Я вошёл в тесный кабинет, половину которого перегораживал массивный грубый стол. А за столом сидел такой же массивный мужик – суровый, грузный и бородатый. Он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся вдруг:
– Только прибыл в Приграничье?
Я кивнул, а он пробасил весело:
– Ты за последние лет десять первый, кто стучит в дверь, я уже и забыл, что это такое, – и расхохотался гулко, – Люди тут простые, бесцеремонные. Грамоте и то не сильно обучены. Ты-то писать-читать умеешь?
– Вроде учился, – осторожно ответил я.
– Зовут как?
– Виктор.
– Ко мне кто прислал?
– Руслан и Дамир, – я посмотрел на массивный стул напротив стола, и воевода вновь захохотал:
– Садись, не стой! Если стучишь, то и сесть разрешения ждать будешь? И отвыкай от столичных привычек. Тут захотел сидеть – сиди. Хоть ложись, лишь бы другим не мешал.
Я снял с плеча ружьё, аккуратно присел, и воевода откинулся на спинку кресла:
– Ну, рассказывай!
Я быстро рассказал, как бандиты напали на Маланью и её брата. Как пришлось вступить с ними в схватку. Воевода слушал внимательно, кивая время от времени. В самом конце рассказа спросил:
– Разбойника отвели в тёмную?
– Да, – кивнул я.
Борис Ястребов пожевал губами и произнёс:
– Мужик ты здоровый, и плечи широкие. Но чтобы голыми руками разбойника удавить…
– Да я, – начал было я, да вовремя запнулся. Сказать, что мастер спорта по дзюдо и самбо – подумает, что сумасшедший какой-то. Вряд ли тут они слышали про такое. Потому помялся чуть и произнёс: – Учился борьбе. Специально. С мастерами всякими.
– Вона оно как, – уважительно протянул воевода. И тут же спросил: – Покажешь? У нас на входе как раз Ярёма стоит. Самый здоровый из дружинников. Я не сумлеваюсь в твоих способностях, но глянуть бы хотел. А там, может, и предложение сделаю хорошее. Ну как?
За всё время воевода ни разу не спросил ничего, кроме имени. И меня это вполне устраивало. Я кивнул согласно, и Ястребов тут же вывинтил своё грузное тело из-за стола и потопал к выходу. Я следом. На улице воевода хлопнул по плечу детинушку, вновь взявшего алебарду, и сказал:
– Ярёма, заборешь новичка – с меня чарка! Не заборешь – лишняя смена!
Детинушка враз оживился и посмотрел на меня с интересом. Его радость понять было можно: на голову повыше меня и на полцентнера потяжелее. Уже, считай, победу праздновал, забыв, что хвалятся только идучи с рати, а не наоборот. Но я детинушку не разочаровывал, наоборот, подпустил на лицо немного испуганное выражение. А Ярёма отставил вновь алебарду и спросил:
– Сейчас бороть?
– А чего тянуть? – хохотнул воевода. И протянул руку мне: – Давай, оружие подержу!
Я быстро стянул пояс с кобурой и подсумком, передал ружьё и покрутил головой, разминая шею. Потом глянул на Ярёму и спросил:
– Готов?
– Я завсегда готов, – ощерился детинушка и шагнул ко мне, протянув руки.
Бороться со здоровяком оказалось до ужаса скучно. Техники у него не было никакой. Я легко схватил руку, поднырнул и провёл бросок. Ярёма брякнулся об землю так, что пыль поднялась. Впрочем, вскочил быстро и вновь ко мне направился. И вновь полетел на землю. Трижды я отправлял детинушку в пыль, проведя бросок через бедро, потом бросок с захватом пятки, а последний и вовсе с переворотом. После третьего броска Ярёма уже вставал не так бодро, а когда поднялся, обиженно держался за правый бок. Я его понимал – приложился мужик нехило. Ушиб печени минимум заработал. А воевода глядел весело и даже в ладоши захлопал.
– А что, Виктор, стрелять умеешь прицельно? А то у меня половина дружины в корову с пяти шагов из ружья не попадут!
