Шон Чарт "Или кормить акул, или быть акулой"

grade 5,0 - Рейтинг книги по мнению 10+ читателей Рунета

Саид – молодой чеченец, родившийся и выросший в Москве. Окончив школу, он желает изменить свой привычный уклад жизни и понимает, что студенческие годы – лучшее время для перемен.Скептически относящийся к современным видениям дружбы и любви, Саид мнит себя сформированной и крепкой личностью, но, стоит ему переехать на свою национальную родину, он находит себя сложным, зависимым, импульсивным подростком. Оказавшись втянутым в тяжелые драмы людей, что его окружают, ему остается лишь наблюдать за тем, как его оплоты рушатся один за другим, а на их развалинах произрастает нечто совершенно неизведанное, в чем ему еще предстоит разобраться. Первая часть подросткового романа о перекройке и становлении личности, а также абсолютно новый взгляд на чеченскую молодежь и чеченцев в целом.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 16

update Дата обновления : 12.11.2023


Она резко выпрямилась, всосала щеки, выпучила глаза и пусто посмотрела перед собой.

– «Такой талант с возрастом не пропадает. Заставьте его любой ценой, я уже просто без сил», – она пародировала нашу учительницу, которая режиссировала спектакль.

– Это было жестоко с твоей стороны, – нахмурился я. – Она ведь тебя любит.

– Ой, а я-то как ее люблю! – она встала. – Ну, ладно, Саид, я пойду. Хорошо тебе отдохнуть.

– И ты отдохни, – дружелюбно махнул ей я.

– Надеюсь, ты сможешь спокойно спать после того, как разбил сердца полсотни полагавшихся на тебя людей! – обернувшись, она театрально приставила ладонь ко лбу.

– Вас никто не просил на меня полагаться! В таких глупых авантюрах я не участвую! – крикнул я ей вдогонку.

Я был в глазах окружавших меня людей порядочным, хорошим парнем, которого уважали, а вот ее я раздражал, причем сильно. Она временами и вовсе терпеть меня не могла, но иногда ей случалось и поговорить со мной по-доброму, как сейчас. Это было очень странно, словно она сама не понимала, как ей стоит со мной себя вести. Она могла презрительно втаптывать меня взглядом в паркет у доски, а могла подежурить вместо меня после уроков, если мне это потребуется. Однако в наших с ней взаимоотношениях основной тенденцией была ее неприязнь, и мне всегда казалось, что остальные заблуждаются на мой счет, а вот она зрит прямо в корень.

Полина, отвлекшая меня от мыслей о переезде, натолкнула меня на другие – о том, что уже совсем скоро я окончу школу. С одной стороны заканчивается беззаботное время, уютное и теплое, а с другой – открывается нечто совершенно новое, волнительное и неизведанное.

В школе было здорово, мне здесь нравилось. Помнится, родители переживали из-за того, что ко мне могут относиться предвзято из-за моей национальности и все такое, но я, в общем-то, до конца и сам не разобрался в их отношении к себе.

Да, я был дружен с окружавшими меня людьми, и я не могу сказать, что все испытывали ко мне неприязнь, но в то же время я не возьмусь заявлять, что никто и никогда не указывал на мою национальность в негативном ключе. Как правило, если что-то такое и исходило, то от учителей. Ясно ощущалось то, что межнациональные напряжения между русскими и чеченцами имеют единственное основание: не так давно прошедшие войны.

Мои сверстники, будучи людьми моего поколения, не ощутили на себе все тягости войны, и я – тоже. Но ее ощутили и продолжают ощущать мои родственники, когда мы упоминаем ушедших из жизни родных, которых я совершенно не помнил. Так что я не сильно понимал, почему некоторые учителя, уставая от моей шкодливости, в сердцах выдавали что-то националистическое мне – человеку, не прошедшему через войну, а рожденному в ее разгар.

