Дядя Витя так и стоял с шампурами, ожидая Мишу. Угли в мангале потрескивали, разводя, вместе с редкими завываниями ночного ветра, своими звуками тишину.
– И чё… Как там в дурке? – внезапно заговорила со мной Наташа.
– Ну… – после реакции дяди Вити я не ожидал вопросов на эту тему, поэтому моё сознание переключилось на восприятие информации, а не на её отдачу, поэтому я замешкался. – Скажем так: время, проведённое там, можно провести гораздо лучше миллионом других способов.
– М-м-м, – понимающе мыкнула она. – А интересное там что-нибудь происходило? Истории какие-нибудь есть?
– Ой! Он нам рассказывал истории свои, это пиздец. Не надо лучше, – заныла Света.
– Ну вообще-то… – я быстренько порылся в своей памяти и выудил из тёмного омута кое-что. – Так-то есть пара.
– Расскажи тогда, – попросила Наташа, передёрнувшись от холода.
– Ага, нам оч-ч-ень интересно, – прошипев, сказал дядя Витя.
– Короче… Так уж получилось, что я побывал и в детском отделении, и во взрослом. И вот во взрослом, в отличие от детского, встречались интересные и не слишком удручающие случаи. И видел я там мужика, который рассказывал всем, что встретил своего клона. Вернее двойника. Он его как-то называл, первая часть слова схожа с «дюбель»…
– Доппельгангер, – подсказала Саша.
– Да, вроде так.
– Это злой двойник.
– Да, тогда точно так. И вот что он рассказывал… Сперва его знакомые, друзья, коллеги на работе начали ему изредка говорить, что видели на улице людей, похожих на него. Мол, даже перепутали с ним и хотели заговорить, но не было возможности: он либо был далеко, либо люди спешили по своим делам. Ну такие случаи были раз-два в полгода-год, он говорил. Но на протяжении где-то четырёх лет так было. А потом он сам начал видеть его…
– Ну начало-о-ось, – вздохнула Света.
– Да не страшная это история, что «началось»-то?.. Короче, он начал замечать человека в такой же одежде, как у него. Ну, это не невозможная ситуация, типа одежда не в единственном экземпляре выпускается для каждого человека индивидуально. Но он начал видеть именно в такой же комбинации одежды человека: в таком же пальто, такой же шапке, такого же цвета штанах и т.д.
– И что этот человек делал? – спросила Наташа, внимательно смотря мне в глаза.
– Какой? Который рассказывал или двойник?
– Двойник. Ну и который рассказывал тоже.
– Ну двойник, или клон, как тогда считал мужик этот, ничего особо не делал поначалу. Просто появлялся на улице где-то вдалеке, но в пределах видимости.
В это время вернулся Миша с ещё одной кастрюлей в руках, и дядя Витя принялся скидывать в неё несколько кусков готового мяса, которые почему-то успели пожариться быстрее остальных. Я продолжал:
– И, в общем, мужику этому не по себе стало. В то же время он начал замечать мелкие «несоответствия» в своей бытовой жизни. Типа приходит домой, снимает обувь, хочет надеть тапки, а они правый с левым местами поменяны. Или дверь какая-нибудь открытая остаётся, хотя он её закрывал. Солонка с перечницей местами перепутаны. Соседи ему постоянно жаловались, что у него телефон целыми днями звонит, когда его дома нет. Но самый пиздец, говорит, был такой. У него был чайник, эмалированный такой, бежевый. Лет десять он у него был, каждый день он в нём воду кипятил. И однажды он приходит домой с работы, а чайник… ГОЛУБОЙ!
– Пиздец… – прошептала Света.
