Отто Либман "К анализу действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876"

Согласно этому, в течение миллионов лет Земля приблизится к окончательному состоянию, при котором она в течение своей годовой орбиты будет всегда поворачиваться к Солнцу той же стороной, что и Луна к нам, так что в одном полушарии всегда будет день, а в другом – ночь. Правомерен ли вывод, сделанный на основании своеобразного спирального движения кометы Энке, об аналогичном сужении всех планетных и спутниковых орбит, т.е. об изменении продолжительности земного года и месяца, пока не ясно. Во всяком случае, при таких обстоятельствах не может быть и речи о вере в строгую надежность или вечно неизменный ход великого эмпирического мирового хронометра и в абсолютную строгость астрономической шкалы времени. – Но теперь круг в принципе! Равными периодами времени, по его определению, являются те, за которые равномерно движущееся тело преодолевает равные расстояния в пространстве.

Но когда тело движется равномерно? Когда оно проходит одно и то же расстояние за одно и то же время! – Истинная картина вашего диалога! А объясняется Б, а Б – А. И никакое понимание разумного здесь не поможет!

Здесь-то и обнаруживается теоретическая необходимость ньютоновского «абсолютного времени». Это теоретическое утверждение силы, постулат математического разума. Если не хочется потерять почву под ногами, если не хочется выбросить на помойку наши форономические фундаментальные понятия, lex inertiae Галилея, известные априорные соотношения между пространством, временем, скоростью, ускорением, на которых зиждется вся наша математическая натурфилософия, то, абстрагируясь от всех эмпирических принципов измерения, приходишь к мысли об абсолютном времени, полностью эманированном от всех изменений, от неравномерности внешних и внутренних событий, которое, как говорит Ньютон, «течет равномерно (quid aequabiliter)». Это абсолютное время, наряду с абсолютным движением и абсолютным пространством (т.е. фундаментальной, неподвижной системой трех мировых осей), образует триаду необходимых гипотез, теоретических базовых идей, на которых покоится весь тонко структурированный доктринальный фундамент математического естествознания.

И только здесь кроется обоснование понятия этого абсолютного времени, в его теоретической незаменимости.

О времени (как и о пространстве) можно сформулировать ряд принципов, истинность которых очевидна a priori и которые под названием «Аксиомы хронометрии» вполне могут быть поставлены в один ряд с аксиомами геометрии в качестве аналога, может быть помещена в качестве аналога аксиом геометрии[75 - Попытки и намеки на такую хронометрию были сделаны, например, И. Шульцем в его «Erl?uterungen zur Kantischen Kr. d. V.» и Ламбертом в его «Neues Organon». Конечно, поскольку время имеет только одно измерение, эта наука о времени выглядела бы очень бедно рядом с наукой о пространстве; так же бедно, как и геометрия линии.]. Например: время – это бесконечная величина, имеющая только одно измерение. Оно является континуумом, т.е. между двумя его частями, как бы они ни делились, никогда нет разрыва; две части времени не одновременны, а последовательны. Существует только одно время, и одно и то же время находится везде в пространстве (вездесущность времени); между двумя точками времени существует только один период времени; равные периоды времени – это те, которые заполняются равными процессами; скорость времени всегда одна и та же (однородность времени) rc. Такие априорные истины, особенно те, которые касаются однородности и вездесущности времени, справедливы, строго говоря, только для чистого или абсолютного времени Ньютона и математической теории природы; и если они признаются каждым человеческим интеллектом как универсально действительные и необходимые, как самоочевидные и очевидные сами по себе, то из этого следует, что в нашем интеллекте господствует чистая идея времени, или, как говорит Кант, что время есть априорная форма восприятия.

Это, однако, ни в коей мере не освобождает нас от обязанности сделать тот непременный шаг, который ведет нас от эмпиризма, физики и математики к метафизике и трансцендентальной философии. Можно ли гипостазировать «абсолютное время»? Можно ли приписать ему трансцендентную реальность? В этом можно сомневаться и сейчас, поскольку теоретическая незаменимость и всеобщность или неизбежность этой идеи доказывает не что иное, как то, что интеллект, однородный с нашим, связан с ней в своем восприятии. Она должна оставаться сомнительной потому, что вопросы, поставленные в самом начале, остаются без ответа.

Теперь рассмотрим, прежде всего, что мы никогда не воспринимаем пустое время, а всегда наполненное. Оно воспринимается через конкретные изменения, как и пространство через заполнение пространства. То, что заполняет пространство, – это материя; то, что заполняет время, – это событие. Само по себе время, если абстрагироваться от всего и всякого события в нем, было бы, мягко говоря, совершенно непонятным, положительно призрачным теневым бытием. Поэтому Эпикур, согласно Сексту Эмпирику, говорит: ???????? ??? ?????? ?????. Так же и Лукреций (Lucretius d. N. R. I, v. 460):

Tempus item per se non est – —

– — —

Nec per se quemquam Tempos sentire fatendum est

Semotum ad rerum motu placidaque quiete.[76 - От переводчика. пер. с лат.: «Время само по себе не – —Нельзя также признать, что кто-либо чувствует Время само по себе. Уединённый от движения вещей, спокойный и тихий.»]

Представьте себе, что интеллект, по своему складу вполне однородный с нашим и к тому же способный к полному развитию, был бы искусственно исключен из восприятия внешних событий; пусть, например, такой человек, как Каспар Хаус, заперт в темной комнате и отгорожен от мира. Понятно: часы, дни, годы для него не существовали бы, объективного времени вообще не было бы; и только в смене мыслей, настроений, аффектов, желаний он имел бы временную последовательность, субъективное время. Если мы, другие, общающиеся с внешним миром, сравним состояние этого заключенного с нашим собственным, то скажем: «Человек не знает объективного времени». И наше предположение, скрытое здесь, будет заключаться в том, что объективное время существует в реальности независимо от того, что оно известно. Но дальше! Предположим, что ход солнца, луны и небесных тел, да и вообще все материальное развитие вдруг остановилось бы, и весь свет в мировом пространстве погас бы; тогда, с прекращением всякого внешнего события, внешнее, объективное течение времени сразу остановилось бы и прекратилось для всех разумных существ в мире. Тогда с нашим сознанием и нашей последовательностью останется только субъективная последовательность, субъективное время.

Декарт и Спиноза были бы, конечно, правы, если бы позволили рассматривать время только как modus cogitandi, а не как affectio rerum[77 - Декарт: Tempus non est affectio rerum, sed modus cogitandi. Brief an Batier, November 1643; edit. Elzev. I, ep. 116; ibidem epistol. Spinoza: Tempus non est affectio rerum, sed tantum merus modus cogitandi. Cogitata Metaph. c. 4.]. Единственным остатком объективного времени, который бы тогда сохранился, была бы наша убежденность в том, что если бы по какой-то причине объективный космический процесс отказался бы от своей статики, снова стал бы текучим, увидел бы себя обязанным продолжать заново, то ничто не помешало бы этому продолжению. Тогда идея объективного времени свелась бы к понятию возможности объективных событий. Здесь, следовательно, применимо выражение Лейбница: Le temps sans les choses nest autre chose quune simple possibilite ideale[78 - Leibn. Op. edit. Erdmann, pag. 770.]. Но еще дальше! Предположим, что с погашением физического света погас бы и интеллектуальный свет каждого сознания; с остановкой и прекращением всех материальных событий остановились бы и события духовные; на весь интеллект опустилась бы ночь, прекратилась бы всякая смена мыслей – (фикция, при которой, понятно, наш разум действительно замирает), – могло бы тогда сохраниться что-либо, напоминающее время? Вряд ли!

Или же у кого хватит смелости утверждать обратное? Преемственность, то есть время, возможна только тогда, когда что-то сменяет друг друга, будь то тональность мелодии, или слова предложения, или мысли человека, или удары маятника, или нахождение движущегося тела в разных точках пространства. Если отсутствует каждый субъект последовательности, то, конечно, и сама последовательность полностью исчезает.

Но если кто-то возразит, что «субъект чистой последовательности, то, что продолжает сменять друг друга после упразднения всякого события во времени, есть именно моменты времени», то я попрошу либо дать определение этому слову, либо, поскольку это вряд ли удастся, показать нечто соответствующее ему in concreto. А поскольку и последнее вряд ли возможно, то такой абсолютный идеалист, как Беркли, полностью отождествляющий существование внешнего мира с его восприятием и растворяющий материальную природу без остатка в ткани субъективных идей, совершенно прав со своей точки зрения, когда утверждает: «Время – ничто, как только мы пренебрегаем последовательностью событий в нашем уме»[79 - Abhandlung ?ber die Principien der Erkenntni?, §98.]. Да, даже Аристотель одновременно ставит и отрицает вопрос о том, существовало бы время без души. В Phys. IV, c. 14 говорится: ??????? ?? ?? ????? ????? ??? ?? ? ?????? ? ??, ?????????? ?? ???. И сразу после этого: ?? ?? ????? ???? ??????? ???????? ? ???? ??? ????? ????, ???????? ????? ?????? ????? ?? ????? ???.