У меня было много вопросов и идеологических столкновений с окружающим меня миром, но подтекста национальной нетерпимости в отношениях с однокашниками я никогда не ощущал. Население Москвы в целом становится все более и более интернациональным, и те наивные, невраждебные недопонимания, возникающие между нами, расширяют кругозор русских ребят уже со школьной скамьи. Культуры, все-таки, абсолютно разные. Разве они догадываются, почему отец при посторонних называет маму «эта», а она его «этот», и друг к другу они обращаются «хези хун», что переводится как «слышишь»? Или почему я недоумевающе изумлялся, когда они спрашивали, гулял ли я за ручку с Розой – чеченкой из моей школы, на которой в пятом классе я твердо решил жениться, но через две с половиной недели понял, что наши отношения изжили себя – и ходил ли к ней в гости. Ребята привыкли к тому, что в школьной столовой я не ем ничего мясного, потому что те мясные обеды, которыми кормили школьников, не были халяль; также они не расспрашивали меня о том, почему я не иду на вечерние танцы, проводившиеся в нашей школе зимой. Все эти различия между нами никогда не являлись камнями преткновения в нашем взаимодействии, напротив – они их принимали и отталкивались от них. Помню, как один из мальчиков параллельного класса, приглашая ребят на свою дачу, чтобы угостить нас шашлыками, позаботился о том, чтобы целых два шампура нанизали мясом из баранины халяль, и сделал он это исключительно из-за одного меня.

Я поехал домой на метро и снова, как и в любое другое время года – и особенно зимой – сгорал от духоты в вагонах. Люди толпились и толкались: час пик. Я старался держаться сбоку от двери, прислонившись к поручню, но с каждой новой толпой пассажиров на каждой последующей станции удержать свое место было все труднее, и, в конечном итоге, новый поток людей на очередной остановке отбросил меня к дальним дверям. Когда я, наконец, вышел на Киевской, наступив, кажется, на все стоявшие у меня на пути ноги – за чем следовали недовольные вздохи и причитания – я отправился вверх по эскалатору и, выбравшись на улицу, с облегчением вдохнул холодный городской воздух.

– Цветы. Цветы, – повторял мужчина в плотной кожаной куртке и шапке, натянутой на глаза. – Парень, цветы не нужны?

– Нет, спасибо. – Обычно я им не отвечал, но этот оказался чуть настырнее, и сделал пару шагов за мной.

– Насвай тоже есть, – добавил он уже тише.

Я усмехнулся и прошел дальше. Я даже не понимал, что такое насвай. Знал лишь, что некоторые мои знакомые с тренировок баловались им, подбирая эту зеленую массу под губы, после чего начинали плеваться с регулярной периодичностью. В конце они сплевывали вязкую зеленую жижу, и все это выглядело так противно, что было очень легко отказаться даже от мысли им подражать. Это не было интересно.

– Да от этого нет зависимости! На, бери, давай, – уговаривали они меня, и это тоже выглядело очень красноречиво.

Когда я обогнул крупный торговый центр и нырнул в один из переулков, я увидел, как моя мама тащит сумки с продуктами из магазина, а мой младший брат Лорс плетется за ней, пытаясь совладать с одним из пакетов. Милый ребенок. Я знал наверняка, что он долго уговаривал ее отдать ему какой-нибудь пакет, чтобы он чувствовал себя увереннее, хоть как-то стараясь помочь маме.

– Ну-ну, потренировала мышцы и хватит, – сказал я, нагнав их.

Мама сначала вздрогнула от неожиданности, а затем вздохнула с облегчением. Лорс смотрел на меня таким благодарным и трогательным взглядом, что, казалось, он сейчас разревется.

– Хорошо, что ты пришел. Поможешь? – сказала мама.

Я сгреб все сумки, включая пакет Лорса, который он пытался удержать у себя.

– Где папа? – спросил я, расставив руки пошире, чтобы сумки не болтались у ног. – Он приехал?

– Он уже приземлился, альхьамдулиЛляh[1 - альхьамдулиЛляh! – Хвала Богу (араб.)]! Скоро будет дома, ин ша Аллаh[2 - ин ша Аллаh – Если Была на то Воля Бога/Дай Бог (араб.)], – весело отозвался Лорс. – Мам, а почему мы его не встречаем?

– Потому что ваш отец так сказал.

Мы шли вверх по улице и было темно, как глубокой ночью, только вот людей вокруг было много, и площадь, которую мы миновали, была оживленной.

– А вдруг он нас так испытывает? Мол, мы должны сами додуматься поехать к нему навстречу. – Мне было совершенно не тяжело нести пакеты, но голос мой походил на туго натянутый шланг, по которому бьют скалкой.

– Ты как будто своего отца не знаешь. Стал бы он такими глупостями заниматься?

