Наталья Соболевская "Агрессор"

Глеб медленно отложил приборы, тщательно промокнул губы салфеткой, также плавно поднялся на ноги, до меня вышагивал, чуть ли не сутки, и лишь после отодвинул кресло.

– Присаживайся, пожалуйста.

Чуть на автомате не брякнула «Спасибо», но вовремя спохватилась и промолчала.

– Угощайся, – великодушно предложил Глеб, вживаясь в роль кавалера.

– Ой, нет, – отодвинула от себя предназначенную мне тарелку. – Ты человек ненадёжный, способный на всякие гнусности, ещё подсыплешь какую-нибудь дрянь, и утром я этот день не вспомню. Поголодаю, зато останусь в здравом уме.

На лице Глеба ни один мускул не дрогнул, словно я его не оскорбила, а заметила, какая хорошая сегодня погода, он только едва заметно плечами пожал, сообщая жестом: «Не хочешь, не ешь, дело твоё».

– Ну вот я здесь. Говори, что там тебе от меня нужно. Внимательно слушаю, – поторопила Громова, потому как, вообще-то, голодная, а тут столько вкусностей и от стола исходит умопомрачительный аромат, скоро живот, даже не заурчит, а заорёт, требуя пропитания.

– Чуть позже. О делах непосредственно во время еды предпочитаю не говорить, но с удовольствием поддержу любую нейтральную беседу. Например, можешь рассказать, как у тебя дела. Слышал, ты собралась замуж. Это так?

Глеб специально от отбивной так аппетитно кусок отрезает, у меня сейчас слюни на колени покапают.

– Устаревшая информация. Жених, как узнал, что мой отец разорился, отменил свадьбу и с вещами за дверь выставил. То есть быстренько бросил.

– Сочувствую, – если я про Никиту сказала чистую правду, то Глеб только что нагло соврал. Ничего подобного он не ощущает и даже не старается сделать вид.

– Лишнее. Тут за меня можно только порадоваться. Зачем мне рядом гнилой человек? Избавилась и слава богу. Знаешь, а я передумала, всё-таки поем, – заявила я, поднялась на ноги, подошла к Громову и забрала его тарелку. – Себя же ты точно не станешь травить, поэтому всё твоё безопасно. Ты же не против?

– Ну  как бы уже забрала, так что ешь на здоровье.

– Отлично, – вернувшись с добычей на своё место, улыбнулась я и вытянула руку. – И свой бокал мне, будь добр, тоже отдай.

Ничем Громова не пронять, тарелку с едой беспардонно конфисковала, вдогонку ещё и вино затребовала, а у него на лице эмоций как не было, так и нет.

Мужчина покосился на свой бокал с таким же безразличием, как секунду назад на меня смотрел, но поднял его и мне через стол протянул.

Руки у меня не такие длинные, как у Глеба, поэтому чтобы дотянуться, пришлось привстать.

– Спасибо, – на этот раз не удалось вовремя язык прикусить, и Громову всё-таки досталось от меня вежливое слово.

Передавая бокал, мужчина едва заметно задел мою ладонь подушечкой пальца, что удивительно, но факт, я уже не только в рот кусок мяса положила, но успела переживать и проглотить, а мимолётное касание до сих пор ощущаю на коже, словно ожёг. Если это таким образом во мне эхом отзывается прошлая любовь к Глебу, то её нужно нещадно давить, у него-то ко мне явно никаких тёплых чувств не осталось, зато злости и желания отомстить наверняка хоть отбавляй.

– Я уже на твой вопрос отвечала, значит, теперь моя очередь спрашивать, – заявила я исключительно ради того, чтобы не сидеть в тишине. –  Ты женат?

– Нет.

Вопреки моей воле, глупое сердце порадовалось и забилось быстрей.

– Встречаешься с кем-нибудь?

– Если ты имеешь в виду серьёзные отношения с долго идущими планами, то таковых нет.