Дядя Витя начал нанизывать новую порцию шашлыков. Я продолжал:
– А мужик этот, который это всё рассказывал, сказал, что увлекался тогда работой спецслужб, читал всякое о них. В частности, очень интересны ему были Штази немецкие, как явление относительно недавнее и близкое, да ещё и раскрытое хорошо после переворота. И он о них и вспомнил, потому что была у них программа.. Зер… Зерсетцзунг, что ли… Он слово это часто повторял, но я немецкий не знаю, поэтому не запомнил хорошо. Короче, «разложение» значит, он объяснял. И методы этой программы точь-в-точь такие же были. Штази приходили к диссидентам, делали всякие мелкие приколы, но которые из-за своего постоянства и продолжительности сводили с ума жертв. И вот… Диссидентом он не был, да и не в ГДР дело происходило, да и год это был уже… Девяносто третий, что ли…. Ну, короче, решил он, что КГБ всё ещё существует и следит за людьми, и по каким-то причинам он их заинтересовал. И они создали его клона и теперь пытаются выжить со свету его и заменить клоном.
– И чё потом? – с интересом спросила Наташа.
– Потом он решил поймать их с поличным. Сперва он решил удостовериться, что в его квартиру кто-то проникает, когда его нет. Жил он на шестом этаже, поэтому вариант с окном он откинул, мол, слишком много внимания привлекает человек, каждый день влезающий в одно и то же окно. Поэтому он принял следующие меры. У него была дверь, ведущая из прихожей в остальную квартиру. Он её прикрыл, взял свой волосок и приклеил его ближе к косяку к двери и к перекладине дверного проёма над ней. То есть его не особо видно, а если дверь открыть, то волосок порвётся или оторвётся. То же самое он сделал с дверью в ванную. Ещё у него лекарство какое-то в капсулах было. Он эти капсулы взял и несколько штук под коврик у входной двери положил в нескольких местах. Типа если кто-то зайдёт, то раздавит их, а он потом посмотрит и поймёт, что кто-то заходил. И ещё он небольшой кусочек бумажки отрезал и вставил между входной дверью и косяком, чтобы если кто-то открыл дверь, то этот кусочек выпал бы. Вот… Ну и ушёл на работу.
– И чё дальше? – спросил уже дядя Витя, отпив пива из бутылки.
– Вернулся вечером и результат на лицо: бумажка выпала, капсулы некоторые сломаны, волоски на дверях тоже порваны. Ну и он понял, что всё, он под колпаком. Ну и стал думать, что с этим делать. Весь вечер пил, на следующий день проснулся и решил обхитрить агентов. В кровати пролежал где-то на час дольше, типа проспал. Потом проснулся, быстро собрался и типа убежал на работу. По его плану агенты, которые приходят к нему согласно его распорядку дня, то есть когда его нет, должны были прийти и понять, что он ещё дома. Им сообщил бы это внешний наблюдатель или они сами бы это поняли, если бы заглянули в квартиру. И агенты эти, раз пришли раньше и им сказали ждать или они сами это поняли, должны были быть где-то рядом, и когда он уйдёт, они должны будут проникнуть в его квартиру сразу же. Потому что они уже здесь, у них есть задание и чего тянуть? И даже если агенты приходят не сразу, а спустя время, когда он уже на работе, то он это время пролежал и всё равно должен был застать их врасплох. Поэтому он побежал на работу, но на полпути скрылся в магазине, немного выждал и потом дворами и закоулками по-быстрому вернулся к дому, стараясь быть незамеченным предполагаемым внешним наблюдателем. Или чтобы он заметил его только на подходе к дому, и у агентов не было бы шанса скрыться. В итоге он забежал в подъезд, побежал по лестнице, на каждом этаже нажимая кнопку лифта, чтобы он останавливался и агенты не могли на нём быстро уйти, добрался до квартиры и вошёл…
– И что там? – с интересом спросила Наташа.
– А там… Его двойник ест картошку жареную.
– В смысле?! – воскликнула Света.
– В прямом. Сидит на кухне и ест картошку, которую мужик пожарил.
– А мужик что? – ухмыляясь, спросил дядя Витя.
