Четвёртым был Сванидзе, он подошёл к воде, трижды перекрестился и что-то сказал по-грузински.
Замыкающим вошёл я – вода мгновенно обожгла тело. Провалившись в яму почти по горло, был вытолкнут течением и ударился о камни. Холод сжал тело, парализовал руки, ноги, дыхание словно остановилось. Плыть или сопротивляться течению было невозможно – оно швыряло, било, бросало на камни.
И вдруг молитвы, выученные когда-то с тётей Нюшей, мгновенно возникли в памяти. Я знал, да все мы знали, что сто двадцать метров с мешками взрывчатки нам до средней опоры не пройти, мы обязательно погибнем, как погибли шедшие до нас группы. И, понимая это, я стал молиться Матери Божией: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти, Радуйся, Невесто Неневестная!» И: «Господи, Иисусе Христе, не остави нас, грешных». Борясь с течением, я всё делал автоматически, повторяя беспрерывно молитвы; и в остальной своей жизни не одну тысячу раз повторял и повторяю эти молитвы.
Мы не плыли, нас несла вода, била о камни, холод сковывал тело, но, когда я стал молиться, страх и беспомощность отошли от меня. Молился я не о спасении наших жизней – мы знали, что не дойдём до опор моста и погибнем – я, мало верующий (тогда) человек, молился, чтобы Господь принял наши души. Течение несло вперёд, мы взбирались на скользкие обломки скал, тащили взрывчатку, проваливались в ямы.
Впереди меня шёл Сванидзе, мы помогали, как могли, друг другу. Были пройдены первые несколько десятков метров, и вдруг около меня появился Сомов, шедший первым. Кажется, он крикнул: «Прощайте!» – и ушёл под воду. Было приказано двигаться только вперёд и не спасать погибающего, но мы всё же попытались, но это было бесцельно. Прошли ещё десятка два метров, и Карл Хохлов сказал: «Всё, командир! Возьми взрывчатку, свело ноги, тону!»
Нас осталось трое – Стогов, Сванидзе и я. Что мы делали, когда течение бросало нас на камни и било о них – не помню, я только молился; холод и боль во всём теле словно покрывались молитвой к Божией Матери.
Мы трое ещё были живы и находились уже в десяти – двенадцати метрах от центральной опоры моста.
Избитые о камни, окоченевшие, потерявшие от боли и холода все силы, взобрались на скалы, выступавшие из воды, но от ледяного ветра сползли в воду.
Казалось, опора была рядом, но немцы, опасаясь взрыва моста, по воде натянули на тросах сетку; деревья, принесённые рекой, создали настоящий завал, который необходимо было преодолеть. Не буду рассказывать, как мы это сделали, но подобрались к натянутой сетке – надо было нырять под неё. Беспрерывно молился Пресвятой Богородице и Господу Иисусу Христу, только это и заставляло сейчас меня жить. Первым под сетку нырнул я, Сванидзе стал передавать мешки со взрывчаткой. Стогов, держась за плавающие деревья, вдруг захохотал и исчез под водой. Нас осталось двое. Сванидзе нырнул под сетку, мы выползли на скользкое основание, на котором стояла средняя опора. Обессиленные и замерзающие, лежали на ледяном грунте. Ни я, ни Сванидзе ничего не говорили друг другу, мы подползли к опоре и стали укладывать мешки со взрывчаткой около неё. Но вдруг луч прожектора медленно пополз над мостом, спустился вниз, к опорам, задержался и опять ушёл вверх. Так повторилось несколько раз. Мы распластались около опоры, луч прожектора опять опустился, и очередь крупнокалиберного пулемёта ударила в скальное основание, это продолжалось секунд пятнадцать – двадцать. Луч прожектора ушёл, пулемёт замолчал. Возможно, немцы заметили что-то неладное, а, может быть, это была очередная проверка. Я продолжал молиться и укладывал со Сванидзе взрывчатку. Время от времени луч прожектора опять вползал на скальное основание, а пулемёт продолжал обстреливать пространство около опоры.
