Илья задумался, надолго замолчав. Потом сказал:
– Сложнее, чем я рассчитывал, конечно. Но я попробую своих обзвонить, Киреев и Сю туда часто захаживают, плюс у Сю там какие-то контакты есть. Набьюсь им в компанию или выбью стол. Придумаю, короче, ты не волнуйся. Я тогда за тобой заеду в восемь, ок?
– Ок, – сказала я. – Не задерживайся только. В случае чего, я и на такси доеду, помни об этом.
– Тебя не проведёшь, – хмыкнул он и положил трубку.
Лиза, внимательно слушавшая весь разговор, только вздохнула.
– Мне тоже ехать с вами?
– Не стоит. Эдак весь ресторан забьют мои сопровождающие, – попыталась пошутить я, но вышло уныло. – Ты мне и так помогла, Лиз. Спасибо, что ты со мной.
Она хитро сощурилась.
– Подожди благодарить, пока ты не увидела, что я тебе привезла. Как знала, что тебе потребуется сегодня быть сногсшибательной.
Когда она вынула из дорожной сумки свёрток, я не поняла, что там, с любопытством наблюдая, как тонкие пальцы разворачивают шуршащую бумагу. Лиза жестом фокусницы встряхнула подарок, разворачивая длинное, в пол, невесомое платье из чёрного шифона. Я ахнула, не сдержавшись. Платье струилось, подол волновался, как живой, тончайшие слои ткани ниспадали мягкими складками. Приталенный силуэт, изящные бретели – совершенная форма, призванная подчёркивать достоинства фигуры. И декольте – заметное, но не вызывающее, скорее намёк, чем вызов.
Лизаветта наслаждалась произведённым эффектом.
– Нравится? Или себе оставить? – провокационно спросила она. И захохотала, когда я подскочила на месте.
– Конечно нравится! – возмутилась я, поглаживая шелковистую ткань. Она удивительно льнула к коже, словно обволакивала.
– Тогда меряй.
Платье село, как влитое. Я покрутилась перед зеркалом, с удовольствием поглаживая бёдра. Не знаю, кто был этот модельер, но каким-то чудом он влез в мою голову и достал оттуда представления об идеальном платье, а потом сшил его, неукоснительно следуя списку даже в мельчайших деталях. Длина подчёркивала ноги, талия казалась ещё тоньше, чем обычно. В таком платье нельзя чувствовать себя простой или грубой. Или несчастной. Спина распрямляется сама собой, появляется горделивая осанка и чувство, что весь мир готов упасть перед тобой на колени.
Когда я выплыла из гардеробной, Лизка тихонечко взвизгнула от восторга.
– Королева! – Она схватила меня за руки и закружила. – В таком платье Маргарита была на балу Воланда.
– Дубина, Маргарита была там без платья, – засмеялась я, останавливаясь.
Удивительно, как сильно влияет на нас одежда. Я уже не чувствовала себя дряхлым судёнышком, увлекаемым быстрым потоком. Пусть штурвал не у меня в руках, но я хотя бы могу грести.
– Он офигеет, – сказала Лизка, довольно потирая ладошки. – Он потеряет дар речи и всю жизнь будет только мычать, я тебе обещаю.
– Да хватит. – Я вдруг засмущалась. – Он наверняка столько красоток перевидал, что его теперь ничем не удивишь.
– Таких он точно не видел, – упрямо тряхнула волосами Лиза.
Я не стала спорить. При упоминании Дубовского моя уверенность снова начала подтаивать, как мороженое на солнцепёке. Мысли роились и жужжали пчёлами, больно жалили, не давая забыть – ты вверяешь себя незнакомцу. Ты не знаешь, чего от него ждать. Может, он самый милый парень на свете? Нет, это вряд ли. Его глаза… Я поёжилась, вспоминая, насколько равнодушным и жёстким он казался на фото. Если мы останемся наедине, чего он захочет? Могу ли я отказаться? И где предел его власти, его прав на меня? Вопросы оставались без ответа, засоряя мою голову мусорной шелухой.
Через несколько часов я выйду из дома, сяду в машину своего парня и поеду на встречу с будущим мужем. Ситуация – верх абсурда. Мне захотелось треснусь себя по лбу, укусить до крови, закричать, что есть силы, на разрыв, до хрипоты. Лишь бы выдернуть себя из этого сна. Разве это реальность? Разве она может быть такой? Я думала, что примирилась со своей участью, но… Зверь, заточённый в клетку, всегда будет жаждать свободы.
