На вид эта компания совершенно не походила на банду. Но опытный (по крайней мере, он себя таковым считал) в вопросах человеческих секретов Гарет расслабляться не торопился.
Компания расселась у костра. После чего Джон представил спутников.
– Это, – сказал он, указывая на пожилого мужчину, – мистер Элл Рангверт, наш старший научный сотрудник. А это Бобби Стейнли, наш помощник. Все мы исследуем звёзды.
– Как это, звёзды? – искренне удивилась Сара. – Разве звёзды можно исследовать?
– Разумеется, – сказал Джон. – Вы когда-нибудь слышали об изобретении голландца Липперсгея?
– Нет, – сказала Сара.
– Он ещё век назад изобрёл телескоп. Это такой инструмент, напоминающий подзорную трубу, при помощи которого можно наблюдать за звёздами.
– Странно, – сказал Гарет. – Но мне, например, для наблюдения за звёздами достаточно двух глаз.
– Само собой, сэр, – сказал Джон. – Но этот телескоп позволяет разглядеть даже те звёзды, которые не видны глазу.
– И что же вы там разглядели? – заинтересовался Гарет.
– Пока нам удалось узнать немногое. Но одно можно уже сказать с уверенностью, что миров намного больше, чем мы думаем.
– И каковы же эти миры? – спросила Сара.
– Это нам неизвестно, мисс. По крайней мере, жизни ни на одной из звёзд нам пока обнаружить не удалось.
– А что вы подразумеваете под жизнью? – спросил старик.
– Ну… наличие хотя бы примитивных форм жизни. Или, на худой конец, воды.
– То есть, – сказал старик, – по-вашему, получается, что камень – это не жизнь?
– Нет. Он же не живой.
– Но он же тем не менее есть, – сказал старик, – он же существует!
– Существует, – сказал Джон, – но с точки зрения науки не является живым.
– Ну тогда я отказываюсь верить в такую науку! – вдруг заявил старик. – Не далеко то ушла ваша наука в миропонимании, коли всё, что она сделала, это разделила мир на живое и мёртвое. Ведь это всего лишь условности. Ведь когда-то ваше условно живое превратится в условно мёртвое. А из условно мёртвого появится условная жизнь. Так на кой хрен это разделение? Не проще ли всё обозначить как сущности, перетекающие из одного состояния в другое? И тогда будет и жить не страшно. И умирать не страшно.
– Я не знаю, сэр, – озадаченно сказал Джон. – Я далёк от философии.
– Оно и видно, – сказал старик.
– Так что же, – спросил Гарет, – получается, что мы единственные живые в космосе?
– Пока вероятнее это утверждение, – ответил Джон, – чем обратное. По крайней мере, наука опирается на доказательства.
– Какие же вы глупые! – воскликнул старик. – Вы всё ищете и ищете доказательства существования так называемой жизни на других планетах! А зачем вам это?! Что вам это даст?!
– Ну… дык… – замешкался Джон. – Мы же тогда будем знать, что мы… не одни.
– Я и так это знаю! – заявил старик.
– В смысле? – спросил Джон. – Откуда?
– Так доказательство прямо здесь! Перед вашим носом!
– Я не понимаю, сэр, – сказал Джон.
– А его здесь вообще никто не понимает, – язвительно сказал Гарет.
– Ну, смотрите, – сказал старик, – вот перед нами, как вы выражаетесь, сложная форма жизни. Коли она здесь существует, коли условия этой планеты сложились так, разве это не является прямым доказательством того, что это возможно в принципе? И если это возможно здесь, то как-то странно полагать, что это не может быть возможным и на других планетах. Мы же, к примеру, видим, что все планеты круглые. Значит, в этом есть какая-то закономерность. Следовательно, существование нас с вами здесь – это не исключение, а закономерность.
– В теории да, – сказал Джон, – но это бездоказательно.
– Как же, наверно, полна смятения ума и безрадостна такая жизнь, – с грустью сказал старик, – когда для полноценного счастья тебе постоянно нужно какое-то доказательство…
– Так что же вы предлагаете? – спросил Джон. – Просто верить в вашу утопическую теорию и довольствоваться этим?