Последние силы и последний запас тепла, сохранившиеся в теле, уходили; руки не гнулись, ноги не действовали, я лежал и молился. Надо было достать взрыватели, они висели у меня на шее в мешочке, но руки не поднимались. Сванидзе лежал на обледенелом основании. «Господи, Иисусе Христе, помилуй! Не остави нас, грешных! Пресвятая Богородица, помилуй нас!» Сванидзе подполз ко мне, нагнулся к моему лицу и сказал: «Ты что, молишься? Давно слышу сквозь шум воды, это хорошо, я тоже всё время молился, Бога призывал», – сказал и затих. Я подполз к опоре, после сказанных Сванидзе слов меня что-то словно толкнуло и дало силы – сорвал с шеи пакет со взрывателями, установил их, упал, и в это мгновение луч прожектора осветил основание опоры, камни, берег, и пулемёт очередь за очередью начал бить по скальному основанию. Прожектора и пулемёты били с правого и левого берега, осколки скалы летели в разные стороны. Трассирующие пули огненными нитями прорезали темноту ночи, то приближаясь, то удаляясь от опоры.
Лучи прожекторов перебегали с берега реки на опоры, скользили по реке и снова возвращались к скальному основанию. Внезапно погасли прожектора, замолкли пулемёты. Сванидзе вскочил, перекрестился широким крестом и, сказав по-русски «С Богом», – бросился в воду. Опять забили пулемёты, вспыхнули прожектора, осколок камня ударил меня по голове, я потерял сознание.
От режущей боли в спине очнулся и опять начал молиться. Всё было готово к взрыву, но отползти от опоры не было сил. Продолжая молить Господа и Матерь Божию, просил принять душу мою. Всё, что когда-то говорила и чему учила меня тётя Нюша, пришло и встало в сознании.
Осталось только произвести взрыв. Умолял Господа простить меня, защитить и сохранить мать, отца, сестру и ещё и ещё раз простить меня за прежнее неверие. Мысль, что сейчас умру, не беспокоила меня; молился только о спасении души; вдруг, внезапно, возник передо мной о. Павел, крестивший меня и ставший крестным отцом. Строгий и в то же время какой-то лучезарный, стоял он около меня, благословил и чётко и властно произнёс: «Иди, Константин! Иди! Матерь Божия защитит тебя!», и я, лежащий на ледяном скальном основании, бездыханный, окоченевший, вдруг поднялся и шагнул в темень ночи, в бушующую реку.
Огромный столб пламени, грохот взрыва потрясли берега, а я оказался за двести метров от моста и держался за ветки деревьев, потом бойцы поста, дежурившие у поворота реки, тащили меня на берег. Лежа на берегу, был ещё во власти молитв и слов о. Павла: «Иди, Константин, Матерь Божия защитит тебя!»
Сознание работало, и я, только что умиравший, замёрзший и недвижимый, сейчас мог стоять, пока меня одевали в сухое обмундирование, и даже отвечать на вопросы. Там, где был мост, захлёбывались пулемёты, бегали по берегам лучи прожекторов, надрывно гудел паровозный свисток. На берегу лежал живой Сванидзе, завёрнутый в шинель, и мёртвый Стогов. Сванидзе тяжело заболел психически, и его месяца через два отправили на большую землю. Всю дорогу я молчал и даже часть пути шёл, но потом силы оставили меня, и партизаны взяли меня на руки.
В 1962 году разыскал Сванидзе, приехал в Грузию. Жил он в деревне, в доме, окружённом садом и виноградником; следы психического заболевания полностью исчезли. Был очень верующим человеком, каждое воскресенье ездил на машине в небольшой городок в церковь.
Какова была наша встреча, Боже мой! Мы, здоровые, сорокапятилетние мужчины, плакали, как дети, что-то пытались вспомнить, сказать, а наши жены стояли рядом и не знали, что делать. В 1984 году Илья Сванидзе скончался.
А к о. Арсению в 1965 году я приехал первый раз с его духовной дочерью, нашим добрым другом Ниной Павловной, по его благословению написал эти воспоминания.
Когда я рассказал о том, что было со мной, о. Арсений сказал:
– Я верю, с Вами произошло подлинное чудо. Испокон веков известно, что молитва крестного отца и крестной матери (а здесь крестный отец был иерей!) творит чудеса. Благодарите Господа Бога и Матерь Божию за проявление великой милости. Молитесь перед иконой «Взыскание погибших» (празднование 5/18 февраля) и «Нечаянной радости» (9/22 декабря). Воспоминания напишите.
Вот так я пришёл к вере и Господу нашему Иисусу Христу и несказанно полюбил Матерь Божию, чем сейчас и живу.
1966–1989 гг.