То, что совершенно пустое время – это не хуже, чем совсем никакое, прекрасно иллюстрирует старая народная сказка о Спящей красавице. В результате укола веретена все в волшебном замке вдруг погружается в глубокий сон вместе с принцессой, где бы и как бы оно ни стояло и ни ходило; муха на стене, повар у плиты, бондарь с засовом в руке, служанка с метлой, часовой с вертелом, паук в своем прядении вдруг становятся неподвижными и застывают в движении; вода на плите перестает кипеть, песок в песочных часах перестает бежать. Все остается в statu quo, словно окаменев, пока не появляется прекрасный принц и не прижимает к губам прекрасной принцессы искупительный поцелуй счастья. С этого момента все, что началось, продолжается с грохотом, как будто ничего и не было; ползущий по стене паук продолжает ползти, повар тычет кухонного мальчишку в щеку, что он уже делал раньше, бондарь пускает вино, служанка подметает, щитоносец патрулирует, паук кружится, вода кипит, песок в песочных часах продолжает бежать, достаточно, чтобы в целом очарованном и вновь разочарованном замковом товариществе течение времени запустилось снова. А ведь до этого оно стояло на месте. Представьте себе, что-то же самое повторяется в целом и в больших масштабах. Если бы гудящий процесс мира вдруг замер, вместе со звездами, одновременно с часами и каждой мыслью, а затем, в результате магического взмаха, так же внезапно поднялся и продолжился именно там, где остановился, – то за это время не прошло бы ни субъективного, ни объективного, т.е. астрономического, времени. Никакого разрыва в событиях, никакой паузы в течении времени не было бы, а именно так можно сказать об этом зачарованном и вновь разочарованном мире. Только если представить себе наблюдателя, стоящего вне его, то для него, но только для него, будет существовать промежуточное время. Но давайте, наконец, поместим себя в тот предполагаемый всеведущий разум, перед которым тысяча лет как один день, который следует мыслить по аналогии и как совершенную гиперболу человеческого интеллекта, против мыслимости которого, кстати, нельзя возразить, как нельзя теоретизировать о его существовании или несуществовании. В силу своей пространственно-временной вездесущности или безграничности, в силу своей абсолютной восприимчивости и прозорливости он одним взглядом окинул бы весь мировой процесс; Перед его всепроникающим, вечным оком, не привязанным ни к прошлому, ни к настоящему, ни к будущему, ни к конечной скорости времени, ни к субъективно ограниченной мере времени, предстали бы все события в целом, весь мировой процесс во всей серии его развития, от огромного генезиса и истории всех неподвижных звездных систем до мельчайшего, мельчайшего хода жизни протозвезды, Для нас же, смертных, с нашей интеллектуальной ограниченностью и эфемерной недолговечностью, мировой процесс предстает, во-первых, в крайне фрагментарном виде, во-вторых, разнесенным во времени, как непрерывная последовательность по проводнику причинности, мгновение за мгновением, шаг за шагом, приходящая в бытие, т.е. в настоящее. т.е. в настоящее, и снова исчезает из него.

Если назвать аналог или суррогат нашего представления о времени, который должен преобладать в этом безграничном интеллекте, выражением «абсолютное время», то это будет нечто совсем иное, чем то, что Ньютон и вместе с ним математическое естествознание понимают под этим названием. Это было бы, очевидно, вовсе не «течение», а как бы вечное настоящее, абсолютное, неподвижное сейчас. Это был бы мировой процесс sub specie aeternitatis.

Тогда прошлое неизменно,

Будущее впереди – живое,

Мгновение – это вечность.

Гете.

Таким образом, остается сомнительным, может ли время, временное прохождение, временная последовательность в целом быть только имманентным или также трансцендентным, только интеллектуальной формой подхода или также метафизической формой существования; и после всего этого мы приходим к следующему выводу.

Абсолютное время» в ранее рассмотренном Ньютоном смысле существует сначала только в идее, как математическая мысль; как точка без протяженности и линия без толщины и ширины; как идеальная, так и необходимая. Как математическая (идеальная) линия необходима для геометрии, так математическое (идеальное, абсолютное) время – для фороумии и чистой механики. Оно необходимо для того, чтобы сузить понятие движения и определить закон инерции со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Для этого математику необходима в качестве фундаментального понятия идея абсолютно равномерного, однородного хода, и он получает это понятие путем абстрагирования от эмпирического времени, единицы которого (взятые из астрономических движений) (например, боковые сутки) не могут рассматриваться как абсолютно постоянные». Таким образом, абсолютное время, взятое в этом смысле, поначалу является лишь теоретической фикцией или гипотезой.

Если математик-теоретик имеет право подставить это идеальное абсолютное время вместо переменного эмпирического времени в качестве вспомогательного понятия, так же как он подставляет абсолютное трехмерное пространство и абсолютное движение, то, с другой стороны, было бы совершенно вопиющей, непростительной бездумностью, если бы метафизик захотел гипостазировать его как нечто трансцендентно реальное.

Ведь последовательность существует лишь постольку, поскольку что-то происходит, и до тех пор, пока это что-то происходит. Если гипостазировать время в указанном смысле, то утверждается, что оно обладает реальностью независимо от всех событий и поэтому продолжало бы существовать, даже если бы все события остановились и прекратились. В этом случае получается преемственность без преемственности, ???????? ??, нож без лезвия, лишенный рукояти, немыслимая химера.

Если исходить из материального и духовного, а значит, из всех событий, следовательно, из субъективного и объективного времени, то любая преемственность исчезает. Если попытаться приподнять эмпирическую завесу времени, чтобы подслушать его само по себе, так сказать, в его классической наготе, то наш человеческий глаз, по крайней мере, смотрит в абсолютный вакуум без потока, без движения; ничего, по крайней мере, ничего реального, тогда не остается.

Однако наш интеллект не может не думать о том, что если бы, например, каждое событие сначала остановилось и замерло, а потом – не знаю, по какой причине – попыталось бы снова запуститься и продолжиться, то никакие препятствия, тем более отсутствие времени, не помешали бы этой попытке. Таким образом, после абстрагирования от всех событий как остатка нашей эмпирической концепции времени не остается ничего реального, кроме идеи объективной возможности события и последовательности. Если эту идею понимать под именем «чистого времени» (что, возможно, вполне уместно), то это чистое время есть нечто потенциальное, ничто актуальное, ??????? ??, а не ???????? ??. Эта идея, по-видимому, неразрывно и прочно связана с организацией нашего интеллекта; это обстоятельство можно назвать, в кантовской терминологии, «априорностью времени».

И здесь снова мы становимся перед имманентными границами человеческого разума, о существовании которых многие многоученые и всезнающие люди ничего не знают, поскольку им не хватает серьезности и строгости мышления, с помощью которых человек приходит к их осознанию.

Однако если это «абсолютное время», определенное Ньютоном, это «aequabiliter fluit», это теневое, немыслимое существо, этот невидимый parzengespinnst, грозит раствориться в полном небытии, то это не помешает нам продолжать составлять календари и часы и ориентироваться по ним. Ведь как это исследование может иметь не практическую, а только теоретическую ценность, так и на практике нам никогда не придется иметь дело с абсолютным, а только с эмпирическим временем, с часами, днями, месяцами и годами.

Об относительном и абсолютном движении

Кто принципиально убежден, что абсолютная истина никогда не может быть противоречивой; кто сочетает с этим убеждением ту серьезность и ту последовательность мысли, которая неизбежно выводит за пределы физики в метафизику; кто, наконец, не лишен сократовской ??????, скромности философского критицизма, который ради чистой истины предпочитает смириться с сомнением, а не с беспутным утверждением; – кто нередко, не успев подумать, переносится в ту пограничную область проблемных и неразрешенных загадок, которой со всех сторон заслонен наш мир и наш разум, как заслонен дымкой наш земной шар; через которую ни одна из проторенных людьми дорог не ведет в будущее и перед которой, дойдя до нее, человек, сознавая типичную ограниченность нашего интеллекта, живо ощущает слова Гете: Человек рождается не для того, чтобы решить проблему мира, а для того, чтобы искать, где эта проблема лежит, чтобы затем удержаться в пределах постижимого[80 - Eckermann’s Gespr?che; 15. October 1825.].

Существует метафизика становления и метафизика бытия – две односторонние, крайне противоположные по сути партийные позиции догматической философии. В одной из них слышен только беспокойный звук «жужжащего станка времени»;

другой ищет исключительно «полюс покоя в беге явлений». Первый находит сущность мира в бесконечном генезисе и развитии, в беспокойном изменении, в непрекращающейся смене и никогда не прекращающейся, непрерывной метаморфозе, в вечном возникновении нового и уходе старого; Поскольку он рассматривает все, что эмпирически дано во времени, как подверженное переходу от небытия к бытию, от него к небытию и нигде во Вселенной не может обнаружить реальной остановки воспринимаемых событий, он отрицает все устойчивое и неизменное бытие, освобожденное от изменений, и приходит к идее абсолютного процесса путем гипостазирования явления. Другой, напротив, отказывается от всякого становления как гермафродитного порождения бытия и небытия, неспособного к существованию, ради обманчивого явления, ради существующего ?? ??, существования лжи; он утверждает, что в основе этого относительного и субъективного явления смысла должно лежать нечто по своей природе неизменное, вечно неизменное, как ????? ??.