– В сущности, – ответил старик, – любая теория утопична. Но дело не в этом. Мы с вами существуем, и это явление самодостаточное. Это явление не требует никакого доказательства. Но вам, учёным, постоянно требуется какое-то доказательство. Ну, допустим, через несколько веков вы откроете, что на другой планете есть схожая жизнь. Но что это изменит в сущности? Вас всё равно это не устроит, вы всё равно захотите искать дальше, искать, искать… Теперь вы будете задаваться вопросом: а откуда жизнь возникла на той планете? И так ваш ум всегда будет пребывать в смятении, в страхе. Но истинно уверенный в себе человек, сильный духом человек – ничего не ищет, ибо поиск – это смятение ума. Он примиряется с тем, что он просто есть, он просто существует, и такому человеку не требуются никакие доказательства, он лишь смиренно и радостно проживает свою жизнь.
– А мне кажется, что он прав, – неожиданно сказал жирдяй, за что получил подзатыльник от старшего научного сотрудника.
8
На несколько минут воцарилось безмолвие. Было слышно лишь как языки пламени с треском поедали ветки терновника.
Потом слово взял мистер Элл Рангверт:
– Так, значит, стреляли не вы?
Гарет со стариком переглянулись.
– Нет, – сказал Гарет, – но выстрел слышали.
– Значит, – сказал мистер Рангверт, – где-то поблизости есть кто-то ещё…
– Возможно, – сказал Гарет. – Впрочем, меня сей факт не слишком интересует. По мне, так в случае выстрела нужно двигаться от него, а не к нему.
– Ну, это как посмотреть, мистер… – Рангверт как будто уже собирался назвать Гарета по фамилии, но закончил: – Как вас там?..
– Прессон, – соврал Гарет.
Рангверт посмотрел на Гарета так, словно уличил его во лжи, но сказал:
– Мистер Прессон, иногда лучше двигаться в сторону опасности, чтобы избежать её.
– Ещё один философ! – торжественно произнёс Гарет. – Об этом вы можете побеседовать вон, со стариком. С ним вы обязательно найдёте общий язык.
Но старик демонстративно отвернулся от всех в сторону долины. И ещё несколько минут все слушали тишину.
– Прессон, Прессон… – вновь заговорил Рангверт, обратившись к Гарету, – знакомая фамилия. Вы, случайно, не бывали в Уолдвике?
Гарет понимал, что Рангверт откровенно лжёт, говоря, что фамилия Прессон ему знакома. И что сказал он так лишь для того, чтобы выудить из Гарета побольше информации. Поэтому Гарет постарался ответить так, чтобы беседа не имела продолжения:
– Нет, я никогда не бывал Уолдвике.
– Право, мистер Прессон! – не унимался Рангверт. – Из вас полслова не вытянешь.
– Именно так, мистер Рангверт, – сказал Гарет. – Если желаете задушевно побеседовать, обратитесь к любому из присутствующих, кроме меня.
– Жаль, мистер Прессон, – сказал Рангверт, – что вы настроены так враждебно.
Гарет ничего не ответил, желая давать как можно меньше поводов для продолжения беседы и уже не отнимая правой руки от ружья.