Константин Шевров.
Из архива В. В. Быкова.
Высота[9 - Рассказ печатается в сокращении.]
Мы сидели с Сергеем Петровичем и долго говорили о духовных детях о. Арсения, о Церкви, о семьях и о том, какими дорогами приходит человек к Церкви, к познанию Бога; и у меня возник вопрос: что привело его самого к Церкви?
Сергей Петрович помедлил с ответом, видимо, обдумывая его, и сказал: «Это длительный и мучительный рассказ, охватывающий детство, отношения, сложившиеся в семье между отцом и матерью, двойственность моего сознания под влиянием воспитания, вернее сказать – двуличность. Решающую роль сыграли годы, проведённые на войне, и люди, встреченные в жизни. Одно от другого неотделимо. Если у Вас хватит внимания и терпения, расскажу. Коротко не обещаю».
Прежде всего в общих чертах обрисую Сергея Петровича: это был человек, много испытавший на своём веку; лицо доброе, задумчивое, с еле заметными шрамами; голову покрывали тёмные волосы без малейшей седины, глаза смотрели на собеседника доброжелательно, но во всём его облике проглядывал сильный характер, и я невольно чувствовала к нему расположение и заинтересовалась этим человеком. Незаметно простое знакомство перешло в дружеские отношения, мы с удовольствием бывали в его семье и, с не меньшим удовольствием, радостно ждали у себя. Особенно привлекала дружеская атмосфера, царившая в этой семье, и то, что при наших встречах разговоры никогда не были пустыми, бездумными, а всегда чем-то обогащали нас – меня, мужа, детей.
* * *
В середине 1943 года нашу часть перебросили на Курское направление, мы расположились у деревни Святой Ключ. Деревни, конечно, не было – стояли остатки обгоревших печных труб; в землянках, вырытых в склоне оврага, ютились крестьяне, не успевшие эвакуироваться или не желающие покидать родные места.
Небольшая речка отделяла нас от немцев. Наш берег – пологий, топкий, еле-еле покрытый мелким кустарником. Немецкий берег высокий, заросший густым высоким кустарником, и, примерно метров через восемьсот, на небольшой возвышенности, рос небольшой лесок. Смотришь в погожий день на берег, занятый немцами, и видишь мирную, спокойную картину; только временами немцы начинали обстреливать наши позиции из тяжёлых орудий, расположенных где-то за высотой. Обстрел продолжался минут пять – шесть и прекращался до следующего дня.
Мы знали – у немцев прочнейшая оборонительная линия, в полный профиль несколько рядов окопов с многочисленными ходами сообщений, блиндажи в несколько накатов, ДОТы из прочнейшего бетона, покрытые стальными колпаками, скрытые пулемётные гнезда и опять, опять окопы.
Наши войска также зарылись в землю. Работы велись ночью, отрывали несколько линий окопов в полный профиль, строили блиндажи в пять накатов брёвен, строили ДОТы, кое-где зарывали в землю танки, а где-то рядом располагалась артиллерия, миномёты, танки, самоходки и опять пехота в своих окопах. Думаю, что за всю свою оставшуюся жизнь и тысячной доли того, что было сделано лопатой, не смогу сделать. Но пройдя войну, понял: земля – спасение для человека, и тянет она солдата к себе, без неё он беззащитен. Планов нашего командования никто не знал, но солдаты понимали: наступление будет, и, смотря на высокий немецкий берег и высоту, господствующую над окружающей местностью, сознавали, что лягут здесь сотни, а, может быть, и тысячи людей.
Более двух месяцев простояли в обороне у Святого Ключа, хорошо укрепились; командование, видимо, разведало немецкую оборону. Ждали приказа «Вперёд, на Запад!» То с нашей стороны, то с немецкой систематически возникал недолгий артиллерийский обстрел; и мы, и немцы пытались разведать оборону, очаги сопротивления, расположение артиллерии, миномётов.
Настал день наступления, началась знаменитая битва на Курской дуге, и на нашем маленьком участке, у деревни Святой Ключ, тоже началось наступление. Где-то на фронтовой карте наш участок протянулся коротенькой линией в один – два миллиметра, почти незаметный для глаза. Были сотни таких участков, сливающихся в длинную изломанную линию, называемую фронтом; но для нас, солдат и офицеров, маленький отрезок линии у деревни Святой Ключ был огромным смертным сражением и ничего другого не существовало.