И ненавидеть того, кто держит его взаперти.
***
Солнце уже клонилось к закату, когда я проводила Лизку до двери. Она пожелала мне удачи, чмокнула в щёку и упорхнула в такси. Я невольно позавидовала – вот уж кому не о чем переживать. Летом её ждали тусовки на Гоа и в Берлине, осенью начиналась учёба в МГИМО, а будущее было совершенно безоблачным. Моё же казалось непроглядным туманом, в котором мелькают опасные огоньки, зовущие в гибельную трясину.
Я сжала кулаки, длинные ногти впились в ладони. Надо собраться. Стенания и страдания не могут длиться вечно, тем более, что я сама согласилась на всё это. Не на кого пенять. Только на себя.
С улицы донесся автомобильный сигнал. Я вздрогнула, выпадая из своих дум и посмотрела на время: двадцать ноль-ноль. Пора. Отражение в зеркале показалось прекрасным, но каким-то безжизненным. Сведя брови к переносице, я погрозила ему пальцем и улыбнулась, пытаясь выглядеть увереннее.
Илья не стал заезжать во двор. Он стоял возле своего чёрного мерса, подаренного отчимом на окончание школы, и медленно курил, пуская аккуратные сизые кольца.
– Привет. – Я махнула рукой, осторожно ступая тонкими каблуками по земле. – Отлично выглядишь.
– Ты тоже. – Илья скользнул по мне взглядом, облизнул губы. Потом галантно открыл дверь, чего не делал, кажется, ещё ни разу. – Прошу.
Он прикрыл дверь и сел на водительское место, мимоходом глядя в зеркало заднего вида. Потом повернулся ко мне и жарко поцеловал в губы, обхватив за талию. От его напора сбивалось дыхание, в машине мигом стало жарко. Я почувствовала, что его рука нащупывает моё колено, собирается забраться под подол.
– Эй, эй! – Я отстранилась, перевела дух. – Спокойнее, молодой человек. Сейчас не время.
– А когда будет время? – Он вдруг взбесился, треснул руками по рулю. – Когда этот урод потащит тебя в постель?! Тогда ты захочешь?
Я онемела. То, что я не хотела спешить с сексом, уже становилось пару раз причиной наших ссор, но никогда он не позволял себе такого тона. На контрасте с огнём его ярости я будто покрылась ледяной коркой. Илья опомнился. Он с силой выдохнул и потёр глаза рукой.
– Прости меня, золотко. Я на взводе, сама понимаешь.
– Перестань так меня называть.
– Что?
– Что слышал. Перестань так меня называть. Я же просила миллион раз, – отчеканила я, вбивая каждое слово. Это было жестоко, но я хотела быть жестокой. Единственное, что ещё оставалось под моим контролем.
– Тоже мне, проблема, – фыркнул он, заводя мотор. – Ладно-ладно, если тебе так не нравится, что я пытаюсь быть милым, договорились. Буду называть тебя Златой Сергеевной, так пойдёт?
Вместо ответа я молча пристегнулась. Повисло неловкое, колкое молчание. Воздух в салоне окаменел, ощерился ежиными иглами, царапающими кожу при малейшем движении. Мы не смотрели друг на друга, только вперёд, на дорогу. Это было так не похоже на наши обычные ссоры. Мы оба легко вспыхивали, принимались кусаться, но быстро отходили и мирились, клятвенно заверяя друг друга, что больше никогда не поссоримся. Конечно же, ссорились снова – и снова бурно мирились. Но сегодня мы были двумя мухами в смоле, которые жужжали и не могли пошевелиться, скованные вязкой тишиной.
Илья заехал на парковку у ресторана, остановился. Я нехотя щёлкнула ремнём безопасности, и только тогда парень повернулся, схватив меня за локоть неверными пальцами. У него дрожали губы, глаза были дикими, отчаянными, полными такой тоски, что хотелось выть.
– Не ходи туда, – сказал он пересохшим ртом и закашлялся. – Тебе не надо этого делать.
– Всё решено, – грустно ответила я. – Делай, что должен. И будь, что будет.
«Прости меня, – думала я, горделивой походкой вышагивая по парковке. Илья шёл рядом, низко опустив голову. – Прости меня, если когда-нибудь сможешь. Лучше бы мне вырвали душу и отправили её в Преисподнюю, чем подвергать тебя этому. Но я не могу иначе. И мы должны справиться. Мы обязаны справиться.»