Первый улавливает в постоянно вращающемся калейдоскопе хода мира только непрестанную смену форм или движение, которое их непрерывно порождает; второй – только элементы изменяющихся образов, которые остаются тождественными самим себе, или постоянный закон их изменяющегося сочетания, или еще более глубокое ?? ??? ???. Этот конфликт мнений, во многом видоизмененный, проходит через всю историю философии. Вспомните противостояние Гераклита и Парменида у древних, отношения Гегеля и Гербарта у современных.

Одним из следствий этой фундаментальной оппозиции является спор о движении. Движение представляется обыденному сознанию наиболее понятным видом становления; оно есть лишь изменение места или положения в пространстве; то, что в нем изменяется, является лишь внешним отношением между вещами, в то время как сами вещи остаются тождественными самим себе; это вполне понятно, а если к этому добавить, что причина движения в виде внешнего толчка, давления или притяжения при поверхностном наблюдении кажется открыто лежащей на виду, то становится вполне объяснимым постоянно повторяющееся стремление теоретического разума списать все изменения вообще на движение и растворить его в нем. Однако именно по этой причине метафизика бытия всегда ставила под сомнение реальность движения. Я вспоминаю только пресловутые ????? Зенона Элейского, которые, несмотря на их софистический вид, основаны на реальной и правильной проблеме мышления.

Движение и спор о нем не лишены смысла. С одной стороны, когда прислушиваешься к изощренным аргументам некоторых метафизиков бытия, начиная со странных выводов старого элеата и кончая предельно уточенной диалектикой Гербарта, которая в конце концов разрушает себя в самом странном круге, когда приходится наблюдать, как здесь с помощью оружия, которое кажется воздушнее паутины, ведется атака на право на существование первозданного феномена такой мощной, всеобщей и фундаментальной реальности, как движение, то чувствуешь ироническое содрогание от таких difficiles nugae. Как бессильны диалектические уловки сверхумной спекуляции перед лицом осязаемой реальности! Какими ветреными кажутся мысли сомнения, легко уживающиеся в мозгу скептика, перед лицом массивных вещей, жестко сталкивающихся друг с другом в пространстве!

И если они отказывают вам в движении,

ходи перед ними!

говорит Гете.

Но, с другой стороны, более ясно мыслящий человек не скроет от себя, что понятие движения таит в себе трудности, что оно ведет прямо к антиномиям, о которых не может и мечтать ни мелкость бездумного эмпиризма, ни даже банальная пробирочная мудрость – теперь, кстати, уже не совсем – современного материализма, чем о стольких противоречиях, которые при более внимательном рассмотрении оказываются мирно пасущимися рядом в нашем обыденном представлении о мире, как тигры и овцы в раю невинности.

Мы заново беремся за основной вопрос, которому здесь самое место. Обсуждая его, мы по возможности избегаем неопределенного пути метафизической спекуляции, которая, соблазняясь стремлением к общему в беспредельное, всегда рисковала полностью потерять из виду яркую конкретику через поспешные, косные и туманные абстракции, в результате чего она уподоблялась Фалесу, который, глядя на звезды, не замечал колодца перед своими ногами. В нашем случае слово заслуживают математика и физика. Наша тема вырисовывается в виде математико-натурфилософской антиномии, разрешимость которой и предстоит исследовать. Антиномия заключается в следующем.

Строгое, чисто математическое размышление приводит к тезису: «Всякое движение относительно». Физика же, опираясь не на один аргумент, императивно требует антитезиса: «Существует абсолютное движение».

Сначала тезисы:

Внимательно рассмотрите следующий простой, идущий от одной логики ход мысли, а затем спросите себя, можно ли отказать ему в безусловном признании. Точка находится в покое, если и пока она занимает одно и то же место в пространстве; она движется, если меняет свое место. В последнем случае она все время имеет определенную скорость, т.е. за единицу времени проходит определенное, большее или меньшее расстояние. Скорость – это отношение пройденного расстояния к времени, за которое это расстояние преодолевается.

Теперь мгновенное местоположение точки, очевидно, определяется только ее расстоянием до других точек. Если сначала сравнить ее только со второй точкой, то изменение местоположения есть не что иное, как увеличение или уменьшение линейного расстояния от некоторого места. Если расстояние между двумя точками a и b увеличивается или уменьшается, то происходит движение с определенной скоростью. Но при изменении расстояния a от b, b изменяет свое расстояние от a ровно на такую же величину. Поэтому одну из этих двух точек можно с тем же успехом считать движущейся, что и другую, соответственно, покоящейся. Следовательно, покой или движение точки на прямой – это полностью относительный предикат, т.е. постоянное или изменяющееся отношение к другой точке, которое полностью равнозначно взаимности и не может рассматриваться как абсолютная характеристика индивида. То же самое относится в двух отношениях к точке, расположенной на плоскости, в трех отношениях – к точке, расположенной в пространстве. Прямая линия, кроме того, может мыслиться как движущаяся двумя способами: либо все ее части меняются местами, либо одна из ее точек покоится, а все остальные меняются местами. Tertium non datur. Поскольку части линии находятся в отношении друг к другу, то движение линии мыслимо только по отношению хотя бы к одной точке вне ее. Если изменяется расстояние всех ее частей от этой внешней точки, то имеет место первый вид движения; если же это расстояние изменяют все точки в ней, кроме одной, то мы имеем второй вид движения. Однако в обоих случаях, согласно рассмотренному выше, одинаково правильно считать линию движущейся, а внешнюю точку – неподвижной, и наоборот.

То, что было сказано о линии, очевидно, аналогичным образом относится и к поверхности, и, например, к телу. В случае тела, поскольку его части покоятся относительно друг друга, т.е. оставляют свои взаимные расстояния неизменными, движение происходит только относительно точек, расположенных снаружи; при этом меняются либо его зрительные части, либо все, кроме одной прямой, либо все, кроме одной точки внутри него. Тогда его движение становится либо поступательным, либо вращательным, но в обоих случаях полностью относительным. Достаточность, расстояние и приближение нельзя мыслить иначе, как взаимными, они целиком основаны на взаимности; поэтому всякое изменение места и положения, всякий перевод и вращение являются соответствующими, относительными, correlatio. В абсолютно пустом, абсолютно неопределенном пространстве, т.е. если абстрагироваться не только от всех тел, но и от собственной точки наблюдения, об изолированной точке нельзя сказать ни «она покоится», ни «она движется», соответственно как о последней, так и о ней самой. Суждение абсолютно альтернативно и не дизъюнктивно.

19

То же самое относится и к телу в абсолютно пустом пространстве. Причем в случае последнего добавляется, что отсутствие какой-либо внешней связи также полностью аннулирует различие между осевым вращением и покоем. В ощутимом, материальном, заполненном пространстве тело, однако, может покоиться относительно всех соседних с ним тел (например, в сравнении с Землей). Однако все соседние точки, от которых оно всегда находится на одинаковом расстоянии, могут двигаться вместе с ним с определенной скоростью и ускорением по отношению к дальней, более обширной сфере объектов (как Земля по отношению к Солнцу и планетам). При этом в одном отношении она покоится, а в другом – движется. То же самое можно сказать и о дальнейшей сфере, например, о планетарной системе. А так как при переходе к все более обширным пространствам, все более обширным сферам можно все время повторять один и тот же простой аргумент, то разум попадает в регресс в Ln?o- ?nituin, поэтому суждение о покое или движении объекта всегда должно оставаться колеблющимся, альтернативным, никогда не может достичь дизъюнкции и окончательного решения. Покой и движение – это никогда не абсолютный, а раз и навсегда относительный предикат. Нет нужды говорить о том, что эта относительность в равной степени относится как к направлению, так и к скорости, т.е. к двум важнейшим характеристикам движения. Орбита Луны, имеющая эллиптическую форму с малым эксцентриситетом по отношению к земному шару, представляет собой циклоидальную змеевидную линию по отношению к Солнцу, иную по отношению к Сириусу и т. д. – Итак, «движется» или «покоится» – это прежде всего реляционные предикаты, такие как правый и левый, больше и меньше, ближе и дальше rc. Однако, если захотеть использовать их по отношению к двум или более рассматриваемым объектам, то они всегда оказываются взаимозаменяемыми. Следовательно, они теряют всякий смысл, обоснованность и применимость к объекту самому по себе; они также не имеют определенного смысла и лишь проблематично применимы к объекту в его эмпирическом сосуществовании с другими объектами в пространстве. Следовательно, тот, кто ищет истинные, абсолютные и сущностные характеристики вещей, должен вычеркнуть из своего лексикона слова «покой» и «движение».

Какой здравомыслящий человек, спрашивается, может возразить против строго логической правильности этого хода мысли?