Именно здесь должны были мы продвинуться или умереть, обеспечив своей смертью победу тем, кто придёт нам на смену.
Обстрел начала наша артиллерия, огневой шквал был мощным и долгим, земля стонала, качалась от взрывов, осыпались стенки наших окопов, огненные трассы прочерчивали реактивные снаряды «катюш»; выли миномёты, волнами шли бомбардировщики, двинулись танки; прижимаясь к земле, с оглушительным шумом проносились штурмовики и, наконец, пошла пехота, пошли в атаку мы. Минут через пятнадцать – двадцать немцы пришли в себя после долгого огневого налёта на передний край их обороны и открыли ответный огонь. Наша пехота закрепилась на захваченном высоком берегу и ожесточённо сопротивлялась немецким ответным атакам.
На третий день немцы сбросили наши войска с высокого берега и, после нескольких ожесточённых атак, выбили нас из деревни. Четыре раза переходила деревня из рук в руки, но в конце концов мы выбросили немцев, прочно укрепились в деревне и пошли в наступление на высоту. Вторично форсировали реку, с огромными потерями заняли большой участок высокого берега и под его прикрытием стали постепенно скапливаться для последующего броска и взятия высоты.
Укрепившись на высоте, укрывшись в ДОТах, окопах, блиндажах, хорошо замаскировавшись, немцы простреливали все подходы к высоте, а сам склон высоты надёжно укрепили несколькими линиями окопов, связанными ходами сообщения. Работа нашей артиллерии и самолётов, видимо, мало нанесла повреждений немецкой обороне, разрушенное восстанавливали ночью.
Утром, в предрассветной тишине, началась атака, пошли танки, мы, пехотинцы, бежали за ними во весь рост. Танки подрывались, горели, подожжённые снарядами, сотни немецких мин засыпали склон высоты, и в конце концов пулемётный и автоматный огонь положил наступающих солдат на землю.
Подняться и бежать вперёд нечего было и думать; если кто-либо приподнимался или поднимал голову от земли – неминуемо погибал. Несколько офицеров вставали и пробовали поднять пехоту в атаку, но тут же падали убитыми или ранеными. Поддержанная артиллерией или танками, пошла вторая волна атакующих, но снова захлебнулась. Особенно мешал ДОТ, расположенный на правой стороне высоты; хорошо замаскированный, он не был виден. Пошла третья волна атакующих, оставшиеся в живых от первых двух атак солдаты тоже поднялись и от криков «Ура!» бросились вперёд. Но заградительный огонь немцев был настолько плотен, что мы опять залегли, вжавшись в землю. Ещё несколько раз атаковали высоту, но успеха не добились, только подходы к ней покрыли тела убитых и раненых.
Части, расположенные у подножия высоты, топтались на месте; от командования пришёл категорический приказ: во что бы то ни стало, любой ценой, взять высоту. Немцы, укрепившиеся на высоте, сдерживали продвижение не только частей нашего, но и соседних участков фронта.
Начался решительный штурм, подготовка велась ночью. От нашей части остались считанные единицы солдат и офицеров; подтянули резервы, скопились под высоким берегом и на рассвете, поддержанные всеми видами вооружений, пошли вперёд. Как всегда, после мощной артиллерийской подготовки и бомбового удара, немцы на несколько минут затихли. Пользуясь этим, мы бросились вверх, взбегая по склону; впереди шли танки, стреляя сходу по окопам и ДОТам. Минут пять немцы почти не стреляли, приводя в порядок окопы, блиндажи, повреждённые ДОТы. Но только пехота начала подниматься по склону, всё, что осталось у немецкой обороны неповреждённым, ожило, и буквально шквал огня обрушился на нас.
Некоторое время мы ещё бежали вверх, на высоту, но большинство наших солдат было скошено, оставшиеся в живых вжались в землю. Я бежал впереди. Взрыв снаряда бросил меня на землю; очнувшись, невольно обернулся назад – пехота лежала; кто был жив, ранен или убит – понять, конечно, было нельзя. Складки местности, воронки от разорвавшихся бомб и снарядов спасали от пулемётных очередей и автоматов, но не защищали от осколков рвавшихся снарядов и мин.
Лежа в неглубокой воронке, образовавшейся после падения бомбы, вдруг почувствовал: кто-то вполз и лёг рядом со мной. Повернул голову и увидел нашу санитарку Веру. Прижавшись ко мне, конвульсивно вздрагивая, пыталась что-то сказать, но гул не давал возможности расслышать.