– Да учили, вроде, – нерешительно ответил я, и воевода пробасил удивлённо-изумлённо:
– Учи-и-и-ли? Ну, глянем, чему научили!
Повернулся к Ярёме и приказал:
– Вставай на пост! Пока совсем тебя Виктор не искалечил!
А сам пошагал размашисто за казарму. Я поплёлся следом, спрашивая себя, стоило ли демонстрировать свои навыки. Но теперь уже отступать было поздно. Потому сноровисто топал за неожиданно быстрым воеводой. Когда зашли за казарму, я увидел что-то вроде полигона. Небольшого – метров двадцать на пятьдесят. Воевода буркнул «стой здесь» и отошёл в самый конец. Там на деревянном щите мелом нарисовал круг с голову размером и крикнул:
– Видишь?
– Вижу, – крикнул я в ответ. Ястребов кивнул и подошёл ко мне:
– Стреляй!
На полигон вышло ещё человек пять дружинников в красных кафтанах. Я заметил, что они ещё из окон казармы наблюдали за нашей с Ярёмой борьбой, а теперь, видимо, решили поближе подойти. Хотя, мне они не мешали. Я лишь пожелал себе, чтобы ружьё было хоть чуть пристреляно. Снял его с плеча, посмотрел, чтобы пыж был на месте, прислонил фузею к плечу, вдохнул, выдохнул, прицелился и плавно нажал на курок. Выстрел грянул не сразу, но я к этому уже привык, потому ждал замерев. Сразу же после выстрела воевода быстро отправился к щиту, посмотрел на круг и покачал удивлённо головой:
– Ты смотри! Почти в центр попал! А повторишь? Или случайно?
Я кивнул плечами, достал подсумок и принялся неторопливо заряжать ружьё. Зарядил, прицелился и вновь выстрелил. Ястребов вновь пошёл к мишени, внимательно посмотрел и хмыкнул.
– Прямо почти в эту же дырку попал, – восхищённо проговорил он, и спросил резко: – Пойдёшь к нам? Десятником сразу сделаю!
Глава 5. Десятник.
Задумался я совсем ненадолго. Всю жизнь служил, а тут сами предлагают. Где я и зачем – потом разберусь, но с восемнадцати лет хорошо усвоил одно правило – служба пропасть не даст! Накормят, напоят, обуют, оденут. Всё остальное вторично и не так важно. Потому кивнул согласно и сразу спросил:
– Жалованье? Паёк?
Воевода аж закашлялся от моего напора, но ответил степенно:
– У дружинника десять франков в месяц жалованье. У десятника двенадцать. У тебя будет пятнадцать, если будешь обучать стрельбе и борьбе остальных. Мы на довольствии государевом, обоз с жалованьем приходит раз в три месяца. Откуда ты прибыл, и кто ты – спрашивать никто не будет. Сам знаешь, что Государь специальный Указ подписал о том, что в Приграничье за прошлое не спрашивают. Но ежели есть враги-кровники, лучше сразу скажи, чтобы знали, чего ожидать.
Я аж немного растерялся от обилия информации, потому начал с последнего:
– Врагов-кровников нету!
– Ну-ну, – недоверчиво хмыкнул воевода, но перечить не стал.
– Учить буду, так что на пятнадцать франков согласен! – говорить, что понятия не имею, сколько это – не стал. Позже разберусь с ценами и прочим. – А жить где?
– В казарме, знамо, – Ястребов махнул рукой на двухэтажное здание, – У нас полная сотня, но десятников всего пятеро, потому два десятка под командование возьмёшь. Сотника тоже нету, потому я и за воеводу, и за сотника.
– И жалованья два? – невинно спросил я, и воевода закашлялся вдруг, выпучил глаза, а после расхохотался оглушительно:
– Ну, Виктор! Я не спрашиваю, откуда ты, и кто тебя борьбе да стрельбе обучал, а ты про жалованье не спрашивай! Меньше знаешь – крепче спишь!
– Да это так, к слову пришлось, – нарочито скромно потупил я глаза.
– Вещи есть? – отхохотавшись спросил воевода.
– Всё, что со мной, вот, в мешке, – пожал я плечами.