И все же! Естественный интеллект противится этому. Только перейди, скажет он, от заумных размышлений к живой природе, от математического понятия к конкретной видимости; тогда идеальная игра мыслей сменится реальной; мешает игра масс и сил, зримо и осязаемо колышущихся в пространстве. Куда ни глянь, всюду движение, движение, движение, движение, в бесконечно большом, космическом, и в бесконечно малом, микроскопическом; от неподвижных звездных систем до неуловимых молекулярных изменений в травинке, прорастающей из земли за ночь. В неорганической и органической природе, в физическом, химическом, физиологическом процессе: движение. Планеты летят с огромной силой и стремительностью, по известному закону, притягиваемые своим солнцем, движимые своей массой, отклоняясь между собой, по замкнутым орбитам вокруг своего гравитационного центра. Первая волна океана, поднятая Луной, наталкивается на непрерывно вращающуюся под ней Землю и незаметно, в течение тысячелетий, замедляет скорость ее осевого вращения. Мощные течения в морях и водах под воздействием тепла. Тепло само по себе является разновидностью движения. По закону всемирного тяготения вода, которая при понижении температуры испаряется, а затем конденсируется, затвердевает и кристаллизуется, выпадает в виде снега, дождя и града, частично собирается у подножия гор и устремляется оттуда родниками и ручьями вниз к мировому морю, либо медленно спускается в виде ледников в узком ложе скалы. По таинственному правилу кристалл взлетает вверх в постоянно повторяющейся симметрии. Магнитные потоки невидимо обтекают земной шар, на поверхности которого вещество завершает свой круговорот в бесчисленных химических процессах. А теперь органические процессы в растительном и животном царствах, от гриба до полипа, от последнего до человека! Каждая органическая особь – это удивительно сложный, постоянно занятый, беспокойно активный автомат и автодидакт, самодвижущийся, самоподдерживающийся аппарат жизни, использующий для своего самосохранения все низшие природные силы и процессы – механические, физические, химические.

В чем же выражается здесь творческая природа, как не в телесных, сложнейших движениях? Как та спокойно и постепенно работающая, пластично формирующая, та новая первичная, доминирующая сила, которая, согласно постоянным стерео-типическим родовым представлениям, формирует и развивает корни, стебли, листья и цветы из семени, курицу из яйца, ребенка из зародыша, человека из ребенка, как часовой и секундный круговорот и маятниковое биение периодических и ритмических функций, таких как кровообращение в сосудистой системе, биение сердца и пульс, дыхание, пищеварение, перистальтические движения кишечника, – разве они не реальны, самые реальные? Затем функции в вегетативном организме, которые в более узком смысле являются собственно животными, начиная с добровольного сокращения мышц, сгибания и разгибания конечностей и кончая мыслительными движениями мозга, – разве они воображаемые? Всякое животное существо, т.е. наделенное раздражительностью и чувствительностью, имеет для того, чтобы помогать себе в жизни, кроме необходимой степени практического интеллекта, соответствующую степень произвольной подвижности, ????????? ???? ??? ?????; его воля есть источник вновь возникающих движений, за реальность которых непосредственно ручается наше самосознание. Посмотрите, как работает, творит, производит, формирует Matura naturans, бесконечный художник, который везде в органическом творении, в растении и в животном, изнутри, от скрытого, неисчерпаемого центра, зародышевой клетки, к внешней периферии, к готовому виду рода, приводит в действие свою тайную движущую силу, свою организующую, ее организующая, плановая архитектоника, ее мудрый nisus corinalis, ее ненасытное стремление к артикуляции, развертыванию до полной актуальности того, что заключено, едва намекнуто, таинственно причастно, оформлено тайно, потенциально и неустанно рождает из темного чрева вечно омолаживающуюся полноту формы – как бы это было без движения? Достаточно, актология и морфология природы приводят нас к картезианскому: Omnis materiae variatio sive omnium ejus formarum diversitas pendet a motu[81 - Princ. phil. II, 23.]. Надо, конечно, обладать большой смелостью и небольшой глубиной взгляда, чтобы найти в этом полное, законченное и окончательное решение великой загадки, чтобы обнаружить, а ля Декарт, Эпикур и товарищи, в чудесной Природе- творце не что иное, как чудовищную машину, мертвые часы и двигатель, приводимый в движение давлением, ударом, в общем, безжизненный механизм. Конечно, эта скудное учение простой перемены мест не может и отдаленно исчерпать глубинную, эзотерическую сущность великой Всеединой Матери, едва ли может экзотерически намекнуть на нее. Но как голова не может работать без конечностей, так и природа не может работать без движения. Движение – самое ощутимое из ее действий, ее работа, видимая извне. Внешне мир представляет собой Perpetuum mobilo[82 - Первым предвестием этого была теорема Декарта о сохранении количества движения во Вселенной. К. обосновал ее, как и свои механические теоремы в целом, метафизически и теологически, т.е. хотел вывести ее из изменчивости Бога, как npL-rov xrvo?v, a xriori. Как известно, уже Лейбниц доказал, что эта пропозиция неверна. Однако в последнее время оно было заменено великим естественным законом сохранения силы. Сумма всех живых сил и напряжений в природе постоянна и неизменна, какие бы метаморфозы ни претерпевала Вселенная.]. И что же теперь хочет скептическая фантазия по отношению к этому великому, бесконечному факту? Должен ли я позволить себе сказать: «кровеносное тельце движется по моей вене», равно как и «вена движется против кровеносного тельца», и в конце концов, не в силах освободиться от этой колеблющейся альтернативы, усомниться в реальности кровообращения? Или не было бы верхом непоследовательности, если бы я захотел придать движение, вызванное моим волевым актом, – земле как предикату, а не моим рукам и ногам?

Этот контраргумент, стремящийся разрубить гордиев узел грубой дубиной здравого смысла, популярен и риторичен. Он отскакивает от строгого, логически и математически последовательного хода мысли тезиса, требующего более равного противника и более лихого оружия.

Фактически априорная точка зрения относительности может быть применена и к области эмпирических природных явлений. Так, для начала самая дальняя сфера, великий космос, астрономические движения даются сначала только как оптические, а не как осязаемые, тактильные явления. Но при оптическом восприятии Птолемей или Тихо могут быть так же правы, как и Коперник. Точно такие же изменения положения небесных тел представлялись бы глазу земного наблюдателя на видимом небесном своде, точно такие же кривые рисовали бы Солнце и планеты под созвездиями, независимо от того, находимся ли мы в покое, а все остальное вращается вокруг нас ежегодно и ежедневно, или наоборот. Даже такие известные механические аргументы в пользу гелиоцентрической точки зрения, как восточное отклонение падающих тел, эксперимент с маятником Фуко и т.д., о которых можно сказать, что они доказывают движение Земли ad oculos, обладают доказательной силой, приписываемой им, только при условии соблюдения закона инерции, параллелограмма и других аксиом механики, на которые здесь вообще не следует ссылаться, поскольку они сами, по-видимому, подвержены тем же сомнениям. К этому мы еще вернемся. Кроме того, если рассматривать ощутимое движение массы как конкретное явление, как звено эмпирической причинно- следственной цепи, как вплетенное в естественную причинно- следственную связь, т.е. как следствие причин и причину следствий, то это вовсе не противоречит той относительности, которая ранее была доказана как естественная. Механические процессы, такие как давление, удар, трение и т.д., ни в коем случае нельзя использовать в качестве отрицательных примеров, если отбросить все теоретические предрассудки и понимать только эмпирическое явление. Ведь это совершенно одинаковый физический эффект: поворачиваю ли я при заводе часов ключ вправо, удерживая часы, или, наоборот, поворачиваю часы влево, удерживая ключ; ударяюсь ли я головой о перекладину или перекладина о мою голову. Да, даже столы переворачиваются! Именно из относительности движения выводится физический принцип, важнейший механический фундаментальный закон равенства следствия и противодействия, который Ньютон представляет в качестве третьей аксиомы. Лейбниц и Кант делают это созвучно. Первый – в сочинении, направленном против Декарта: «Specimen dynamicum pro admirandis naturae legibus etc[83 - Princ. Phil. Nat. Mathem., Axiomata, lex III. Actioni con trariam semper et aequalem esse reactionem: sive duorum actiones in se mutuo semper aequales esse et in partes contrarias dirigi.]. Второй – в двух местах, а именно в остроумном небольшом трактате «Новое понятие о движении и покое» («Neuer Lehrbegriff der Bewegung und Ruhe», 1758 г.[84 - Kant’s Werke edit. Rosenkranz, vol. V, p. 275 u. f.] и в «Метафизических началах естествознания» («Metaphysische Anfangsgr?nde der Naturwissenschaftlich»[85 - M. A. d. N., Mechanik, Lehrsatz 4. Rosenkranz, Vol. V, p. 409 u. f.]. Оба философа исходят из одной и той же предпосылки: Всякое изменение места респектабельно.[86 - Сейчас я начинаю понимать, что мне чего-то не хватает в выражении «движение и покой». Я никогда не должен употреблять его в абсолютном смысле, но всегда соответственно». Кант, т. V, с. 279.] Тогда получается следующее простое рассуждение.