Я планировала застрять возле хостес, сбивчиво объясняя, кто меня ждёт, но она сама подскочила ко мне, едва я вошла.
– Добрый вечер! – Она так мне обрадовалась, словно я была её горячо любимой сестрой, которая пропала без вести и вдруг нашлась. – Злата Сергеевна, пройдёмте со мной, Максим Игоревич уже ожидает.
Кажется, наш прекрасный план трещал по швам. Хостес повела меня не в просторные общие залы, а в один из приватных кабинетов, за дверями которых встречались сильные мира сего. Я узнала его – это был кабинет «Золотая клетка». Как иронично. Дубовскому не откажешь в чувстве чёрного юмора.
Подведя меня к двери, хостес растворилась в роскошных интерьерах ресторана. Чуть помедлив, я открыла дверь и замерла, ошеломлённая обстановкой.
Роскошь кабинета была не просто яркой. Она бросалась в глаза, оглушала, подавляла тебя. подминала и заставляла чувствовать себя ничтожеством. Всюду золото, сплошное золото, всех оттенков и граней, сверкающее и кричащее. Расписные шёлковые панели на стенах, обивка резных кресел, безделушки на каминной доске и даже ручки у столовых приборов – всё было золотым. Хрустальная люстра свисала с потолка, заливая кабинет мягким светом.
И во всём этом великолепии, по наборному паркету вышагивал он.
Максим Дубовский собственной персоной.
Смазанные петли даже не скрипнули, но он каким-то звериным чутьём почувствовал, что в комнате кто-то есть. Остановился и обернулся, пристально глядя на меня.
Я никогда не доверяла фотографиям, считала, что в наш век фотошопа и ретуши ничего не стоит сделать себя красивее, чем есть на самом деле. Максим подтвердил мою мысль – фотографиям доверять нельзя.
Но он в реальности был лучше, чем на них. При одном только взгляде на него моё сердце подскочило куда-то к горлу и заколотилось, как бешеное. Ни одна камера в мире не смогла бы передать ту ауру, что исходила от него, заполняя собой пространство.
Он был не просто хорошо или дорого одет. Каждая деталь была на своём месте, отточенная до совершенства. Тёмная рубашка оттеняла глаза, заставляла их гореть голубым огнём. Лёгкая небрежность волос была таковой лишь на первый взгляд, а на второй выдавала работу умелого стилиста. Несмотря на широкую спину и накаченные руки, всё сидело, как следует, подчёркивая контраст мощного торса и узких поджарых бёдер. Кровь бросилась мне в лицо. «Ты думаешь о его бёдрах? С ума сошла?!»
Но не красота, какой бы яркой она ни была, привлекала к нему. Что-то другое. Тяжёлый, нацеленный взгляд человека, привыкшего добиваться своего. Обманчивая расслабленность, готовая в любой момент смениться броском. Опасность, исходившая от него, была почти осязаемой. И – я не могла себе в этом признаться до конца, – чертовски горячей. Обнажённый обоюдоострый клинок. Зверь, способный разодрать надвое. Сулящий погибель всем, кто его коснётся.
Я покачнулась, не в силах справиться с обуревавшими меня чувствами. В смятении схватилась за дверной косяк. По его чувственным губам скользнула тень насмешки. Готова попорить, он прекрасно понимал, какое впечатление производит. И упивается этим. Наслаждается чужой беспомощностью, своим влиянием, своей силой. Я закусила губу. Ну уж нет. Меня тебе не победить.
– Добрый вечер, Максим Игоревич.
Глава 3: Вторая сторона
POV Максим
(За несколько месяцев до)
Звонкий женский голос дрожал от ужаса, когда его обладательница обратилась ко мне. Должно быть, себе она казалась невероятно смелой, но я чуял, как трясутся её круглые коленки, скрытые под форменной юбкой, как выступает пот над верхней губой и холодеют руки. Страх невозможно скрыть.
– Максим Игоревич, принести ещё что-нибудь?
Я отвернулся от окна отеля и покачал головой. Официантка была совсем молоденькой, с нежным пушком на округлых щеках, безжалостно измазанных тональником. Она была бы хорошенькой, если бы не этот взгляд затравленного оленёнка, который метался между мной и выходящими на улицу панорамными окнами. Прямо за ними стояли бугаи из местной охраны. Слишком заметные, чтобы быть по-настоящему эффективными.