Ястребов подозвал немолодого приземистого и хмурого от лба до подбородка мужичка:
– Болдырь, проводи своего десятника на второй этаж, покажи ему крайнюю комнату! Там жить будет! – воевода вновь повернулся ко мне: – Разместишься, и иди сразу ко мне. Документ подпишем, да познакомлю с градоначальником нашим! А завтра уже к службе приступишь!
Остаток дня пролетел в суматохе. Десятники в отличие от дружинников жили отдельно. Рядовые располагались на первом этаже в общей казарме, а младший командный состав наверху. Я осмотрел небольшую комнату с крепкой, приземистой дубовой кроватью и шкафом, сбитом из толстенных досок. Потрогал рукой матрас, который был набит то ли соломой, то ли опилками. Но, всё лучше, чем на голых досках спать. Потом выглянул в окно, присел на стул на мгновение, да потопал к воеводе. Там подписал бумагу о зачислении меня в государеву дружину города Мышинск с назначением мне жалования согласно статусу в пятнадцать франков в месяц.
– А чего у города название такое? – спросил я воеводу, – Не могли назвать Славным? Или Гордым?
– Славный да Гордый есть уже, – Ястребов человеком был весёлым, и посмеивался постоянно: – А тут, когда народ заселился, мышей было – не счесть. Вот и назвали Мышинском.
– И что сейчас с мышами? – осторожно поинтересовался я.
– Сейчас повывели. Кошек навезли, и вообще, – Ястребов задвинул в стол документы, достал оттуда кошель, взвесил в руке и кинул мне, – Тут пятнадцать франков подъёмные. Надобно иметь красный кафтан, оружие и прочее. Про прочее у Болдыря узнаешь, он подробно расскажет. И будет помощником твоим на первое время. Я хотел его в десятники уже от безысходности. Да ни читать, ни писать Болдырь не умеет. Да и сам отказывается, хотя мужик смышлёный и авторитетный.
К здешнему градоначальнику мы шли ровно полминуты, потому как здание ратуши располагалось рядом с казармами. Впрочем, ратуша от казарм и не отличалась сильно. Тоже двухэтажная, бревенчатая. Только в ней не жили, потому всё внутреннее пространство разделено было на кабинеты. В одном из кабинетов на первом этаже располагался и градоначальник – Ростислав Окружный. Дядька высокий, нескладный, худощавый, с небольшими усиками и такой же небольшой бородкой. Встретил нас Окружный даже не в самом кабинете, а в коридоре, но сразу же завёл к себе, усадил и потребовал клерка принести три кружки кваса. А потом требовательно уставился на воеводу.
– Знакомлю тебя с новым десятником, – посмеиваясь в бороду, сказал Ястребов.
– Ростислав Игоревич, – градоначальник встал и коротко кивнул головой.
– Виктор Петрович…Омон, – я тоже встал, кивнул и даже каблуками щёлкнул. У градоначальника глаза расширились, и он к воеводе повернулся:
– Где нашёл?
– А он сам нашёлся, – захохотал воевода. – Шёл, говорит, по лесу, увидел четверых бандитов, которые пасечника с сестрой ограбили. Двоих голыми руками убил, третьего застрелил, а четвёртого полонил и в Мышинск привёз. Я уже всё проверил, бандит в остроге всё подтверждает.
– Голыми руками? – неверяще спросил градоначальник.
– Точно тебе говорю! – продолжал веселиться Ястребов, – Он при мне с Ярёмой боролся. Думал – насмерть зашибёт! И стреляет, как я не умею. Говорит, обучали его особо борьбе, да стрельбе.
Окружный повернулся ко мне и произнёс вежливо:
– Весьма рад знакомству Виктор… Петрович, – Ростислав откашлялся, – Нравы у нас тут простые. Стараемся друг к другу по имени-отчеству, когда наедине, то и по имени можешь называть, если ты не против.