Ясно,  на самом деле, очень даже у Глеба есть отношения, наверняка целы ворох, только они скоротечные и для него малозначимые, в народе подобные связи именуются – блудом, а мужчин, что их практикуют, называют – кобелями.

Оказывается, услышать, что у твоего мужчины, пусть и бывшего, есть любовницы – сомнительное удовольствие, которое легко роняет настроение до отметки – паршивое. Ещё что-то спрашивать у Громова резко перехотелось, вдруг опять неприятное скажет. И чем мне тишина не понравилась, нормально же ужинали?

– Как ты, наверное, уже знаешь, у меня достаточно крупный бизнес, – где-то через минут десять, Громов вновь подал голос, причём из нас двоих, закончил ужинать только он. Так понимаю, его заботит исключительно собственное пищеварение и аппетит, а на меня ему плевать с высокой-высокой башни. – Судимость, особенно в последнее время, начала становиться настоящей проблемой. Не все, конечно, но некоторые двери мне закрыты. Хочу это изменить. Я уже добился пересмотра дела, следующим шагом станет полное моё оправдание и снятие судимости.

– Ну что ж, дело нужное, удачи тебе, – перед тем, как допить оставшееся на донышке вино, пожелала я и даже приподняла бокал.

– Всё не так просто. Преступление было, этот факт не оспорить. Значит, чтобы отмыться и не только на бумаге, но и перед глазами общественности, мне нужен тот, кто это преступление совершил, ему должны выдвинуть обвинения, а суд осудить.

Напряглась. Громову нужен козёл отпущения, и в каком доме он будет его искать, догадаться несложно. Физически ощутила, как над моей семьёй нависла угроза и гораздо страшней, чем банкротство.

– И что, у тебя уже есть кандидат на роль преступника?

– Да. Только не кандидат, а кандидаты. Поверь, я не стремился, чтобы этих людей было двое, но, изучив документы, именно так и получается.

– И кто?

– Твой отец и ты.

Изо рта сам по себе вырвался нервный смешок.

– Почему в список попал отец, мне, более-менее, понятно, но я тут при чём? В то время я училась на втором курсе университета и к делам фирмы никакого отношения…

– Имела, – перебил Глеб. – Если забыла, напомню, Андрей Романович был генеральным директором своей основной компании, а ты числилась таким же директором в его трёх дочерних фирмах, через которые собственно деньги и утекли в неизвестном направлении.

– Вот именно числилась. Только на документах! – отчаянно запротестовала. – Да я даже ничего своей рукой не подписывала. Папа сам подмахивал, если требовалось. Глеб, зачем я тебе всё это объясняю, ты же лучше других знаешь, как было дело.

– Верно, знаю, – согласился Глеб и вот теперь его спокойный разменянный тон, откровенно начал бесить. Он тут, вообще-то, не пирамидку из кубиков составляет, а жонглирует чужими судьбами. Неужели этот факт ему даже чуть-чуть не царапает душу? – Да, лично ты гарантировано меня не подставляла и только по этой причине, я предлагаю тебе шанс, пройти по делу не как обвиняемая, а как свидетельница. Дашь против отца показания, и у следствия к тебе не будет претензий. Обещаю. Елизавета, и не надо меня так сверлить взглядом. Тебе уже приходилось бросать и предавать близкого человека в беде. Разом больше, разом меньше. В конце концов, потом отправишь с адвокатом Андрею Романовичу письмо с объяснениями, тем более и такого рода опыт у тебя уже есть.

Даже не сомневалась, что злосчастное письмо мне аукнется. Эх, папа-папа, как вам с Софией в голову только взбрело его написать.

– Глеб, ту записку, что тебе якобы от меня передали, в глаза не видела и, разумеется, не писала. Сама о её существовании узнала несколько дней назад, как и то, что тебя осудили и дали срок. Все шесть лет считала, что ты украл деньги и с ними скрылся. Мне так отец с мачехой объяснили твоё исчезновение.

– Елизавета, в верном направлении движешься. Правильно, вали всё на Андрея Романовича.