По мощёной дорожке паркового комплекса шёл человек. Пока ещё человек. Лёгким, пружинящим шагом того, кто не отягощает свою совесть лишним грузом воспоминаний.
– Ничего не нужно, идите.
Девчонка с готовностью выскочила за дверь. Из угла донеслось недовольное цоканье – это Владислав выражал своё неудовольствие. Старый хрен не отказался бы от ещё одной порции односолодового виски. Я ценил его, как партнёра и поверенного, но с его образом жизни скоро придётся искать нового.
Игнорируя старика, я внимательно следил, как человек на дорожке ступает на круглую площадку перед журчащим фонтаном. Свет фонаря выхватил из вечернего сумрака лицо, исключая риск ошибки. Это был он, выродок и говнюк, жалкий уродливый червяк, возомнивший себя Богом. Георгий Кириченко, в узких кругах известный как Жора Клык. Достойный сын 90-х, потерявший всякий страх.
Это была общая беда всех нуворишей. Решив, что стали бессмертными, раз выжили в мясорубке перестроечных времён, они разбрасывались угрозами и давили там, где можно было договориться по-человечески. Держались за удобные им «понятия», со старпёрским апломбом презирали всех, у кого ещё стоял хер и начисто игнорировали двадцать первый век. Что же, сегодня Жора Клык познает свою истинную сущность мелкого дерьмеца. Прах к праху, пепел к пеплу. Дерьмо – к дерьму.
Я нажал кнопку вызова и сказал, не отрывая взгляда от движущейся фигуры:
– Начинайте.
Быстрыми, отработанными движениями из-за деревьев выскочили две чёрные тени. Кулаки сжались сами собой, в предвкушении я едва не протаранил лбом стекло. Но зрелище оказалось ниже всякой критики. Кириченко рухнул, как подхошенный, едва его пальцем тронули. Одна из теней бойцовским приёмом шваркнула его о каменные плиты дорожки, раскроив череп. Вторая припечатала тяжёлым ботинком в грудак и наставила оружие в лицо. Это было моим личным пожеланием. Он должен видеть свою смерть.
Жора Клык даже не пытался сопротивляться. Я помнил, как он вёл себя, прячась за спинами своих мордоворотов, как тыкал мне в лицо разорванным договором и потешался над «сопливым пацаном, которого поимели, как шмару на трассе». Ну и кто теперь пускает сопли, Жора?
Отсюда было видно, что Кириченко что-то блеет, пытаясь не то разжалобить, не то выторговать свою жалкую жизнь. Это он зря. Каждый из моих ребят знал, что проще, быстрее и безболезненнее будет пустить пулю себе в лоб, чем нарушить приказ. Пары прецедентов хватило, чтобы донести до всех – Дубовского нельзя предавать.
Вторая тень обернулась. Я равнодушно махнул рукой. Шоу не получилось, Жора Клык оказался трусливой беззубой шавкой – так собаке собачья смерть. Приглушённый глушителем и стеклопакетом выстрел был похож на звук, с которым открывают шампанское. Амбалы перед окном даже не шелохнулись. Умные ребята.
По каменным плиткам медленно расползалась тёмная лужа. Подошедший Владислав глубоко вздохнул, с отвращением отворачиваясь от окна. Кадык, покрытый старческими пятнами, дёрнулся под морщинистой кожей.
– Не одобряю я твои методы, – пожевав сухими губами, сказал он ворчливо. – Да ты и сам знаешь. Ладно эти, калеченные-перекалеченные, их перевернуло давно, там человеческого и не осталось ничего, одно звериное. Но ты-то. Молодой ещё, горячий. Что ж с тобой приключилось, Максим? Как ты дошёл до этого?
Я не стал отвечать, чувствуя, что расправа не принесла мне должного успокоения. Злость всё ещё ворочалась в глубине, спускать её на союзника не было резона. Но его слова резанули по незаживающей ране.
«Как же я дошёл до такого? – Издевательский голос в голове корчил рожи и скалился. – Даже не знаю, давай-ка подумаем, приятель.»
В двадцать четыре я – один из богатейших людей страны. К тридцати планирую выбиться в мировые топы. Не мечтаю, а планирую, просчитывая свои шаги наперёд. Меня включают в списки «30 до 30-ти», самых завидных холостяков, самых успешных молодых бизнесменов и самых влиятельных людей столицы. За мной охотятся паппарацци и безумные поклонницы. Меня приглашают спикером на международные форумы. Меня считают самым перспективным именем в HoReCa сегменте бизнеса. Моё состояние в этом году перевалило за миллиард.