– Ну мужик чуть там в обморок и не упал. Испугался, не знает, что делать, весь в панике, от страха оцепенел. А двойник его успокаивает, типа, всё нормально, объяснит ему сейчас всё. Ну и объяснил. Долго они беседовали, много корвалола мужик выпил, еле на ногах держался от такой встречи, руки трясутся. Спрашивал его, двойника, мол, зачем выжить хотел, с ума свести. А тот ему сказал, что не хотел. Что он не злой на самом деле. Он просто пришёл из параллельного мира, где ему жилось плохо. Увидел, что тут мужику, то есть ему же, живётся хорошо, ну и начал втайне вместе с ним жить. То, что тапочки и солонка с перечницей перепутаны – просто случайность и невнимательность. Также и с дверьми, которые открыты, а были закрыты. И чайник он тоже поменял, потому что старый уже плохой стал. А звонки – это он на телепередачи всякие звонил и ему перезванивали потом. Он то стиральную машину выиграть пытался, то слова отгадать, то ещё чего. И по объявлениям в газете он ещё звонил, работу искал. Короче, просто активно пользовался телефоном.
– Чё-то это вообще хуйня какая-то, бред, – сказала Наташа.
– Вот и в скорой тоже так подумали, когда мужик этот им позвонил и сказал, что его двойник из другого мира подскользнулся и ёбнулся головой об лёд, когда они за водкой пошли вдвоём. И поэтому на место приехали ещё и санитары из дурки.
– И что потом?
– А потом суп с котом. Мужик сказал, что двойника увезли в больницу, а его самого повязали и доставили сюда.
– Пиздец, бывает же… – сказала Света.
– Да что бывает-то? Ты с санитарами-то или с врачами говорил об этом мужике? – спросил дядя Витя.
– Да, говорил. Они сказали, что он хронический алкаш, на работу он ни на какую не ходил, а ходил только за водкой да боярышником. Что за ним следят действительно думал, потому что дома действительно под ковриком были найдены пилюли какие-то, и волосы на скотч приклеенные к дверям. Но скорее всего он сам и пилюли потоптал, и волосы надорвал, когда пьяный ходил. И это он сам же на льду пьяный ёбнулся и ему скорую вызвали, где он всю эту историю и рассказал.
– Ну вот! – воскликнул он. – Что и требовалось доказать! Никаких двойников, только выдуманная хуйня алкаша. Как и вся эта психо-лоховская тема.
– Ну и что, что выдуманная! Человек-то всё равно страдает и его надо лечить! – влезла Саша.
– Да толку этих алкашей лечить пропитых, только еду и лекарства на них переводить!
– Они всё равно люди!
– Да хуй знает… Хуй знает…
– Ну прикольно так-то, хотя мужика жалко, – обратилась ко мне Наташа. – А ещё что-нибудь было?
– Ну… – снова призадумался я. – Был ещё мужик, который считал, что он просто умирающая оболочка ходячая без души. Потому что… Он, короче, то ли жене изменял с проституткой, то ли жену друга ебал, то ли ещё какая подобная хуйня… Он как-то плохо рассказывал, я не очень понял. Ну, короче, кого-то он ебал, кого ебать не должен был, и когда кончал, то… Как бы это сказать… Выкончал свою душу.
– Как это? – спросила она же.
– Ну, как я понял, типа через хуй, вместе с малафьёй, каким-то образом вылилась и его душа. И он сказал, что как кончил, то ощутил это и всё, пизда, теперь он, типа, просто тело, пустая оболочка, и вообще ходячий труп типа. И он всё ругался, что его не в морг отвезли, а тут держат и поддерживают в нём жизнь, хотя ему умирать пора.
– И вот на таких ебантяев идут деньги… – сказал дядя Витя.
– А нам ты такие истории почему не рассказывал?! – возмутилась Света. – Пиздец какой-то рассказал, напугал, расстроил, а нормальные закрысил?
– Да я только сейчас о них вспомнил, – оправдывался я.
– А какой пиздец он вам рассказывал? – Наташа спросила её.
– Да про какую-то шизофрению кошмарную или как её там…
– Что за? – обратилась Наташа ко мне.
– Слишком долго рассказывать это, а вкратце не то, так что забей, – сказал я ей.
– Да это ещё что! – встряла Саша. – Он рассказывал, как там какого-то пацана, подростка в детском отделении, изнасиловали и у него потом анус плохо работал и он ночью… обкакался.