Пусть даны два физических тела A и B. Пусть B из них находится в покое A в некотором относительном пространстве, т.е. относительно сферы соседних с ним объектов, но движется по центру к B в этом же относительном пространстве со скоростью A B[87 - Представьте себе тело, находящееся в состоянии покоя в движущемся железнодорожном составе или на парусном судне, которое в состоянии относительного покоя движется со скоростью железнодорожного состава или судна.]. Поскольку взаимное сближение A и B теперь является полностью взаимным, то необходимо абстрагироваться от соседних объектов, считающихся покоящимися, и перераспределить имеющийся квант движения поровну между обоими телами. Поэтому разделим скорость A B на две части Ac и Bc, обратно пропорциональные массам A и B; представим, что A приближается друг к другу со скоростью Ac, а B (вместе со своим относительным пространством) – со скоростью B; тогда эмпирический квант движения распределяется равномерно; мы имеем два равных и противоположных друг другу движения.

Поэтому оба тела – при условии жесткости тел – при столкновении оказываются выдвинутыми, A и B взаимно покоятся, а относительное пространство, не подверженное этому влиянию, продолжает двигаться в направлении B A. со скоростью Bc, или (что говорит о том же и как выразится наблюдатель, покоящийся в том же относительном пространстве) A и B после столкновения движутся вперед в относительном пространстве с одинаковой скоростью Bd (= Bc) в относительном направлении столкновения A B. Таким образом, мы имеем равенство actio и reactio. Вообще говоря, априори несомненно, что приостановка и возбуждение скорости, поддержание покоя в движущемся теле и движения в покоящемся теле должны иметь одинаковый вес, т.е. требовать одинаковой силы, как в контактном воздействии, так и в actio in distans.

Так и равенство толчка и противотолкания, давления и противодавления, тяги и противотяги, вообще actio и Reactio вытекает из относительности движения, в силу которой ни одно тело не может рассматриваться как абсолютно покоящееся или находящееся в движении, но каждое из них может рассматриваться как находящееся в покое или в движении по отношению к другим[88 - В. Вундт в своей книге «Die physi kalischen Axiome», вышедшей в 1866 г., попытался вывести из относительности движения все основные истины математического естествознания.]. Поскольку все сложные явления движения, вплоть до физиологических процессов в животном организме, могут быть сведены к простейшим или состоят из них, то конкретная, эмпирическая реальность, насколько можно судить до сих пор, ни в коей мере не противоречит тезису, и последний, следовательно, остается непоколебимым, как скала. Если бы на этом расчеты закончились, то в результате получился бы большой метафизический знак вопроса. Протест неуклюжего рассудочного интеллекта, руководствующегося только инстинктом, а не логикой, должен был бы быть отброшен перед голосом самой точной из всех естественных наук, в результате чего повседневный прагматический интеллект (который выносит фактические суждения в соответствии с практическими интересами и при этом глубоко уязвляется в субъективных предрассудках) оказался бы центром во всех, не только оптических, отношениях, В этом случае, как и прежде, из своего собственного относительного покоя и движения по отношению к земному шару, который он считает покоящимся, он должен был бы заключить о движении и покое каждого объекта. Это так же мало свидетельствовало бы в пользу суверенной теории, как в пользу гелиоцентрической астрономии то, что наши глаза, несмотря на Коперника, будут продолжать видеть, как солнце, луна и звезды каждый день восходят, поднимаются, достигают кульминации, опускаются и заходят.

Однако при таком проблематичном выводе счетов открывается дверь и для скептицизма, и для элеатов, и, более того, для субъективизма и теоретического эгоизма; он поставляет в руки философского нигилизма желанный инструмент для Escamotage[89 - От переводчика. escamotage (фр.) устар. фокус-покус] всей реальности.

Но давайте! Впереди у нас еще есть вершина, на которую нужно подняться.

Поразительно, как часто грубейшие следствия и путаница встречаются у философов более позднего времени, вплоть до Канта, которые занимаются нашей темой. Большинство из них тем самым ставят себя между двух табуреток или, чтобы избежать Сциллы, попадают в Харибду, о которой они только что предупреждали. Это вполне объяснимое следствие антиномичности вопроса.

На такой непоследовательности мы застаем, например, Картезиуса. Прежде всего он ясно и решительно высказывается в смысле тезиса. Princ. phil. II, 13. 24. 25. 29. Затем он совершенно забывает об этом и рассматривает изменение места как нечто абсолютное в своем метафизико-теологическом выведении lex inertia и других законов, большинство из которых, кстати, ложны. Ibidem 37. 38. 39. Лейбниц обличает ошибку своего предшественника и затем добросовестно впадает в ту же ошибку[90 - Da eine eingehende historisch-kritische Er?rterung der hier ger?gten Jnconsequenzen viel zu weitl?ufig werden w?rde, so begn?ge ich mich damit, einige unzweideutige Belegstellen dem Leser vorzulegen. Cartesius f?r die Relativit?t: Ut situs corporis determinetur, respicere debemus ad alia aliqua corpora, quae ut immobilia spectemus: Ac prout ad diversa respicimus, dicere possumus eandem rem eodem tempore locum mutare, ac non mutare. Princ. Phil. II, 13. Als Beispiel wird angef?hrt der Schiffer, der sich im Verh?ltni? zum Schiffe in Ruhe befindet, im Vergleich zum Ufer sammt seinem Schiffe bewegt a. Dieses sehr nahe liegende Beispiel kehrt, beil?ufig gesagt, in gleicher Angelegenheit h?ufig wieder. Man findet es: Cartes. Princ. II, 24; Leibnitz, edit. Erdmann, pag. 604; Newton: Princ. edit. 1714, pag. 6; Berkeley: Princ. §114; Kant: Metaph. A. d. N.; Phoron. Grundsatz I, Anmerkung. – Et illeireo, quem all mollum supra monuimus, eanllem rem eollem tempore ?iei posse locum mutare et non mutare, ita eallem llici potest moveri et non moveri. II, 24. Dicere possumus, motum esse translationem unius partis materiae, sive unius corporis, ex vicinia eorum corporum, quae illud immediate contingunt et tanquam quiescentia spectantur in viciniam aliorum. II. 25. – Additi denique, translationem illam fieri ex vicinia, non quorumlibet corporum contiguorum, sed eorum duntaxat, quae qanquam quiescentia spectantur. Ipsa enim translatio est reciproca, nec intelligt potest etc. II. 29. – Derselbe gegen die Relativit?t: Princ. II, §37—39 wird aus der Immutabilitas vei das Gesetz gefolgert: Unam quamque rem, quatenus est simplex et indivisa, manere quantum in se est in eodem semper statu, nec unquam mutari nisi a eausis externis. Si quiescat, noncredimus illam unquam incepturam moveri, nisi ab aliqua causa ad di impellatur. – Nec ulla major ratio est si moveatur, cur putemus ipsam sua sponte, et a nullo alio impeditam, motum illum suum esse intermissuram. – Unam quamque partem materire seorsim spectatam, non tendere unquam, ut secundum ullas lineas obliquas pergat moveri, sed tantummodo, secundum rectas etc. – Hier also wird absolute Bewegung im Sinne von Galilei’s Tragheitsgesetz postulirt; ebenso spater bei den falschen Sto?gesetzen. – B. Leibnitz bemerkt in dem oben angef?hrten Specimen dynamicum, edit. Gerhardt, pag. 247 mit Recht gegen Cartesius: – consequitur motum revera nihil aliud esse, quam mutationem situs, adeoque motum quoad phaenomena in mero respectu consistere, quod etiam Cartesius agnovit etc. Sed in consequentiis deducendis oblitus est suae definitionis, regulasque motuum constituit, quasireale quiddam esset motus et absolutum. Hierauf leitet er aus der Relativit?t d. B. die Gleichheit von Wirkung und Gegenwirkung ab. Und damit vergleiche man dann z. B. die Unklarheiten, Schwankungen und Widerspr?che in dem Briefwechsel mit Clarke, dem Vertreter Newton’s. Leibn. opera, edit. Erdmann, pag. 766,31; pag. 770,53; etc. Doch genug hiervon!]. Беркли занимает весьма своеобразное положение, поскольку его своеобразные взгляды в метафизике в определенной степени смещают статус controversiae. Как крайний номиналист, он отрицает не только платоновские идеи, универсалии ante rem и аристотелевские in re, но и универсалии как conceptus mentis; идеи или представления разума для него – это только чувственные и фантастические образы, а понятие – просто слово. Кроме того, как субъективный идеалист, он отождествляет бытие материального мира исключительно с его воспринимаемостью, где он начинается без остатка (Esse = Percipi). Следовательно, для него может существовать только индивидуальное, воспринимаемое изменение места.