– Ты чего сюда забралась?
Она не поняла или не услышала.
– Ты зачем здесь? – крикнул ей в ухо.
Обняв меня за голову, приблизив лицо к моему, ответила:
– За ранеными.
«За ранеными? – подумал я. – Здесь только убитые». Да и чем она могла помочь раненому под убийственным огнём немцев?
В нашей части Вера появилась недели за две до наступления; худенькая, невысокого роста, чернобровая, миловидная, с на редкость приветливым и добрым лицом, она мгновенно завоевала симпатии солдат и офицеров. Женщин в полку было немного: врачи, медсёстры, санитарки, связистки, писаря – они пользовались благосклонностью офицеров, называли их за глаза «походными женами», поэтому солдаты относились к ним с издевкой, кое-кто и брезгливо, тем более что солдатам подступиться к ним было нельзя.
Вера оказалась весёлой, общительной, неплохо пела, отлично танцевала русскую, ухарский матросский танец, была остра на язык и за словом в карман не лезла. Дня через три пошла среди солдат про неё плохая слава. Слышал разговор о ней, поддакнул и даже обсуждал появление Веры в части. Два или три раза пришлось обращаться в медсанбат, там и увидел её первый раз. Сейчас уже не помню почему, но пришлось говорить с ней и назвать свою фамилию и имя – вот и всё моё знакомство.
А имя её уже трепалось в похабных разговорах, выдуманных историях; называли то одного, то другого офицера, сожительствующего с ней, и всегда имя её произносилось с приклеенной характеристикой.
Лежим в воронке, и я рад, что не один. Вера прижалась ко мне, за мою шею держится рукой, дрожит, а пулемётные очереди то спереди, то сзади, бьют по нам, но не попадают.
Сняла Вера руку с моей шеи и вдруг быстро-быстро несколько раз перекрестилась мелкими крестными знамениями и что-то шепчет. Дрожать перестала и успокоилась.
– Слушай, Сергей! Я поползу к ДОТу! Уничтожить, подавить его надо, смотри, сколько наших положили. Бог мне поможет!
Всю войну ни разу, даже мысленно, не крестился – вырос в верующей семье, многому был научен, а о Боге никогда не вспомнил, а здесь девчонка-санитарка с отвратительной кличкой вдруг о Боге говорит, крестится, на Бога надеется и хочет к ДОТу ползти. Посмотрел на неё внимательно и вижу – в другой руке держит связку гранат. Прижал Веру рукой к земле, взял свои и её гранаты, неожиданно для самого себя перекрестился несколько раз и вдруг вспомнил всё до мельчайших подробностей, чему учил отец, и громко сказал:
– Господи, помоги и спаси, не остави нас, грешных, – и опять перекрестился.
Вера внимательно посмотрела на меня, перекрестила, крепко обняла за голову, поцеловала и сказала:
– С тобой поползу, наших много побило.
– Лежи и не вылезай из воронки!
Она погладила меня по лицу, перекрестила. Не слышу, а только почувствовал, сказала: «С Богом, Сергий!»
Всё это происходило на поле боя, словно не было ожесточённого артиллерийского огня, воя мин, взрывов, пулемётных очередей.
Близость Веры, крестное знамение её и моё, словно соединили, вдохнули силы, бодрость, бесстрашие. Голова чётко работала, понимая происходящее. Осторожно выполз из воронки и пополз к ДОТу. Мешал автомат, мешали связки гранат, но я полз, работая руками, ногами, извиваясь, словно уж, и достиг новой воронки. Осмотрелся, сколько позволяла обстановка, наметил направление и пополз.
Стрельба затихла, немцы молчали, атака, казалось, заглохла. Немецкий пулемётчик заметил меня, дал несколько очередей и загнал в новую воронку. Время тянулось медленно, возможно, прошло полчаса, а может быть, час; вылезти из воронки не мог, чуть двигался, немец давал очередь, пули ложились почти у самой головы.