– А вот была как-то история, – сменил тему Рангверт, – случившаяся в моём присутствии недалеко от Ренне. Одной замечательной ночью, такой же тёплой и лунной, сидели у костра, вот так же, как мы с вами, человек так с дюжину. Беседовали, ужинали, смеялись, выпивали. Но среди присутствующих был человек, который по непонятной причине не принимал участия в общем веселье. Сидел как бы в стороне, молчал, но при этом наблюдал за всеми внимательно. И я тогда подумал, что этот человек явно что-то скрывает. С другой стороны, он, конечно, мог быть просто молчуном, каких немало во Фронтире. Но те, кого мы привыкли называть просто молчунами, по моим наблюдениям, ведут себя несколько иначе. Они действительно держатся в тени общества, но при этом их взгляд – как бы это выразиться понятно – спокоен, он не блуждает в поисках чего-то и не прячется при встрече с другим взглядом. Но всё же, так как я не знал его имени и рода деятельности, то, с вашего позволения, только лишь символично я буду называть его молчуном. Так вот, этот молчун не проронил ни слова, не пил, не ел, а всё сидел, прижимаясь к своей сумке, словно в ней он хранил что-то очень дорогое, но добытое нечестным, неправедным путём. Что творилось в голове этого человека, не знал никто! Да и никому дела до него не было, ведь все были так увлечены разговорами и ужином. Вдруг один из присутствующих как бы нечаянно обратился к этому молчуну. Так, ничего особенного не было в этом обращении. Настолько ничего особенного, что я даже не запомнил суть этого обращения. Что-то вроде безобидной просьбы передать хлеб или подкинуть дровишек в огонь. Как правило, те, кого мы привыкли называть просто молчунами, совершенно спокойно исполнили бы эту просьбу. Но этот парень был не просто молчуном. Это, кстати, забавно. В таком случае его можно было бы назвать непростым молчуном, ну или сложным молчуном, это уж как вам нравится. Так вот, этот непростой молчун, видимо, был настолько напряжён… хм… я даже не знаю, с чем можно сравнить это напряжение… Быть может… с напряжением, какое бывает у охотничьего ружья со взведённым курком, готового выстрелить при любом нечаянном шорохе в кустах. Да. Пожалуй, именно так можно охарактеризовать его напряжение. И, как вы понимаете, это безобидное обращение оказалось тем самым нечаянным шорохом в кустах, после которого последовало: БАХ!!!
«Нервы ни к чёрту!» – успел подумать Гарет, глядя на то, как тонкая струйка дыма воспарила из горячего дула его ружья.
9
Когда повозка, запряжённая тремя лошадьми и с привязанными к ней двумя мулами, подъехала к военному посту перед въездом в город, постовой, остановивший повозку, поинтересовался у старика, одиноко сидящего за удилами:
– Куда направляетесь?
– В Антсверк, – ответил старик.
– С какой целью?
– С целью похоронить нашего брата, святого отца, безвременно покинувшего нас. В юношестве он был насельником Антсверкского монастыря Пресвятой Богородицы и завещал похоронить себя только там.
Постовой медленно обошёл повозку, заглянул внутрь. Там по обе стороны от гроба сидели: двое мужчин, одна женщина, мальчик и подросток-толстяк, все одетые в монашеские ризы.
– Откройте гроб… – сквозь зевоту сказал постовой.
– Да, конечно, – сказал молодой мужчина и принялся гвоздодёром вскрывать крышку.
Постовой нехотя взобрался в повозку и вдруг фыркнул: – Фу! – почувствовав трупный запах.
– Ладно! – сказал он, прикрыв рукой нос. – Дьявол вас побери! Проезжаете!
10
Старик и мальчик Итан молча стояли, наблюдая, как гробовщик, пыхтя от усердия за обещанные три серебряника, закапывал могилу на старом городском кладбище. Когда гробовщик закончил и криво воткнул в ноги наспех сколоченный крест, а на него приколотил табличку, он спросил у старика:
– Чё написать то?
– Не знаю, – сказал старик. – А что обычно пишут в таких случаях?
– Ну, там, имя или фамилию.
– Напиши… – сказал старик, – мистер Прессон.
– И всё?
– И всё.
11
– Папа, расскажи мне сказку, – попросил маленький мальчик, когда отец укладывал его спать.
– Что ж, сказку? – сказал отец. – Я лучше расскажу тебе реальную историю, которую мне поведал мой дед, твой прадедушка то бишь. Он, будучи ещё молодым, работал почтовым курьером здесь, в Антсверке. И был у него друг, работавший младшим констеблем при шерифе, – хороший парень, но для полицейского – чересчур болтливый. И вот однажды сидели наш дедушка со своим другом в баре за пивом, и констебль поведал ему про одну банду, которая ограбила Антсверкский городской банк.