Движение in abstracto и extra, mentem – такое же пустое слово, как протяженность, твердость, материальность, короче говоря, локковские qualitates primariae, если не принимать во внимание субъективное восприятие. Вне ментальности не существует больше изменения места, чем того, что меняет место. Теперь, очевидно, всякое воспринимаемое движение объекта относительно, поскольку два наблюдателя, в зависимости от их точки зрения, будут видеть одно и то же тело движущимся по-разному, а при определенных обстоятельствах будут также видеть его, с одной стороны, в покое, а с другой – в движении. Таким образом, из метафизики Беркли вытекает необходимость отрицать абсолютное движение par excellence. Это сделано и в «Трактате о принципах познания», §58. Однако, с другой стороны, он приходит и к нашей, до сих пор только математико-форономической относительности и использует ее в своей полемике против Ньютона и математической натурфилософии; Там же §11 и §§110—116; то же в трактате о движении §§58, 59. Но какой смысл в таких возражениях, как, например, следующее: «Как можно мыслить то, что само себя не мыслит, так и одно тело может двигаться к другому или от него без того, чтобы последнее само находилось в движении». Tract. ?. d. Princ. §113. Это действительно самое бездумное опровержение самого себя, удар по собственному лицу, возврат к обыденному мировоззрению protanum vulgus, от которого давно уже избавились! Кстати, именно полемика Беркли и субъективного идеализма против Ньютона и математического естествознания чрезвычайно интересна для нас. Ведь в ней, помимо всего прочего, возникает странный и парадоксальный частный случай, который можно назвать, по выражению Бэкона, прерогативной инстанцией, или также experimentum crucis; случай, в котором, так сказать, логика фактов вступает в конфликт с логикой мыслей, что приводит нас через alter native к disjunctiori, через колебания к решению; по крайней мере, противопоставляет тезис антитезису.

Рассмотрим следующую задачу. Необходимо мыслить единичное сферическое тело в абсолютно пустом пространстве. Как было показано ранее, из-за отсутствия внешних связей ему нельзя приписать, во-первых, ни поступательного, во-вторых, ни вращательного движения; для него не существует ни приближения, ни удаления, ни разницы между осевым вращением и покоем. Теперь представьте себе то же самое тело в заполненном пространстве, как звезду среди звезд, как наш земной шар. Как и наш шар, оно вращается вокруг своей оси; тогда оно, как и наш шар, под действием центробежных сил сплющивается у полюсов, расширяется у экватора и приобретает форму эллипсоида, а при отсутствии вращения остается чисто сферической формы. Чем быстрее вращение, тем сильнее центробежные силы, и чем меньше жесткость, тем больше ее агрегатное состояние приближается к состоянию капельной жидкости или даже воздуха. Очевидно, что центробежные силы и другие причины сплющивания этого тела лежат исключительно в нем самом и совершенно не зависят от всех других тел в пространстве.

Центробежные силы возникают только при вращении вокруг собственной оси. Теперь снова абстрагируемся от всего остального и снова поместим то же самое тело в пустое пространство. Как теперь? Либо оно останется сферическим, либо сплющится у полюсов, расширится у экватора и, возможно, подобно Сатурну или вращающейся первобытной туманности в космогонии Кант-Лапласа, отделит от себя кольца. В первом случае она, очевидно, находится в состоянии покоя, во втором – вращается вокруг своей оси. Значит, во втором случае она действительно движется! E pur si muove! Абсолютное движение все-таки есть. И вот антитезис предстает перед нами совершенно бесспорным и величественным.

Именно в этот момент Ньютон перешел к сути вопроса. Он говорит: Effectus, quibus motus absoluti et relativi distinguuntur ab invicem, sunt vires recedenti ab axe motus circularis. Nam in motu circulari nude relativo hae vires nullm sunt, in vero autem et absoluto majores vel minores pro quantitate motus[91 - principa wathematica plilosophiae naturalis; Ausgabe von 1714; pag. 9.]. И далее на одной странице: Motus quidem veros corporum singulorum cognoscere et ab apparentibus actu discriminare, difficillimum est: propterea quod partes spatii illius immobilis, in quo corpora vere moventur, non incurrunt in sensus. Causa tamen non est prorsus desperata. Затем он заставляет два шара, соединенных друг с другом нитью, вращаться в пустом пространстве вокруг их общего центра тяжести и показывает, как реальность движения и его направление можно определить по натяжению и растяжению нити. Беркли очень неполно передает это lxporimoutum crucis в трактате о принципах познания §114 и в трактате о движении §58. Кант же в «Метафизических началах естествознания» воздает Ньютону по праву и по чести истину, а сам теряется в двусмысленностях и причесанных словах и не желает открыто выступить с последним признанием. Ибо, показав в первых двух положениях «Феноменологии», что прямолинейное движение тела в эмпирическом пространстве, в отличие от противоположного B. пространства, является лишь возможным предикатом, а круговое движение тела, в отличие от противоположного B пространства, – реальным предикатом,

он впоследствии объявляет абсолютное движение «абсолютно невозможным» (!)[92 - Rosenkranz, Bd. V, S. 433. Allgemeine Anmerkung zur Ph?nomenologie.].

Его представления о центробежных силах тела, витающего в пустом пространстве, можно резюмировать так: «Поскольку здесь никакая динамическая причина или причина, возникающая только из материи, не отталкивает части вращающегося тела от центра, а воспринимается эффект, возникающий только из механической силы, т.е. силы, возникающей из движения материи, то здесь действительно имеет место движение в абсолютном или пустом пространстве, но оно тем не менее связано с относительным пространством, а именно с пространством, определенным внутри движущегося тела». Это – искренне говоря – пустые слова! Реальное движение в абсолютном пространстве, – хотелось бы знать, что следует понимать под «абсолютным движением», если не только это! – Amicus Plato, amicus Aristotle, magis amica veritas! —

Достаточно уже одной этой единственной прерогативной инстанции, чтобы узаконить антитезис и вывести его на поле боя в качестве полноправного претендента. Изолированное тело, поскольку для него различие осевого вращения и покоя имеет место при всей внешней несвязанности, предполагает абсолютное движение, а это, очевидно, предполагает абсолютное пространство, т.е. мыслимую фундаментальную, неподвижную систему мировых осей, к которой в последней инстанции должны быть отнесены направление и скорость всякого эмпирического, т.е. относительного, изменения места и положения.

Но и это еще не все! Вся наша математическая натурфилософия основана на той же антитезе. Легко показать, что вся наша современная физика, начиная с простейших фундаментальных понятий форономии и кончая сложнейшими, прозорливыми и блестяще доказанными эмпирикой учениями небесной механики, теоретической акустики, оптики, термодинамики и т.д., основана на той же самой предпосылке: без нее наши представления о природе пришли бы в самую безнадежную путаницу. Как известно, мы знаем, как объяснить природу, только со времен Галилея. В его ясных, четких и великих мыслях миру были представлены принципы, на которых зиждется вся физическая теория и без которых она совершенно не может обойтись. Прежде всего, к ним относится закон инерции. Галилей имел дерзость, вопреки фактам наблюдения и вопреки всем традиционным авторитетам, начиная с Аристотеля и кончая его современниками, рассматривать движение тела как нечто такое, что, раз возникнув, само по себе бессмертно и неизменно, а потому не может быть изменено или полностью аннулировано и остановлено внешним воздействием. Тело, полностью предоставленное самому себе, отстраненное от всякого внешнего воздействия, будет продолжать двигаться внутри себя с той скоростью, которой оно обладает в данный момент, и в том направлении, которое оно сейчас совершает. Это утверждение настолько вошло в нашу жизнь, что мы склонны принимать его за априорную самоочевидную истину, хотя до Галилея об этом никто не задумывался.

Только после установления этой аксиомы понятие причинности, которым руководствуется и которым определяется все объяснение природы, приобретает определенный смысл, а закон Кейнса – ясную и логически четкую применимость к эмпирически наблюдаемым событиям. Только теперь стало ясно, что каждое фактическое изменение скорости и направления должно иметь причину определенного направления и силы, и, найдя ее, можно дать физическое объяснение, причинный вывод процесса. Однократное и внезапное изменение скорости и направления движения тела возникает в результате однократного удара или столкновения с другим телом, при этом в качестве второй аксиомы применяется закон параллелограмма.

С другой стороны, должно происходить не внезапное, а постепенное, непрерывное, неуклонно нарастающее изменение, постоянное ускорение или замедление скорости, криволинейное отклонение от прямой линии, как в случае свободно падающего или брошенного камня, планет, вращающихся вокруг Солнца, или маятника, раскачивающегося вперед-назад, Ибо вместо единичного удара должна существовать постоянно действующая сила, vis acceleratrix, тянущая или движущая в определенном направлении, как постоянная причина все новых и новых малых изменений, которые, согласно lex inertiae и закону параллелограмма, являются последовательными и кумулятивными. Для того чтобы получить определенное представление о такой силе, о ее силе или интенсивности, необходимы основные форономические уравнения, составленные Галилеем.