Наташа громко засмеялась, и хоть смех её был неприятный, но меня всё равно позабавила и заставила улыбнуться такая реакция.
– Прикол! – смеясь, сказала она.
– Это ужасно… – грустно сказала Саша.
– Не, это пиздец смешно! – продолжала смеяться Наташа, переходя на хихикание.
– Ой бля… – вздохнул дядя Витя. – Насмотрелся ты там на дурачков, походу. Сейчас, наверное, как будто свежего воздуха вдохнул, общаясь с нормальными людьми, да?
– Ага… – вздохнул я.
– И что, какая ситуация в дурке с петухами? – спросил он, переворачивая мясо.
– В каком смысле? – не понял его я.
– Ну, как в тюрьме?
– Я в тюрьме не был никогда, поэтому не знаю, как там.
Он задумчиво хмыкнул.
– Ну, может и хорошо, что не был. Там истории пострашнее происходят, чем хуйня эта ваша фантазёрская.
– Ну не знаю… – задумался я о градациях страшного в историях из подобных мест. – Я бы не сказал, что страшнее… Я бы сказал, что примерно равны эти места, просто страшность в дурке внутри людей, а страшность тюрьмы – снаружи.
– В смысле?
– Ну, типа ужасы в дурке происходят из-за того, что в головах людей. А в тюрьме ужасы какие? Кто-то кого-то пырнул, кто-то кого-то опустил? Или что? Такое и в дурке бывает…
– А ты хочешь сказать, что завалить кого-то и опустить это не из головы идёт? Знаешь, сколько ужасов в головах тех, кто лямки тянет? Что ночами они не спят, кто-то и вздёргивается и вскрывается?.. – начал он говорить недовольно и с напором, даже с небольшим наездом.
– Ну конечно из головы, – растерялся я. – Но это всё равно не то. Одно дело когда у человека разум есть, и он сделал, что сделал, зная что делает и по-своему желанию или намерению, и теперь вынужден жить в ужасных условиях. А другое дело, когда у человека разума нет, и совершать ужасы ему говорят голоса в голове или инопланетяне, поселившиеся в тела его родственников, или ещё чего.
– Знаешь… Есть такие люди, которые, имея разум, страшнее всех безумцев делов наделали…Съезди в Соль-Илецк, посети ЮК двадцать пять дробь шесть, посмотри, какие люди там сидят… Тебе кошмары потом будут сниться. Людоеды, блять, маньяки всякие… Даже МНЕ не по себе! А ты дурачками какими-то меня пугать пытаешься.
– Бля, во долбоёбы! Они ща спорят у кого страшнее, то есть круче, была хуйня, где они чалились, – засмеялась Наташа.
– Да и вообще… – оставив шашлыки, дядя Витя подошёл поближе ко мне. – Вот ты говоришь: «Ужас, шизики больные нихуя не понимают, хуйню страшную творят!». А на деле… Любая хуйня, которую они творят, в тюрьме страшнее в тыщу раз. Какая там история была? Кто кого выебал?
– Ну, дети там одного выебали…
– Дети… Дети это, конечно, плохо, что дети… Но просто представь вот что, – выдерживая паузы, в тишине которых потрескивали угли, он смотрел мне прямо в глаза. – Ты. Нет, ладно, не ты, не дай Бог, конечно! Но просто представь… Провинился человек на зоне. Жёстко провинился. И теперь его опускают. В тусклом свете и обшарпанных стенах, за занавеской из грязных простыней, его окружают несколько разрисованных, чёрных и синюшных, голых по пояс страшных крепких мужиков и держат его. К нему подходит один – обладатель особого аппарата. Он спускает штаны, и являет провинившемуся свой болт, от вида которого он в шоке… В члене том каких шарошек только нет… Штук шесть шаров загнаны по кругу у головки и дорожкой вдоль члена. А за ними шпалы длинные тонкие, тоже вдоль, и кожа с ними на доску для стирки белья похожа. Под головкой, в уздечке, дырочка, в которую продеты усы из лески. А сама головка… Это розочка, тюльпан… Разрезана на четыре части, раскрывается взору… Представляешь это? Представляешь человека, как ему страшно, что его ЭТИМ будут опускать? Но не это страшно. А страшно от того, что это за человек такой, что такое со хуём своим сделать может, чтобы людей опускать… Ведь чтоб до баб-то добраться, это ещё досидеть надо… Я сам это видел. И никакие дурачки полоумные, дёргающиеся ебя друг друга, кто понимая что-то, кто вообще нихуя не понимая и ни себя не осознавая, ни мира вокруг, не страшнее того, что я повидал… А того, что я повидал, и похлеще в мире страх есть.