– Точно не стал бы! – Лорс выставил руки перед собой, держа в них воображаемый пистолет, и целился в замерзшую яблоню, что свисала среди других деревьев прямо над обочиной за крохотным заборчиком, отделявшим сквер от тротуара.

– Как в школе дела? – спросила мама.

– Нормально.

– Что там со спектаклем?

– Все по-старому: я не участвую.

– И правильно. Но вот в четвертом в классе ты всех порвал, надо признать.

Я закатил глаза.

Дома я увидел, что наступило время молитвы, и поспешил в ванную, чтобы совершить омовение. Расстелив в гостиной коврик в нужном направлении – в сторону Каабы[3 - Кааба – Исламская святыня; направление для мусульманской молитвы.], – я начал молиться. Все это время таскавшийся за мной Лорс сел сзади на диване. Когда я закончил, он смотрел на меня через телевизор, выключенный экран которого вполне сносно сходил за зеркало.

– А я уже сделал намаз[4 - намаз – мусульманский религиозный ритуал, молитва.].

– Я не сомневаюсь, – улыбнулся в экран я.

– Что будем делать? – спросил он неловко.

– Предлагаю посмотреть, как мама делает нам поесть.

– А помогать будем?

– Я не буду, потому что не умею готовить. А ты умеешь, насколько я знаю.

Его глаза заблестели, и сам он принял торжествующий вид.

– Что-то умею, да, – по-детски пожал плечами он.

– Тогда беги на кухню! Я следом, – заговорщически подмигнул я.

Он тотчас же вскочил и посеменил в сторону кухни, заложив вираж по скользкому паркету, а я немного посидел, раздумывая о том, что беспокоит меня уже несколько месяцев.

Да, это было точно. Я твердо решил после окончания школы переехать в Чечню, в Грозный. В самый первый раз это решение пришло ко мне внезапно, без каких-либо особых предпосылок, и вот так же внезапно оно в моей голове подтвердилось. Я всегда любил бывать там, искал любой возможности попасть туда хотя бы на пару дней, но теперь же я планировал там жить. Я настолько глубоко проникся этой идеей, что уже не представлял никакого иного будущего, хотя я даже не знал наверняка, где и как буду в этом городе жить, потому что вариантов было много.

– Саид! Мама делает «цезарь»! Я сыплю в него сухарики! – послышался голос Лорса из кухни.

– Не кричи! – отозвалась мама не менее громко.

Гостиная была просторная, большая, с высокими потолками, как и во всей квартире. По центру располагался крупный бежевый диван с такими же креслами по бокам, а напротив них на большом комоде стоял широкий телевизор с внушительной диагональю, который включался тут довольно редко. Иногда мама, когда отец был в разъездах, сидела перед ним, щелкая каналы, а по утрам Лорс смотрел мультики. Но, стоило кому-то из родственников сообщить нам, что по новостям говорят про чеченцев или Чечню, мы собирались здесь всей семьей. За диванами, по обе стороны от двери в зал, у стены стоял длинный высокий шкаф с сервантом, в котором красовались редчайшие и изысканные столовые приборы и чайники с чашками, которые никогда еще не использовались. Мама любила вытаскивать их и ставить на стол, когда мы принимали гостей, потому что ей казалось, что они получат удовольствие от созерцания подобной красоты.

– Я уже насыпал! – нетерпеливо затрясся Лорс, когда я вошел в кухню.

– Ого, красиво! Ты молодец. Можно мне поесть твой салат? – я с видимым предвкушением опустился на стул напротив него.

– Да! Я положу Саиду немного, мам?

– Немного. – Отозвалась она.

Мама замешивала тесто, подсыпая муки, и параллельно настраивала плиту.

– Ты стоишь? Сядь, а то упадешь.

Она всегда так говорила, когда собиралась поделиться тем, что ее изумило, но я не помню, чтобы когда-нибудь разделял ее восхищения, пускай и слушал ее с интересом, иногда поддельным.

– Сижу! Хорошо, что я сижу! – весело сказал я.

– Амир женился.

– Что?! – в этот раз и впрямь было хорошо, что я сидел. – Ты про нашего Амира?

– Да, у нас ведь один Амир.

– Но как же так?

– Мое дело сказать. Делай выводы.

– А зачем говорить? Ты хочешь посеять вражду между нами? – излишне драматично пошутил я.