Громов и не думал меня хвалить, и неважно, что он сказал, его слова имели только один смысл: «Ты сейчас предаёшь отца точно так же, как и меня шесть лет назад».

Глава 7

Ничего, кроме правды, ведь не сказала, а Глеб счёл, что наспех сказочку сочинила, или ещё хуже выдала заранее тщательно продуманную ложь, чтобы себя в его глазах отбелить. Такое чувство, как будто в лицо плеснули помоями, а потом в довесок ещё и оплевали.

– Я сказала правду, но не могу, да и не собираюсь, это доказывать. Убеждать кого-то, что ты не индюк – самое бесполезное в мире занятие. Жизнь обычно потом сама всё по местам расставляет, а если нет, значит, для чего-то так нужно. Если это хоть как-то помогло бы отцу,  чёрт с ним  взяла письмо на свою совесть и о том, что родители шесть лет мне лапшу на уши вешали, даже не заикнулась. Да только это всё без толку. Рванье – ради вранья. Ты, что задумал сотворить с моей семьёй, то и попытаешься сделать. Но имей в виду, здесь я тебе не помощник. Пугай чем угодно, хоть пожизненным заключением, хоть дуло пистолета к виску подставляй, наговаривать на отца, я не стану. Если и выступлю в суде, то только на стороне  защиты.

Громов слушал внимательно, даже вдумчиво, но ровно до тех пор, пока не озвучила, что против отца не пойду, тут мужчина начал поглядывать в сторону и стучать по столу пальцем.

– Тему письма и что тебе там родители пели – опускаем. Нет смысла месить стародавнюю грязь. Проехали и забыли. А вот сегодняшнее твоё решение глупое. Елизавета, ещё раз объясняю. Вопрос стоит так, либо Андрей Романович сядет один, либо вы оба.  Варианта, что из вас никто не сядет  – не существует.  Я к тебе не за помощью обратился, а сделал одолжение, дал возможность с минимальными потерями выйти из ситуации. Спрашиваю ещё раз, готова сотрудничать со следствием?

Обхватила голову руками, прикрыла глаза и в прямом смысле застонала.

– Как же с тобой тяжело говорить, как с глухим. Это же мой отец, человек который жизнь дал, – вместе с выдохом руки соскользнули с макушки и повисли вдоль тела, а я открыла глаза и обомлела.

Громов зачем-то поднялся с кресла на ноги и, нахмурившись до глубокой морщины между бровями, с тревогой уставился на меня.

– Кровь носом пошла? – с ходу предположила потому как другого объяснения взгляду мужчины у меня не нашлось, и сразу мазнула ладонью под носом, но следов крови не обнаружила. – Да, нет. А что тогда?

– Ещё раз подними руки, – вместо ответа прорычал Глеб.

Твою же…

Теперь до меня дошло… Когда голову руками обхватила, широкие рукава комбинезона упали вниз, обнажая багрово-синие подарочки Петра Тимофеевича в виде синяков.

– Может, мне ещё ноги задрать?! – огрызнулась я.

Нагрубила, потому что разозлилась, на себя, конечно, в первую очередь. Это же надо было забыться и именно Громову синяки показать. Он тут весь деловой, вершитель судеб, пуп земли, и я средней руки актриса, побитая продюсером.

Мужчина за секунду оказался рядом и навис надо мной словно скала.

– Рукава засучи!

Ага, ещё чего. Не буду я ничего показывать и унижаться.

– Не хочу, – скрестила на груди руки, чтобы он сам не задрал.

– Выбирай. Либо ты это сделаешь добровольно, либо я тебя заставлю.

– Интересно мне как? – усмехнулась я и уже в следующую секунду самым возмутительным образом, была поднята на ноги, Громов вытянул мне руку и до плеча отодвинул ткань комбинезона.

– На другой, так понимаю, тоже живого места нет, – рявкнул мужчина и принялся левую руку осматривать.