– Да я только за, – я мало что понимал в происходящем, и почему вдруг градоначальник чуть ли не лебезит передо мной, тоже понять не мог. Впрочем, воевода быстро объяснил:
– Что, Ростислав Игоревич, тоже думаешь, что не из простых господин Омон? Вот мне такая же мысль закралась, но кроме десятника должности предложить ему нечего. Да и на службу глянуть надо! Виктор Петрович согласился ребят наших тренировать борьбе да стрельбе. А то после последнего нашествия, сам знаешь, из сотни два десятка остались. Остальных собрали – слёзы, а не бойцы! Так я жалованье ему положил пятнадцать франков. Надо б завизировать!
– Конечно! – закивал градоначальник, – О чём речь? Давай документ!
Воевода протянул Окружному договор, а тот достал печать, макнул её и оттиснул на бумаге. Тут же песочком посыпал, сдул аккуратно и протянул назад воеводе. Я понял, что официальное зачисление в дружину состоялось, о чём воевода тут же громогласно объявил. А потом я пошёл с Болдырем на рынок, который был сразу за площадью, то есть, опять по месту. И тут впервые увидел гмура. Он вывернул из-за угла, и вначале я подумал, что это просто лилипут. Бородатый и щекастый. Но следом за ним вышли ещё трое, такие же вальяжные, напыщенные, в камзолах, украшенных яркими блёстками. Впрочем, с Болдырем они поздоровались довольно открыто и даже дружелюбно. Даже поинтересовались, кто я. Когда узнали, что новый десятник, тут же принялись представляться.
– Валет, – протянул крепкую жилистую руку самый нарядный из гмуров, тоже бородатый, розовощёкий.
– Пик! – протянул руку и второй, совсем безусый, с мясистым носом и тонкими губами.
– Ковыль! – третий, самый низкий, но самый широкий из всех, тоже поручкался.
Я тоже представился, и, наконец, пошёл всё же на местный рынок. Болдырь озвучил список вещей: котелок, фляга, вещмешок, сапоги, красный кафтан. Продукты выдавались дружинникам в казарме, но ежели кто хотел кушать своё – тоже не возбранялось. Я подошёл к первому же торговцу флягами и ткнул в одну из них – алюминиевую по виду, и достаточно крепкую:
– Сколько?
– Три десима, – искренне глядя в глаза ответил торговец. Вот только подошедший Болдырь даже охнул, услышав такую цену и заорал:
– Да ты с ума сошёл, Игнашка? Совести у тебя нету, или крест куда дел? Ты какую цену десятнику ломишь?
Торговец аж взбледнул малость и сказал тут же:
– Прощения прошу, ваше благородие! Думал, что залётный торговец какой, больно у вас одёжка необычная! Для своих – половину десима! И ежели что нужно ещё – не стесняйтесь, продам по самой низкой цене!
Глава 6. Наука Родину любить!
В шесть утра мои два десятка вместе с остальными дружинниками сладко дрыхли. Я удивлённо поморгал и подозвал дневального, который тут назывался по-другому, но исполнял те же функции:
– Как зовут? – спросил я дружинника.
– Святогором кличут, – парень немного удивлённо смотрел на нового командира, то есть, на меня.
– Вода здесь ледяная где? – тихо спросил я Святогора.
– В колодце, – кивнул бритым подбородком дружинник в сторону выхода.
– Бери два ведра, и набрать из колодца воду! Время тебе две минуты! – Святогор пытался было что-то сказать, даже рот открыл, но я посмотрел на дружинника так, что он захлопнул рот и кинулся на улицу. В две минуты уложился, я специально засёк по хронометру, который мне выдал вчера воевода. Одно ведро я отдал дружиннику, второе взял сам. Благо, мои два десятка спали в один ряд, потому я кивнул бойцу, тот размахнулся и вместе со мной жахнул ледяную водичку на сладко посапывающих дружинников.
– Подъём, сучьи дети! – заорал я, – Родина в опасности, а вы тут бока давите? Подъём!
Первый подъём прошёл феерично. Дружинники, только собранные в подразделение, вываливались из кроватей, падали, сталкивались друг с другом и не могли даже толком понять, что происходит. Только Болдырь более-менее успел быстренько натянуть на себя штаны, кафтан, да запрыгнуть в сапоги. Остальные бестолково метались по казарме. Я наблюдал за этой картиной пару минут, а после заорал:
– Становись! Замерли, бараны!