Она медленно повернулась ко мне, не отрывая рук от теста, и фыркнула.

– Ты сказал то, о чем подумал. Лично я имела в виду, что ты должен разобраться, почему он не позвал тебя на свою свадьбу. Значит, дело в тебе, и ты виноват сам. Вот и думай.

– Такая серьезная! – умилившись, сказал я. – Я ведь шутил!

– Я не в том статусе, чтобы ты со мной шутил.

Обычно она так не вредничала.

– Так-так, и что это с тобой?

– Ты вообще слышал, что я сказала?

– Амир женился, да.

Это было очень странно, потому что мы не так давно вернулись из Чечни с похорон его матери. Я совсем не хотел задумываться об этом, но не сопоставить эти два факта, не прослеживая странность второго, было трудно.

– А на ком? Он ведь… он никогда не говорил мне, что общается с кем-то.

– Вот такой ты брат, значит.

– Тебя расстраивает, что он женился почти сразу после смерти своей мамы?

– Нет, я не ханжа.

– Ты подобрала не то слово.

Она не обратила внимания.

– Это показывает, какой ты брат племяннику своего отца.

В принципе, можно было бы сказать, что это скорее характеризует самого Амира. Да и не только одного лишь его.

– А Висайт? Он тоже ни слова не сказал?

– Сказал твоему отцу.

Висайт был родным младшим братом моего отца, и все мы, за исключением его единственного сына, называли его ваша?[5 - ваша? – «брат» (чеч.), но этим словом принято называть дядю, а также посторонних мужчин.]. Я этого уже совсем не помню, но, говорят, что и сам Амир в детстве его так называл. Когда он родился, через некоторое время Висайт и его жена хотели завести еще одного ребенка, но случались выкидыши. Впоследствии оказалось, что детей им больше родить не удастся, потому что ее здоровье сильно ухудшалось. Она умерла спустя двадцать лет, успев вырастить сына, и все эти годы проходили в борьбе с болезнью, с обнадеживающими ремиссиями, омрачающими рецидивами и осложнениями.

Амир был старше меня на три года, и мы друг с другом всегда были очень дружны и сплочены, пускай виделись не так часто, как хотелось бы. Мой отец – единственный из своей ближайшей родни, кто перебрался за пределы родины и живет вне Чечни, и потому несмотря на то, что он страшно часто находил поводы возить нас к ним, я не был с ними в постоянном контакте.

Но конкретно эта новость с каждым ее переосмыслением пылью оседала в моей голове. Я пытался представить, что и сам женюсь, никому об этом не сообщив, и мне было трудно придумать для себя повод или оправдание. А добавляя перед этим смерть кого-либо из моих родных – не говоря о матери – я дрогнул от неприятных мурашек на спине.

– Я не держу на него обиды, – твердо сказал я, пытаясь себя в этом убедить.

– А он держит, видимо.

– Хватит, мам, я понял. Я поговорю с ним об этом.

Она сильно нервничала, но в последние пару месяцев мы к этому уже привыкли. В нашей семье ожидалось пополнение: к нашему с Лорсом мужскому дуэту присоединится девочка.

Отец пришел домой как раз в тот момент, когда мы с братом приступили к десерту – клюквенному пирогу – а мама готовила еще один со смородиной. Мама очень здорово готовила, и каждый раз к поздней осени у нее начиналось какое-то кулинарное обострение. Она готовила самые разные пироги и булочки, самые разные торты и кексы, и я всегда замечал, как не значительно, но все же стремительно набираю вес к зиме.

– Холодрыга, – послышался хрипловатый голос моего папы.

Мы все вышли его встретить, и он крепко обнял нас с братом, а мама в фартуке хмуро встала в коридоре, уперев в бока напудренные мукой руки. Отец повесил пальто с крупными капельками растаявшего снега на вешалку в шкаф, хотя заняться этим отчаянно пытался Лорс.

– Здравствуйте, гражданка Булкина, – он шмыгал носом от холода, и от него веяло прохладным, освежающим воздухом.

– Очень смешно. Чего другого не придумаешь?

– Мучная.

Отец шутил с мамой, придумывая ей фамилии, намекавшие на ее чрезмерный интерес к готовке.

– Продолжишь? – деловито и с вызовом говорила она.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом