Саша просияла. Потом уставилась на свои сланцы и проговорила, не глядя на него:
– А можно, я опять вашего «Пегаса» надену?
– Можно, – Звонцов кивнул. – Валяй, как хочешь. Снимай свои ослепительные наряды, надевай мой старый пегас. Все для тебя – и любовь, и мечты! Жду в коридоре.
13
Наутро, встав в постели, с удовольствием умывшись и одевшись, он встал перед зеркалом и впервые за невесть какое время посмотрел на себя.
Над комодом возвышался брутальный мужчина, который весьма понравился профессору Звонцову.
Точнее, не брутальный, этого качества в нем не имелось никогда, а экспрессивный. Сжатый в кулак, но готовый хоть сей же час отдать в достойные руки всю свою энергию.
Чем-то имманентным, глубоко внутренним – а не только могучим ростом, благородной осанкой, сдержанной прической и выразительными чертами умного лица – напоминающий почти списанного ныне со счетов поэта Владимира Маяковского.
Без всяких намеков на судьбу, а общей аурой облика.
Подмигнув титану рубленых строк, Звонцов поспешил к морю.
Саша ждала его на прежнем месте – именно ждала, поскольку обернулась, не дав пройти последний десяток шагов.
Поблизости никого не виднелось; суровая бабушка пребывала в счастливом неведении относительно своей внучки.
Они до самого завтрака стояли рядышком у кромки прибоя и разговаривали на разные темы: от выяснения причины, по которой утренний турок носил свои булочки не в сумках, а на голове, до обсуждения достопримечательностей далекого Омска, известных Звонцову лишь понаслышке, а Саше неизвестных вовсе.
После обеда, законно прикрывшись фитнес-центром, девочка, пришла к нему – не дожидаясь визита горничной, они отправились за территорию.
Навестили магазин с восточными сладостями, потом сидели на той же скамейке. Болтали о всякой всячине и обнимались с целомудренной нежностью, хотя на этот раз для утешений поводов не имелось.
И так прошло несколько дней, слившихся в один, повторяющийся вновь и вновь.
Общение с девочкой не надоедало Звонцову. Напротив, он находил в себе какую-то неожиданную радость от того, что может привнести в ее очевидно не очень солнечную жизнь хотя бы кратковременный свет. Этот свет отражался в нем самом – так, как не отражался уже давно.
14
– У нас припасы остались? – спросила Саша, войдя в номер и упав на стул.
– Куда бы они делись? – вопросом на вопрос ответил Звонцов.
Сразу поняв, что она имеет в виду и с неожиданным удовольствием отметив, что девочка сказала «у нас», хотя это не имело никакого смысла.
– Давайте сегодня никуда не пойдем, а тут у вас посидим?
– Тебе надоело гулять вокруг отеля?
– Да не надоело ни капли. Просто от жары утомилась. На пляже пережарилась, как каракатица. В столовке Ташкент, в комнате еще хуже.
– В ресторане да, – он кивнул. – Турки экономят энергию, кондиционеры не включают. Но в номере, какие проблемы? Вам что – на ресепшн не выдали пульт? Или не умеете пользоваться?
– Все выдали и все умею, чего там уметь? Бабуля пульт сразу забрала и от меня куда-то спрятала.
– Зачем?! Чем твоей инфернальной бабуле не угодил простой турецкий пульт?
– Затем, – Саша вздохнула. – Она тоже экономит.
– В каком смысле «экономит»? У вас номер оплачен заранее! При покупке путевки. От первого дня до последнего, по системе «все включено».
– Я ей то же самое сказала. Язык обломила повторять. Но она себе вдолбила, будто потом ей турки счет выставят. За свет, за воду, еще фик знает за что.
– Ну, это вообще какой-то бред!
– Вся моя жизнь один сплошной бред… – девочка грустно взмахнула рукой. – А с бабулей говорить – как об стенку головой. Ее даже мама боится, про отца уж молчу.
– Да… Сказал бы я, что о том думаю, да лучше промолчу.
Звонцов взял с комода свой пульт.
– Ну ладно, я-то не об стенку и вовсе не головой. Включаем – охлаждайся и наслаждайся. Только смотри не замерзни под струей!
– Я не собираюсь под струей париться, – возразила Саша. – Давайте в угол направим, пусть воздух сам охлаждается. И можно я на кровать плюхнусь, чтобы сразу все тридцать три удовольствия?
– Плюхайся, кто тебе запрещает? Телевизор включить? Небось, бабуля тоже не дает?
– Нет, дает. Она сама его включает. Без новостей обо всяких дебилах дня не проживет, каждый вечер сядет и в очко лупится, пока не посинеет. Только я этот телевизор в гробу видела, нафиг он мне сдался? Мне с вами интересно. И ничего больше мне не надо. Ничего и… никого.
При последних словах девочка порозовела.
Звонцов постарался этого не заметить и полез в минибар за рахат-лукумом.
– У вас, кстати, сегодня уже убирались? Или опять ждем воздушной тревоги?
– Убирались. Во время обеда, как мне кажется. Так что не бойся вражеского вторжения.
– А я и не боюсь, – Саша состроила умильную гримаску. – В тот раз мы просто ее не ждали, вот и вышла картина Репина «Приплыли». А так я бы просто на балкон убежала и там спряталась, его не моют. Она же не час тут стала бы возиться? У нас комната большая, и то за пять минут убирают. А в вашей – два раза шваброй ширкнуть!
Звонцов с улыбкой смотрел на нее – раскинувшуюся по диагонали его не узкой кровати, маленькую и нескладную, но до невозможности милую…
– …Но все-таки хорошо, когда никто нам ни в чем никак не помешает, правда? – подытожила девочка. – И можно делать, что хочется и как хочется? Будем есть и наслаждаться жизнью.
И, дрыгнув ногами, отправила свои сланцы в угол – оба сразу, громовым дуплетом.
– Правда, – согласился он и поставил на тумбочку сразу всю стопку.
15
– До чего ж ты хороша, – сказал Звонцов через несколько минут, заполненных вздохами и чмоками поедаемого рахат-лукума. – Как чумичка, ей-богу!
– «Чумичка» – это такая чукча, да? Которая только что из чума вылезла?
Саша сделала узкие глаза.
– Нет, такой ковшик, которым черпают все, что попало.
– Но я же не что попало, я всего-то четыре коробочки в себя и отправила!
– Не похоже. В себя ты отправила максимум три, остальное – на себя. Иди умойся.
Саша кивнула и прошлепала в санузел.
Донесся глухой шум, сразу перешедший в отчетливый грохот.
– …Кон-нец котенку! – торжествующе крикнула невидимая Саша. – И Пегасу тоже!
– В каком смысле? – не понял Звонцов.
– В том самом!
Голос звучал с чувством глубокого удовлетворения.
– Все на пол уронила.
16
Звонцов лежал на кровати – не усталый, но расслабленный всей этой суетой.
Саша сидела перед ним на стуле.
Посвежевшая и похорошевшая, с распущенными волосами, обернутая белым махровым полотенцем, скрадывающим силуэт и придающим шарм ее фигуре.
Красовалась, положив ногу на ногу, поблескивая плоской коленкой и покачивая в воздухе ступней.
А он смотрел на нее, словно увидев заново. Девочка, к которой он уже привык за эти дни почти как к дочери – в меру взбалмошной, в меру серьезной и без меры жизнерадостной, несмотря на имманентную грусть – сейчас опять напоминала маленькую женщину. Взявшуюся невесть откуда и невесть как попавшую в его номер и в его жизнь.
– Смотрите и удивляетесь, какая я уродина, да? – девочка по-своему истолковала его взгляд. – Сама знаю. Ну что поделать, обделил бог внешностью…
– Смотрю и тобой любуюсь. Чистенькой, – возразил он. – И никакая не уродина, с чего ты взяла?
– С того и взяла и с сего – я что, в зеркало не смотрюсь?
Саша подняла руки.
– Одни глаза у меня и есть, а больше ничего вообще. Волосы, как пакля. Уши, как у буратины…
– Во-первых, у Буратино были не уши, а нос, который у тебя в полном порядке. Уши – у Чебурашки, – серьезно сказал Звонцов. – Во-вторых, с ушами твоими тоже все нормально, ты же не тюлень, чтобы быть без ушей! Если уж совсем не нравятся, так не собирай волосы, распускай, как сейчас. Или прическу сделай – они у тебя вовсе не как пакля, а вполне нормальные.
– …Шея короткая, плечи как у борца сумо, спина широкая, талии нет, и не будет… А всем нужны куклы Синди.
– Далась эта кукла! Кукла и есть кукла, а ты – человек!
– …Отец меня вообще свиноматкой обзывает.
– Дурак твой отец, если девочке говорит такие вещи! – вырвалось у Звонцова. – Извини, конечно!
– Не извиняйтесь. Он и есть дурак! С какого бы перепугу я выросла, как селебрити…
– Как кто?!
– Ну, как типа звезда. Топ-модель. Если сам кривоногий метр без кепки, мама уже на свадебной фотографии поперек себя шире, а бабулю мою вы имели счастье видеть. И кормили меня всю жизнь по утрам холодным творогом, водой разведенным…
Она вздохнула и поправила сползающее полотенце.
– …Одним уже с рождения все дано, другим фик с маком…
Звонцов ничего не ответил, в очередной раз поразившись перепадам уже не Сашиного настроения, а самого ее взгляда на жизнь, сейчас казавшегося не по годам серьезным и печальным.
– …Вот вам и вся моя красота неземная.
– Подожди, не перебивай, я договорю! – профессор поднял ладонь. – Не смотри на тех, кто тебя не видит, на них вообще… рукой махнуть, мягко говоря. Не ценят и не надо, пусть заводят себе кукол. Но поверь, ты в тысячу раз лучше любой модели! Хоть с «топом», хоть с притопом. У них только внешность, и та по стандарту. Они просто красивые. А ты – живая. Каждую минуту разная. Как то самое море, у которого любишь стоять. Ты сама себя не видишь и не ценишь!
– Мне такого никогда никто не говорил… – сказала она, глядя мимо него. – Никто и никогда.
– Я говорю! – ответил Звонцов. – Я. Здесь и сейчас.
Он встал с кровати, отошел к двери и протянул руки – что делал всегда, пытаясь донести до студентов какую-нибудь особо патетическую мысль.
– Ты как весенний цветок среди старых листьев! Как ветерок с моря! Как ручеек, который падает с камешка на камешек! Как капелька ртути! Как солнечный зайчик – перепрыгиваешь туда и сюда и никогда не стоишь на одном месте…
С головой уйдя в волшебный мир слов, он всю жизнь провел среди литературных образов, мыслил образами, выражал ими свои ощущения. И сейчас говорил слова, которые отдавали бы фальшью в устах иного человека, но у него звучали искренне, честно и убедительно
Конец ознакомительного фрагмента.