В простой и гениальной форме он проанализировал чистое понятие движения, как равномерного, так и равномерно ускоренного или замедленного, и вывел из него совершенно априорные закономерные отношения между пространством (s), временем (t), скоростью (v) и ускорением (g), которые действительны a priori для всего опыта. Если скорость движения увеличивается на одну и ту же величину в равные промежутки времени, а ускорение постоянно, то расстояния, пройденные за последовательные равные промежутки времени, образуют арифметическую прогрессию, из которой в случае начальной скорости = 0 следует: s=g*t

/2 и v=g.t. Таким образом, при таком движении пространства ведут себя как квадраты времен, а скорость увеличивается пропорционально времени. Поскольку, кроме того, ускорение есть следствие действия ускоряющей силы, а причина следствия должна быть пропорциональна, то постоянное ускорение возникает из постоянной силы.

И вот из почти постоянного ускорения свободно падающего тела во всех достижимых местах и на всех высотах земной поверхности можно было сделать вывод, что сила тяжести почти постоянна и везде направлена к центру Земли. Эта же сила с помощью закона инерции и параллелограмма объяснила параболическую траекторию брошенного камня, а после того как Ньютон превратил эту силу из земной в космическую и открыл закон ее убывания в зависимости от обратного квадрата расстояния, – эллиптическое движение Луны вокруг Земли и планет вокруг Солнца. Кроме того, понятие массы (m) обязательно связано с понятием силы (p) и рассмотренными выше чисто форономическими понятиями таким образом, что может и должно быть признано априорным и сформулировано математически. Если учесть, что действие определенной силы на тело большей массы или, что то же самое, большей инерции должно быть меньше, чем на тело меньшей массы, то для ускорения получалось: g=p/m, а при подстановке этой величины в ранее приведенные уравнения: v =p/m*t или m. v = p. t, а s = p/m*t

/2, а также p. s=v

/2[93 - Так называемая масса тела или количество содержащейся в нем материи может быть названа также его «инерционным сопротивлением» (tzuaotum inertis?). Эйлер говорит, что если материю понимать как нечто противоположное силе, то сущность материи состоит исключительно в инерционном сопротивлении. Теперь масса тела никогда не является чистой, отдельной, изолированной, данной сама по себе, а только в своем механическом эффекте, т.е. слитой с определенной виртуальной или реальной скоростью. Мерой массы является неравное сопротивление инерции, которое по своей величине определяется неравным ускорением, действующим на различные тела под действием одной и той же силы. Когда возникает ситуация, когда различные тела получают одинаковое ускорение под действием земного притяжения, когда, следовательно, силы ведут себя так же, как и массы, появляется возможность выяснить отношение масс. Массы двух тел пропорциональны их весу, если оба они равноудалены от центра Земли или другого центра тяжести. Поэтому массы земных тел можно сравнивать на весах и измерять одну за другой.]. Таким образом, априори возникла та тонкая сеть динамических отношений, из которой выросла вся восхитительная структура нашей математической натурфилософии.

Во всех учениях этой несравненной науки, вплоть до закона сохранения силы, есть закон инерции и основанные на нем фундаментальные уравнения. И тот, кто сейчас обошел бы этот lex inertiae, расшатал бы всю конструкцию и вернул бы наш разум в хаос. Вообще говоря, закон инерции можно рассматривать как необходимое дополнение или аналог принципа причинности. Ведь он гласит: никакое изменение состояния не может произойти без внешней причины, в то время как принцип причинности утверждает: всякое изменение состояния происходит от причины с необходимостью.

– Если бы инерция была отброшена, то мы, как дети в возрасте, снова оказались бы перед недоуменным, непонятным лабиринтом самых разнообразных явлений природы, который только математико-физическая теория преодолела и сделала понятным для нашего понимания благодаря тому, что, исходя из соответствующего закону инерции предположения, что каждое состояние должно оставаться неизменным без возникновения внешних причин, каждый класс изменений состояния может быть приписан определенной природной силе, такой как гравитация, магнитное притяжение и отталкивание, химические силы связи и т.д., и т.п., и т. п. Например, гравитация, магнитное притяжение и отталкивание, химические силы связи и т.п, закон которых был открыт, чтобы в итоге вместо огромного количества разнообразных частных явлений иметь в своем распоряжении ограниченную, четкую и хорошо структурированную систему общих законов природы.

Итак, тот, кто признает закон инерции, признает абсолютное движение, а тот, кто его отрицает, отвергает его. Даже в общем виде, без более точного анализа, это очевидно следующим образом. Что же утверждает этот закон? «Тело, предоставленное самому себе, движется бесконечно долго с той скоростью, которой оно обладает в данный момент, и в том направлении, которому оно следует в данный момент». Но тело полностью предоставлено самому себе, если считать, что все вирши в пространстве подвешены, если считать, что все другие вещи, сосуществующие с этим телом в пространстве, совершенно бессильны и не оказывают на него влияния, не притягивают и не отталкивают его, не ускоряют и не тормозят его, ни отталкиваясь, ни соприкасаясь в силу своей непроницаемости, если свести все тела, кроме рассматриваемого, к квазисуществованию, столь же безразличному и бессильному, как и боги Эпикура в пустой intermundia[94 - Междумирие. (Intermundien; лат.) – метакосмос, введённое Эпикуром обозначение пространства между мирами, где живут и радуются жизни боги, не заботясь о мире.]. Иными словами, тело может быть предоставлено самому себе только в том случае, если оно полностью абстрагировано от всех других тел и предоставлено самому себе, изолированно в пустом пространстве. Следовательно, аксиома инерции предполагает движение в абсолютно пустом пространстве, которое тем самым берется за основу всякого покоя и движения как абсолютно неподвижная сцена; она утверждает абсолютное движение как теоретическую предшественницу и реальную основу всякого эмпирического изменения места и положения. Это очевидно!

Но еще точнее! «Движущееся тело, как было сказано, будучи предоставлено самому себе и не подвергаясь никакому внешнему воздействию, продолжает двигаться в неизменном направлении и с постоянной скоростью, т.е. по прямой линии и таким образом, что всегда проходит одни и те же расстояния за равные промежутки времени».

В таком виде это положение, строго говоря, без дальнейшего, молчаливо добавляемого определения содержащихся в нем понятийных признаков, потеряло бы всякий смысл[95 - Сравните с приведенной ниже необычайно четко сформулированной лейпцигской лекцией замечательного математика К. Неймана «Ueber die Principien der Galilei-Newton’schen Theorie» («О принципах теории Галилея-Ньютона»). Leipzig, 1870, где частично излагается то же самое.].

Во-первых, что касается направления, то что значит «двигаться по прямой»? Линия, например, направление движения, которая кажется прямой по отношению к земному шару, является кривой по отношению к Солнцу, Марсу, Сириусу; по отношению ко всем другим мировым телам, кроме Земли, она является кривой совершенно определенной формы. Прямая и кривая – совершенно неопределенные выражения или относительные предикаты, если только не предполагается некая фундаментальная и авторитетная система координат, относительно которой форма каждой линии, каждой траектории движения должна оцениваться и мыслиться как детерминированная.

Поскольку lex inertiae претендует на общезначимость (и это справедливо!), поскольку в соответствии с ним должно оцениваться всякое движение и высота во Вселенной, то для обретения определенного смысла этот закон, очевидно, постулирует наличие абсолютного пространства, т.е. неподвижной системы координат из трех мировых осей. Тогда под движением в смысле закона инерции понимается изменение местоположения не относительно Земли, Солнца или какого-либо другого отдельного мирового тела, а относительно этой фундаментальной системы мировых осей. «Тело, предоставленное самому себе, движется по прямой линии по отношению к абсолютному пространству» – вот что хочет сказать закон инерции[96 - Постулат абсолютного пространства, неизбежный для механики, но в основном скрытый, объясняется Ньютоном в кн. Phil. Nat. Math. и Кантом в Met. A. d. N. прямо подчеркивается. В «Схолии» Ньютона к 8-му определению сказано: Spatium absolutum natura sua absguc relatione ack externum guockvis scmper manet similare et immobile. – LIotus absolutus est translatio corporis cke loeo absoluto in locum absolutum, relativus cke relativo in relativum. Далее (с полемическим уклоном против Декарта. Princ. II, 25): Dt proptcrea motus verus et absolutus ckckiniri neguit per translationem e vieinia corporum, gure tanguam guieseentia spectantur. Но: Debent corpora externa non solum tanguam guiescentia spectari, seck etiam vere guiescere. – У Канта первое определение форономии сразу же гласит: «Пространство, которое само по себе подвижно, называется материальным или относительным пространством; пространство, в котором, наконец, должно быть задумано всякое движение, которое поэтому само по себе абсолютно неподвижно, называется чистым или абсолютным пространством».]. Во-вторых, что касается скорости, то, согласно только что сказанному, движение с постоянной скоростью – это такое движение, при котором подвижный элемент преодолевает равные расстояния абсолютного поля за промежутки времени равной длительности. Но когда два промежутка времени имеют одинаковую длительность? Согласно обычному определению, как известно, равенство и величина временных интервалов сводятся к любому равномерному движению, т.е. движению с постоянной скоростью, будь то идеальное или эмпирическое. Один интервал времени равен секунде или ее N=кратной величине, если равномерно движущийся подвижный объект проходит за это время такое же, или N=кратное, расстояние. Вот это было бы грубым обрывом принципа! И чтобы избежать этого обрыва, приходится прибегать ко второму постулату. Открытой остается только следующая альтернатива:

Либо в качестве основы для определения количества времени предполагается равномерное движение в абсолютном пространстве, либо для определения равномерного движения предполагается равномерная последовательность, полностью освобожденная от нарушений эмпирической хронометрии, т.е. чистое или абсолютное время, «tempus verum et absolutum, guod aeguabiliter fluit», как говорит Ньютон, как бы вечно равный пульс и ритм Вселенной.

