Ирина Иванченко "Десятки лет"

режешь заживо теми лицами,

что с фотографий лгут

мне улыбками, дразня память, и

как это утолить?

Как, ты мне расскажи, справиться,

как победить себя,

встать щитом над собой каменным,

коль, что ни день – удар,

куда ни пойди – камера?..

Лестницы

Безымянные дни, как лестницы,

бесконечные и во мрак.

Назови меня другом, только ты

чертишь кровью по скуле: «Враг»,

только ты бьешь наотмашь именем

не моим. Ухожу чужой.

Только разве чужой знать может, что

ты бледнеешь, когда ты лжешь?

Только разве чужой знать может, как

ты не в силах ночами спать,

представляя во мраке лестницу,

по которой послал шагать?

Твоему врагу живется давно спокойно

Твоему врагу живется давно спокойно,

это в голове твоей беспрестанно войны,

в голове твоей предательства и загадки.

Только взятки гладки

с твоего врага, глядящего мирно-тихо:

обращаясь к бездне, ты вряд ли разбудишь лихо,

оно спит спокойно, на прошлое без оглядки.

За черной чертой оградки.

Отвернись, я прошу

Отвернись, я прошу, пожалуйста,

мне не нужно поддержки, жалости.

Уходи, пусть тебе немыслима

сама мысль, что смогу и выстою.

Убирайся! Ну хватит, смилуйся!

Не ребенок же, хватит силы мне,

чтоб слепить себя вновь из крошева.

Я прошу тебя по-хорошему:

ну не надо, все это лишнее!

Только, кажется, он не слышит и,

пока я прошу бросить, сжалиться,

берет руку, сжимает пальцами,

а в глазах ледяное, стылое,

как зимой в сорок пятом было… но

с каждым мигом теплеет взглядом, и

солдат

прекращает

падать.

Я сам это выбрал

Джеймс,

я сам это выбрал: огонь и пули,

бессчетность смертей, их смешной итог

(две даты, где прочерк посередине —

все то, что от жизни оставить смог).

Я сам это выбрал, но только годы

на дату рождения, как на нить,

садятся, как будто им длиться вечность;

тебе – ее падать, мне – не ловить.

Тебе – ее видеть в глазах мелькнувшей

всем тем, что прожить уже не дано,

а мне бесконечно искать дорогу —

и никогда не найти —

домой.

Мне не снятся покойники

Мне не снятся покойники, тревожа своим покоем,

для меня беспокойным, как сотни ночных кошмаров.

Мне двенадцать, ты учишь драться, потом едим

с тобой жадными ртами жареные каштаны.

Мне пятнадцать, и мы сражаемся в первый раз

в подворотне, и первый выбитый зуб, и крови

из разбитых носов лилось, кажется, на стакан.

А теперь ее в снах кошмарных без края море,

и его не пройти и не вычерпать: нет таких

ведер, ложек, ладоней. Ладоней твоих бы ласку!..

Мне не снятся покойники. Ты меня стережешь,

обозленного жизнью не травишь собой напрасно.