести. В моих делах и ощущениях это всегда выражалось в практически аномальном отношении к происходящему. Вот я его ударил, вот он рухнул прямо на мраморные плиты крыльца, вот он не может ни на чем сфокусировать свое зрение, а напротив – я, вдруг решивший оскорбиться его смехом. Мне стало ужасно жаль этого человека за то, что он пал жертвой моей необузданной ярости, с которой я просто не сумел справиться.
Самым паршивым в таких ситуациях было то, что я, вопреки своим сменившимся чувствам – как выглянувшее солнце из-за туч после ливня – был будто бы обязан обществу держаться той планки, которую сам же установил. Мне хотелось подбежать к нему и помочь, но теперь я сохранял злобный, гневный и опасный вид.
После того, как он упал и перевернулся на спину, поднялась жуткая суета. Все и каждый, кто находились в непосредственной близости, в одночасье стали участниками происходящих событий. Женщины и девушки завизжали и запищали, а абсолютно каждый мужчина и парень на огромной скорости подлетел к нам. Они толпой схватили меня, уводя в сторону, и оттаскивали второго парня, стоявшего с тем, которого я вырубил. Он явно пытался добраться до меня. Тут во мне опять что-то крутанулось, будто бы тумблер снова переключился на другой показатель, и я стал рваться в сторону рыпавшегося на меня парня. Меня раздражало, что после всего произошедшего он еще пытается ко мне подойти.
– Отпустите! – кричал я на чеченском тем миротворцам, что столпились вокруг меня. – ОТПУСТИТЕ, Я ВАМ СКАЗАЛ!
Я видел, как Арби с недюжинной силой успешно растаскивает толпу, и я тут же подкараулил момент и вывернулся из рук совсем молодого юнца, который думал, что сумеет удержать меня в одиночку.
– Халац и! Халац и[25 - Халац и! – «Хватайте его!» (чеч.)]! – закричали вдруг люди вокруг.
Я подлетел к другу здоровяка и неаккуратно, но сильно выбросил кулак, но только из-за всех тех, кто окружал его, угодил лишь ему в плечо. Он остервенело задергался, приседая и выпрямляясь, чтобы высвободиться от оков, но у него ничего не получалось.
– Хьо ху до гъертш ву[26 - Хьо ху до гъертш ву? – «Ты что сделать пытаешься?» (чеч.)]? – нарочно нагло высмеивал я его потуги.
На меня снова чуть не навалилась толпа, но Арби, сурово взирая на всех этих парней, отталкивал их и говорил, что сам со мной разберется, и что никому лезть не надо.
– Все, Саид, – пытался успокоить меня он, крепко удерживая мои плечи и отводя подальше с места событий. – Что там такого случилось?
– Потом, – переводя дыхание, отвечал я. – Отпусти, отпусти меня, я ничего не буду делать.
Он ослабил хватку, но оставил руку у меня на лопатках. На нас двигались опоздавшие зеваки, которые спрашивали, что произошло и кто дерется.
– Уже никто, – ответил я, пытаясь проглотить загустевшую слюну.
– Пойдем сюда, – Арби указал мне за угол здания торгового центра.
Я оглянулся и увидел, что нас провожают, замедляя шаг, несколько мужчин, будто бы удостоверяясь, что продолжения драки не будет. Мы остановились у торца здания, и я присел на бетонный выступ, осматривая ноющий покрасневший кулак. Ударил я его очень сильно. Настолько, что мог повредить кости руки, но понять это будет легко: если не будет распухать – значит, ничего не сломал.
– Что у вас случилось, Саид? – вид у Арби был очень недовольный и даже раздосадованный. – Что, это твой какой-то давний враг, которому ты решил отомстить только сейчас?
Я осознал, если я скажу все, как есть, я буду выглядеть просто законченным глупцом. Но совершенного не воротишь.
– Мне просто показалось…
В этот момент из-за спины появился один из постовых. Эти люди в камуфляже всегда стояли вдоль центральных улиц. Вооруженные, они круглосуточно патрулировали улицы, сменяя друг друга. Конечно, такая суета на крыльце «Гранд Парка» не могла не привлечь их внимания.