Бой затих, молчали наши, изредка постреливали немцы. Воспользовавшись затишьем, метнулся из воронки в сторону и быстро пополз вперёд. Немецкий пулемётчик не успел поймать меня в прицел, а я, меняя всё время направление, сворачивая влево или вправо, прополз метров тридцать и укрылся в складке местности, а, может быть, в полузасыпанном окопе. Пулемёт неистовствовал, стараясь поразить меня, но, слава Богу, я был цел. Мокрый от пота, в разорванных брюках, в гимнастерке, от которой остались клочья, двинулся дальше. Автомат, связки гранат, сползающая на глаза каска мешали движению, цеплялись за землю; от гари и пороховых запахов не хватало воздуха. Сбросил каску и ждал, когда наступит мгновение броситься вперёд.
Опять начался наш артиллерийский обстрел. Пользуясь тем, что немцы временно затихли, попытался проползти ещё несколько метров, но упавший недалеко тяжёлый снаряд разлетелся тысячью осколков, а взрывной волной меня выбросило из укрытия. Пролетев несколько метров, ударился о землю, сильно повредив голову о камень.
Долго пролежал без движения, пришёл в сознание, мучительно болело тело, и на какое-то время я полностью оглох. Придя в себя, поднял голову, осмотрелся и отчётливо увидел расположение немецких укреплений и ДОТ, к которому полз. Но этот осмотр едва не стоил мне жизни – пулемётная очередь прошла рядом с головой и, промедли я на десятую долю секунды и не упади сразу на землю, наверняка был бы убит. Умно и расчётливо была сделана немецкая оборона – без подавления скрытых ДОТов взять высоту без огромных потерь было невозможно. После неоднократных артиллерийских и бомбовых обработок было разбито много огневых точек, но ряд ключевых ДОТов, в том числе и «мой», не давали нашей пехоте продвигаться вперёд. Попытался ползти, но немецкий пулемётчик, сидевший в ДОТе, словно приклеился ко мне. Пули ложились со всех сторон, окружая плотным кольцом на поражение.
Происходило необычайное: двигался я – передвигалась ровно на столько же и струя пулемётного огня. Стараясь поразить меня, пулемётчик следил за моим перемещением, но пули ложились то впереди меня, то сзади; казалось, что пулемёт просто играет со мной.
Превозмочь естественный страх, возникавший, когда очередь ложилась недалеко от головы, временами не мог, но упорно полз и полз вперёд, всё время меняя направление. Конечно, хотел остаться живым, и почему-то верил, что Господь сохранит меня. Откуда пришла эта уверенность, сознание «останусь жить»?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70015513&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Шамрей В. К. Психиатрия войн и катастроф / уч. пос. – СПб.: СпецЛит, 2015. – 431 с.
2
В оцифрованном виде статья доступна здесь: http://solovki-monastyr.ru/abba-page/solovki_page/2153/.
3
«Исследование десяти ветеранов Вьетнама, у которых не развилось посттравматическое стрессовое расстройство, несмотря на сильное воздействие боевой обстановки, вновь продемонстрировало характерную триаду – активные, ориентированные на задачу копинговые стратегии, выраженная общительность и внутренний локус контроля. Эти исключительные мужчины сознательно фокусировались на сохранении спокойствия и способности к суждению, контакте с другими, своих моральных ценностях и ощущении смысла даже в самых хаотических боевых условиях. Они видели в войне „опасное испытание, которое надо было преодолеть эффективно, стараясь остаться в живых“, а не ситуацию беспомощности и виктимизации или возможность доказать свою мужественность.
Эти люди старались придумать некую логичную цель для действий, в которые оказались вовлечены, и сообщить своё понимание другим. Они демонстрировали высокую степень ответственности за защиту других, равно как и самих себя, избегая ненужного риска, и временами не повиновались приказам, которые расценивали как ошибочные. Они с пониманием относились к страху, своему и чужому, но стремились преодолеть его, стараясь как можно лучше подготовиться к опасности. Они также избегали давать волю ярости, которую считали помехой для выживания. В деморализованной армии, где процветала жестокость, ни один из этих мужчин не выражал ненависти или жажды мести по отношению к противнику, ни один не участвовал в изнасилованиях, пытках, убийствах мирных граждан или пленников, глумлении над трупами» (Герман Дж. Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора. – М.: Бомбора, 2022. – 400 с.).
4
Якеменко Б. Концентрационный мир нацистской Германии в жизни Европы. Лекция 5. Насилие и боль в лагере. [Электронный ресурс]: https://youtu.be/Xxf5jabPXWU?list=PLBULdFSwOgkRjkPLbZkz3T3JfdT9Ph4tu.