– Охренел. Больно вообще-то.

В действительности Глеб хоть и творил с моим телом, что хотел, но был предельно осторожен, даже капли физической боли не причинил, а протестовала из-за стыда. Жертва насилия, которая смолчала и не пошла искать справедливости, не только жалкая, но и оскорбительная роль.

Закончив с осмотром, Громов на несколько шагов отошёл от стола, где-то минуту я наблюдала за его напряжённой спиной, а потом он обернулся и тихим, но леденящим душу голосом, спросил:

– Кто это сделал?

– Никто. Упала, ушиблась.

– Упала на чьи-то две пятерни?! – я даже вздрогнула, как рявкнул Громов. – Хватит врать. Лиза, у тебя на коже отчётливо видны пальцы.

Ничего не понимаю, Глеба, словно подменили. Ровно до этой секунды, я от него и крошки эмоций не видела, а сейчас, как сорвался с цепи. Ноздри вон как раздулись, губы исчезли, глаза злобой сверкают, того и гляди, разорвёт, агрессивный адский пёс.

– Глеб, отстань, а? – сбавив тон, чтобы и дальше не накалять обстановку, не потребовала, а именно попросила я. – Мы чужие люди, не лезь в мою жизнь.

Пара размашистых шагов и кипящий гневом мужчина вновь совсем близко, даже руку вытягивать не требуется, чтобы до него дотронуться.

– Это Заморыш тебя так на прощание приласкал?

Бьюсь об заклад, Громову даже не пришлось игнорировать просьбу, не совать в мои дела нос, он до такой степени сейчас не в себе, что попросту её не услышал.

– Заморыш – это вообще кто? – не поняла, о ком идёт речь.

– Женишок твой недоделанный.

– Никита?! Нет. Он тут совсем ни при чём.

– Кто тогда?

– Сказала уже, не буду я перед тобой объясняться, – заявила и тут же взвизгнула, потому как мужчина, схватив за плечи, тряханул так, что голова только каким-то чудом от туловища не отвалилась. – Из ума выжил!

– По-хорошему или по-плохому, но я в любом случае узнаю, кто это был. И имей в виду, сейчас было ещё по-хорошему.

Смотрю на Глеба и понимаю, у него же от ярости разве что только пена изо рта не идёт, и он ни капли не шутит, ведь действительно в буквальном смысле вытрясет из меня имя.

– Это был Астахов, только не Никита, а Пётр Тимофеевич – его отец.

Мужчина, прикрыв глаза, глубоко вздохнул, выдохнул и задал новый вопрос:

– Ты же беспроблемно от Заморыша отказалась, чего он ещё хотел?

– Чтобы спала с ним ради ролей.

Глеб, глядя куда-то в ноги, несколько раз отрывисто и нервно кивнул.

– Ясно. Синяки ещё где-нибудь, кроме рук есть? – и тут мужчина с головы до ног меня всю осмотрел.

Сглотнула и отшатнулась.

– Надеюсь, не собираешься требовать, чтобы разделась?

– Скажешь правду – одетой останешься, нет…

– На бедре и на боку, – не стала дожидаться, пока озвучит альтернативу и перебила.

Пока мужчина, глядя на воду, о своём думал, взяла его бокал и допила остатки вина. Обычно не снимаю стресс алкоголем, но обычно я и не признаюсь, что чуть не стала жертвой насилия.

– Глеб, а ты чего так разнервничался? Неужели пожалел дочь врага?

Громов резко ко мне развернулся.

– Не выношу, когда без спроса топчут моё игровое поле.

– А-а-а, – протянула я и усмехнулась. – Ты недоволен, что другой кот гоняет твоих мышей. Как же, оказывается, всё просто, а я-то уже подумала…

– Глупость ты подумала, – заявил он и, вынув из кармана визитку, бросил на стол. – В общем так, о сделке со следствием ещё размышляй, примешь верное решение, позвонишь. Утром пришвартуемся к берегу, и пока можешь быть свободна.