– Что случилось, почему ты его ударил? – спросил высоченный смуглый мужчина с темными мешками под глазами и черной бородой.
Я смотрел на него с сожалением и стыдом за то, что мне нечего ему ответить. Кроме того, что на такой вопрос практически никогда не бывает достойного ответа – мой ответ мог вообще выставить меня идиотом. Глубоко вздохнув и дернув поднятой кверху ладонью, я все же решил сказать, как есть:
– Я стоял… а он стоял тоже… и он на меня смотрел, что-то говорил и смеялся.
Арби, нахмурившись еще сильнее, уставился на меня, а постовой, явно смущенный услышанным, иронично улыбнулся.
– Ты бьешь всех, кто смеется, или всех, кто на тебя смотрит?
– Нет, – дрогнул я в нервной усмешке. – Мне показалось, что он смеется надо мной.
Мне было ужасно стыдно.
– Ты у него спросил, над чем он смеялся?
– Нет.
– А вдруг он смеялся не над тобой?
Теперь мне только так и казалось.
– Мне так не кажется, – твердо сказал я.
Арби заговорил с постовым, а я опустил голову, вперив взгляд в асфальт.
Как же это было глупо и неотесанно. Как же это было неправильно. Действительно – я ведь мог просто спросить, над чем он смеялся. Мы могли бы поговорить об этом. Он бы сказал, в чем дело, мы бы дали по рукам и разошлись, подружившись. Но дело в том, что я никогда не умел разбираться в таких ситуациях на словах. Все эти «Что, проблемы?» или «Ты мне что-то сказать хочешь?» – это все не для меня. Я всегда поступал по принципу «задели – ударь», и никогда, помимо самих этих моментов помутнения, я не считал это правильным выходом из ситуации. Никогда, даже если противник был объективно виноват – я не злорадствовал и не считал себя хотя бы правым. Такое тяжело контролировать, а окружение тоже способствует такому поведению. Да и я знаю таких, как он. Ведь подойди я к нему с расспросами и заведи с ним разговор, он бы стал на правах новоиспеченного товарища позволять себе какие-то вольности – прощупывая почву – после которых я бы все равно так или иначе его ударил.
Договорив с Арби, постовой кивнул нам и удалился. Люди поочередно подходили к углу здания, посматривали на меня, и удалялись – их мгновениями позже сменяли другие зеваки. Наши люди любят суету, и я мог бы с уверенностью сказать, что где-то в глубине души они огорчены, что все закончилось.
Арби присел напротив меня. Он смотрел по сторонам, покачивая головой, отчего мне становилось только хуже.
– Саид, а что это было вообще? – спросил наконец он.
– Сам не знаю, Арби. Я понимаю, как это могло выглядеть…
– У нас было отличное настроение и в целом сегодня хороший день. И что ты сделал? Еще и в месяц Рамадан.
– Я просто не смог себя контр…
Из-за угла появился тот, второй. Его глаза были широко раскрыты в обезумевшем взгляде, а волосы были взъерошены. Он пошел к нам, и мы с Арби встали. Я был наготове вмазать ему хорошенько, но уже защищаясь, а Арби сразу двинулся на него.
– Уходи, – хлестко сказал Арби, став прямо у него на пути.
Тот не остановился даже когда Арби установил руку у него на грудной клетке.
– Я же сказал, уходи, – повторил Арби.
– Я ничего не собираюсь делать! – ответил наконец он, подойдя достаточно близко ко мне.
– Что нужно? – спросил я, попытавшись отодвинуть стоявшего между нами Арби.
– Что это было? – не отходя от шока спросил меня парень.
– Вы все по очереди будете у меня это спрашивать?
– Ты знаешь Мовсара? – продолжал спрашивать он.
– Какого Мовсара?
Парень замер, в недовольстве поджав губы.
– Ты даже имени его не знаешь?
– Послушай, – я подошел к нему поближе, злобно его осматривая. – Ты что-то хочешь сделать или нет? Если да – то делай, а если нет – иди помогай другу.
– Он мне не друг, я вообще с ним час назад познакомился. Но то, что ты сделал – это как вообще понимать? Так дела тут не делаются, я по тебе вижу, что ты не местный. Не знаешь, наверное.
Ох, как меня это раздражало.