Я не нашёл, что ответить на эти слова. Да и не считал, что отвечать чем-то нужно. Дядя Витя ушёл обратно заниматься шашлыками, а я отвёл взгляд на небо, на котором яркий полумесяц то выходил из-за туч, то заходил за них.
– Да это долбоебизм какой-то спорить о таком! – начала говорить Наташа быстро и слегка взволнованно. – Что страшнее, блять: взрослые мужики, которые настолько тупые, что себе хуй уродуют, и делающие дебильные вещи по своей воле и тупости, или, блять, больные на голову дети, творящие жуткую хуйню и ничего не могущие с этим поделать? Психушка страшнее! В тюрьме тебя хоть за что-то порежут, а в психушке тебе ухо отгрызут за то, что ты тапочками шлёпаешь.
– Смотря какая тюрьма, смотря какая психушка, – зачем-то влезла Света.
– Да любая психушка-а! – обижено протянула она. – Ты вообще головой подумай, кого ты больше боишься, какое слово тебе больше страха внушает: «зэк» или «псих»? «Зэк» говоришь и видишь урку какую-то поганую полуживую, а «псих» говоришь и видишь маньяка-убийцу, от которого хуй знает что ожидать.
Я молчал, потому что участвовать в этом ебанутом бреде не имел желания. Меряться, у кого страшнее хуйня, где он тратил время? Ага, охуенная затея.
– Да закрой ты рот нахуй уже блядь! – рявкнул на неё дядя Витя.
Наташа отвернулась от него в другую сторону, достала из дублёнки пачку сигарет и закурила, демонстративно выдувая дым в его сторону.
– А вообще, пиздуйте-ка все в дом. А то я смотрю на вас и самому холодно, хотя вон какой тулуп у меня! Мальчики все щупленькие какие-то, девочки вообще в платьях и колготках. Ща шмоньки себе все отморозите ещё… – спокойно обратился он к нам.
Посмотрев на дрожащего Марка, на пританцовывающую Сашу, я решил согласиться с этим предложением и молча отправился в сторону дома. Остальные последовали за мной. Саша прихватила бутылку с пивом.
– Не, пиво мне оставьте. Там хуйня осталась, я допью, – сказал ей дядя Витя, а после крикнул нам вслед: – Наташ, нарежь ещё там колбаски, овощей!..
Наташа показала ему средний палец.
***
Потихоньку мы зашли в дом, разделись и снова уселись за стол в зале. На диване всё так же читал книгу Фара. По телевизору всё так же крутили какие-то клипы российской эстрады. На столе стояли чашки с недопитым выдыхающимся пивом и тарелки с начинающей обветриваться едой. Мы сидели молча. Возможно, никто не знал, о чём говорить. Возможно, никто не хотел говорить. Я ощущал, что настрой, витающий в воздухе, всё ещё не был располагающим к непринуждённому общению.
– Что-то я замёрз, – сказал я. – Чаю бы выпить…
– Ага, я бы тоже попила, – сказала Наташа.
– А сладкое есть к чаю что-нибудь? – спросил Марк.
Наташа задумалась на секунду-другую, потом сказала:
– Мы ничего не покупали, так что не знаю, – и посмотрела на Мишу.
– Я тоже ничего не покупал к чаю, – сказал он.
– Тогда я не буду, – расстроено сказал Марк.