Это вновь возвращает нас к понятию абсолютного движения, которое ранее так строго осуждалось. Тезис и антитезис жестко и вызывающе противопоставлены друг другу, оба подкреплены фактами и чистым априоризмом, оба апеллируют к здравой логике. А теперь решение антиномии?

Оно более безальтернативно и близко, чем можно было бы предположить. Как в логике невозможны компромиссы, так и в нашем случае диалектическое посредничество, сгибание и разгибание понятий вовсе не обязательно. Уже в приведенных аргументах мягко и внятно звучит решение диссонанса. In fine videtur cujus toni.

Противопоставление Тезиса и Антитезиса лежит уже в высших принципах их основания. Если еще раз проследить ход мысли первого, то сразу же станет очевидным, что понятие абсолютного пространства, как его впоследствии определил антитезис, там вообще не существовало, с ним уже была связана неопределенность понятия места, а тем более понятия изменения места. Там, в Тезисе, нет речи о фундаментальной системе осей, следовательно, для него не существует абсолютного, а только относительного определения места; там место определяется расстоянием точки на прямой от второй точки, в области двух, в троекратно расширенном пространстве трех. Если эти расстояния меняются, увеличиваются или уменьшаются, то происходит движение, изменение места, расстояния, приближения. Но это изменение места, конечно, коррелятивно, расстояние и приближение полностью основаны на взаимности, потому что само место было относительным, определение места было равнозначно взаимному отношению.

И когда Тезис говорит о теле, изолированном в абсолютно пустом пространстве, и утверждает по отношению к нему, что из-за отсутствия внешних связей и, следовательно, полной неопределенности положения и места ему не может быть приписано ни поступательное, ни вращательное движение, он рассматривает пустое пространство как нечто совершенно неопределенное. Его пустое пространство лишено, так сказать, скелета, это беспозвоночное пространство, протяженность без фиксированных осей, без определенных размеров. Доказанная в диссертации относительность движения является логическим следствием предполагаемой относительности пространства. Однако нельзя отрицать, что никакое эмпирическое пространство, например, пространство этой комнаты, планетарной системы или воспринимаемого нами неподвижного звездного неба, не может рассматриваться как абсолютное; и даже при эмпирическом регрессе в прошлое никогда не удастся натолкнуться на окончательную и фундаментальную границу с фиксированной, неподвижной системой мировых осей; следовательно, всякое эмпирическое определение места и изменения места, с чисто математической точки зрения, будет оставаться относительным.

Но, как показывает антитезис, абстрактная математическая точка зрения тезиса оказывается неадекватной по отношению к конкретным фактам. Центробежные силы и вытекающее из них изменение формы изолированного вращающегося тела, механически неизбежное, с полной очевидностью показывают, что абсолютный край, недоступный эмпирической науке, не может мыслиться совершенно без детерминации, что он должен быть снабжен неподвижными мировыми осями, положение которых неизменно, что по отношению к нему, в последней инстанции, должны предполагаться абсолютные определения места, абсолютные различия положения и направления, а следовательно, и абсолютное различие движения, покоя и многообразных степеней скорости. И в идее этих абсолютных различий мы узнаем тайную основную предпосылку закона инерции, а также всей нашей механики[97 - Кстати, эмпирическая недостижимость абсолютного пространства в определенной степени ограничивается некоторыми механическими учениями Лапласа. В работе «Mecanique celeste» он доказал следующие положения. Первое: если система точек массы находится исключительно под влиянием их сил, действующих друг на друга, которые представляются некоторой функцией их взаимных расстояний, то центр масс этой системы должен двигаться по прямой с постоянной скоростью. Если применить эту общую теорему к нашей планетарной системе и считать влияние неподвижных звезд равным нулю из-за их бесконечного расстояния, то центр масс планетарной системы движется в пространстве по прямой с постоянной скоростью. Однако этот центр тяжести из-за относительно небольшой массы планет и спутников попадает во внутреннюю часть солнечного тела, где меняет свое место в зависимости от мгновенного расположения планет. Во-вторых: если представить себе некоторую неподвижную точку o вне системы точек массы, движимых только ее внутренними силами, то система описывает равные суммы площадей в равные моменты времени на плоскости проекций, проведенной через эту точку. Среди всех плоскостей, проходящих через эту точку, найдется такая, для которой сумма площадей, описываемых в единицу времени (т.е. скорость площади), больше, чем для всех остальных, т.е. максимальна. Именно эта плоскость имеет неизменное фиксированное положение в пространстве. Она называется неизменяемой плоскостью, ее также называют плоскостью Лапласа. В-третьих, эти положения применимы и к тем плоскостям, которые проходят через движущийся центр масс системы. Лапласовская плоскость движущейся системы проходит в пространстве параллельно самой себе. В нашей планетарной системе плоскость Лапласа проходит через солнечное тело. Поскольку в неизменной плоскости существует постоянная поверхностная скорость, Лаплас в своей космогонии (в целом согласной с Кантом) приходит к выводу: сфера хаотической туманности, из которой развилась нынешняя планетарная система, вращалась вначале с такой же поверхностной скоростью, как и нынешняя планетарная система.]. Где находятся фиксированные мировые оси абсолютного пространства? Мы не знаем. Тезис относит это субъективное незнание к объективной неопределенности, при которой он был бы прав. Антитезис показывает, что понимание уже побуждается конкретными фактами и далее аксиомами теории рацио за пределами этой неопределенности к предвосхищению неизвестной нам и недостижимой фундаментальной системы пространства, к которой относятся все механические процессы в эмпирической Вселенной.

Абсолютное пространство, по отношению к которому существует абсолютное движение, мы мыслим по аналогии с нашим эмпирическим представлением о пространстве как о плоском, трижды протяженном и непрерывном многообразии. В качестве реальной основы движений в этом пространстве мы мыслим изначальные природные силы, которые по закону своего действия оказываются функциями массы, пространственного расстояния, возможно, частично и скорости, и внутренняя сущность которых остается неизученной[98 - Мистические и непостижимые силы природы, суть которых остается для нас темной и непостижимой, – излюбленная тема догматических спекуляций. Как постоянное реальное основание всех событий, всего движения, их можно назвать, используя выражение Аристотеля в неаристотелевском смысле, ?????? ??????. Если считать, что механическая передача движения при контакте не более объяснима воздействием, чем actio in distans, то остается только один случай, когда полагают непосредственно воспринимать источник как внутреннюю причину вновь возникающего движения. Я имею в виду произвольное движение собственных конечностей. Здесь источником движения является стремление, желание, воля. Отсюда аналогии и обобщения антропоморфизирующих метафизиков древности и современности, ????? ??? ?????? Эмпедокла, симпатии и антипатии средневековых астральных духов, воля Шопенгауэра.].

И с этим мы пока стоим у Геркулесовых столпов, которые охраняют пограничный океан наших прежних прозрений. Возможно, впереди еще Колумб математики и натурфилософии, который откроет путь в неведомую трансокеанию[99 - Примечание ко 2-му изд. Сравните с этим исследованием Z 88 вышедшего второго тома «Логики» Х. Зигварта. – Кстати, совершенно иной выход из антиномии искал Э. Мах в своей работе «История и корень теоремы о сохранении труда». – Ср. Кл. Максвелл, «Материя и движение».]. Пространство, время и движение, в которых Локк видел первичные качества вещей, являются, как первофеномены чистого, эмпирического восприятия, одновременно основой, непременной фундаментальной предпосылкой всякой научной теории, поэтому уже Аристотель подверг их столь тщательному исследованию, написав несколько книг своей «Физики»; вместе со своими имманентными, априорно познаваемыми законами они составляют основной каркас эмпирического, феноменального представления о природе и ее научного анализа.

В неизбежности этих трех основных перцептивных понятий, в том, что мы вынуждены дополнять чувственно воспринимаемые явления абсолютным R., абсолютным Z. и абсолютным B., проявляется их трансцендентальное значение, т.е. их солидарность со своеобразной организацией нашей способности восприятия или с «чистой чувственностью». Поэтому физика, ограничивающая себя областью фактичности, имеет полное право считать все три абсолютными. Но, как известно, трансцендентальная реальность отнюдь не следует из трансцендентальной действительности. Если бы из неполноты этих трех понятий для каждого подобного нам интеллекта захотели заключить, что они являются верными, конгруэнтными, действительно лишь соизмеримыми или однородными контробразами своих метафизических коррелятов, – это было бы догматическим нарушением компетенции спекулятивного разума. Но мы не хотим быть виновными в таком нарушении.

О ТЕОРИИ ЗРЕНИЯ