Журналисты из кожи вон лезут, задавая один и тот же вопрос – как же я достиг этого? Как сумел выстроить целую империю, пока мои ровесники ковыряют в носу на парах в институте и за кассой в Макдональдсе?
Расскажи я правду, они были бы в восторге. Столько пикантных подробностей. Первые полосы таблоидов захлебнулись бы лаем. Люди любят светлые евангелические образы, но ещё больше они любят взять такой образ, вывалять в смоле и перьях, и скинуть с пьедестала под улюлюканье толпы.
Я не был ни честен, ни благороден на пути к целям. Врал, когда нужно было. Предавал тех, кто переставал быть мне нужен. Убирал с дороги любого, кто открывал в мою сторону пасть. И никогда не давал слабины.
В мире хищников нельзя быть овцой.
Реальность такова, что в ней нет места высоким порывам. Им место в плохих книжках и глупых фильмах, над которыми вздыхают прекраснодушие нищеброды. Единственное правило, которое я выучил идеально – сожри первым, если не хочешь, чтобы сожрали тебя.
За шесть лет я сбился со счёта, скольких конкурентов я убрал с дороги. Подлоги и шантаж, похищения. Убийства. Я бы мог сказать, что очерствел, постоянно применяя силу, но это не так. Самое первое решение о физическом устранении я принимал так же спокойно, как и последнее. Для меня никогда не стоял вопрос, кто важнее – я или кто-то ещё. Ответ был очевиден.
Когда мои жертвы взывали к совести или к памяти родителей, я мог только усмехаться. Мои настоящие родители погибли в автокатастрофе, едва не забрав меня с собой. Виновника аварии не нашли. Зная, как работает наша полиция – не особо и искали, ведь у них не было высокопоставленных или богатых родственников.
Я выжил чудом. Местные газеты даже публиковали заметки об этом. Трёхлетний ребёнок выкарабкался с того света. Новость подавали, как что-то прекрасное и удивительное. Всем было плевать, что с этим ребёнком будет дальше, жизнь казалась им самоцелью.
Переломы и порезы изранили тело. Но куда страшнее были травмы, искалечившие психику.
Гораздо позже, уже попав в детский дом, я каждый вечер задавался вопросом: почему я? Почему я выжил? Почему мои родители погибли? Почему с хорошими людьми происходят плохие вещи? Мне никто не давал ответов, потому что ответов не существовало.
Мои родители умерли, а двоюродный брат отца – жил. Моральный урод, игроман и запойный алкаш, который, почему-то согласился меня опекать. Как я понял потом, он надеялся на пособие, да только не учёл, что оно крошечное. С трёх до шести лет моя жизнь была нескончаемым адом. Я не знал иного обращения, кроме криков и оскорблений. Прикосновение человека значило для меня только одно – опасность. Жизнь маленького человека не имела никакого значения.
Дядя не единожды допивался до белой горячки, принимался ловить невидимых сущностей и называл меня дьяволом. А в понедельник надевал рубашку и, как ни в чём не бывало, шёл на работу. Никто, кроме меня, не был в курсе, какой он на самом деле. Благодаря знакомой врачихе в поликлинике, он выбивал себе больничный задним числом, если случалось заквасить на неделю. И благодаря ей же опека не знала, что моё тело постоянно было в кровоподтёках и ссадинах. Даже сломанные пальцы они однажды умудрились скрыть.
Но его любимым развлечением было тушить об меня сигареты. Я до сих пор не выношу сигаретный дым, запах табака. У меня не работают курящие люди, ни одного.
Когда я подрос, то перестал быть ему нужен даже в качестве груши для битья. Он пытался «забыть» меня в городе, но я возвращался. Не кормил неделями, вынуждая рыться в помойках у магазинов и выпрашивать еду у прохожих. Будь где-то поблизости цыганский табор, моя участь была бы очевидна, но такого везения дяде жизнь не приготовила. Зато подкинула сомнительных собутыльников, которые… Я не знаю. Я надеюсь ошибаться. Но то, что три взрослых мужика согласились взять в качестве карточного выигрыша ребёнка – оно наводит на мысли.
Мне удалось вырваться и сбежать, откуда только силы взялись. И впервые дядя нашёл меня сам. Он был очень недоволен. Очень разочарован. Знаешь, что делают с непослушными говнюками? Им делают очень больно.