Банда эта была непростая. Охотились за ней долго. Никак не могли поймать. А всё потому, что вместе все члены банды собирались редко, лишь за несколько дней непосредственно перед ограблениями. В этом был их, можно сказать, фирменный стиль: не слишком то они планировали свои ограбления, а действовали спонтанно, по ситуации или, если так можно выразиться, по вдохновению. Вероятно, именно поэтому возникали сложности с их поимкой, так как сутью их почерка было отсутствие какого-либо явного почерка.
Идейным вдохновителем банды был старик по кличке Буддист. Любил втираться в доверие к своим жертвам при помощи миролюбивой философии. Молодой толстый парень играл роль неповоротливого дурачка, какого не взяли бы ни в одну другую банду, и за счёт этого у жертвы притуплялось чувство бдительности. Другой, пожилой мужчина по кличке Старший научный сотрудник, умел заговаривать зубы. Молодой сильный парень выполнял всю грязную работу и по совместительству был как бы контрастирующим звеном банды. А за главного у них была баба! А сынок её – безжалостный головорез, настоящий мясник, который просто обожал, пока Старший научный сотрудник заговаривает зубы, подкрадываться сзади и перерезать глотку своим жертвам.
Констебль рассказывал, что в тот день в их участок должен был тайно прибыть новый шериф по имени Гарет Вэйли. Банда наткнулась на него случайно. Они не знали, что он новый шериф. Когда же убили его и открыли его сумку, обнаружили там жетон шерифа.
«Я перерезал глотку шерифу», – сказал тогда мальчик-головорез.
«Ничего, – ответил ему старик Буддист, – хороший шериф – мёртвый шериф».
Тело шерифа они продержали на солнце целый день, чтобы оно естественным образом начало источать трупный запах. Они сделали это для того, чтобы в гробу вместе с телом провезти в город оружие. И в то время, пока в городе пьянствовали и дебоширили парни из банды Нэйтана Скотта, и полиция города была естественно отвлечена на эти события, они дерзко ворвались в банк и ограбили его.
– Но как же, – спросил мальчик отца, – всё-таки удалось изловить банду? Ведь если в итоге о ней стало известно, значит, их поймали?
– Да, сынок, их поймали. Вот здесь концовка как раз более похожа на сказку. Якобы банда сдалась правосудию сама. Пресытившись такой жизнью, не давшей банде счастья, но повергнув её в самую пучину Сансары, вся банда настолько сильно ударилась в буддийские ценности и уверовала в то, что кармические действия можно исправить искуплением и покаянием, что сдалась, представив правосудию рукопись, в которой описала все свои деяния и всех своих жертв. Эта рукопись позже была напечатана и выпущена в виде книги, и до сих пор она хранится в Антсверкской библиотеке имени Марвина Дотина. Более поздние хранители библиотеки, когда проводили перепись и категоризацию книг, то ли по ошибке, то ли из-за того, что не могли определить категорию книги, в итоге категоризировали её как духовную литературу. Представляешь?! Вот дураки! Вот такая сказка. Ну да ладно. Теперь, сынок, пора спать. Завтра рано вставать. Скотину нужно будет гнать к Орлиному Носу, – и нежно поцеловал сына в лоб своими иссохшими от западного ветра губами.
Суд над реальностью
Идея для этого рассказа была навеяна прочтением произведений: «Процесс» Франца Кафки, «Посторонний» Альбера Камю и «Приглашение на казнь» Владимира Набокова, и, соответственно, этим авторам посвящается.
Чешские фамилии героев и названия мест не означают, что дело происходило в Чехии, это сделано лишь в память о Франце Кафке. В сущности, дело происходило в вымышленном государстве, прототипом которого является весь прохристианский мир.
Эпиграф
«Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем само преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, непременно ещё надеется, что спасётся, до самого последнего мгновения. А при убийстве по приговору всю эту последнюю надежду, с которой умирать в десять раз легче, отнимают, и в этом вся ужасная мука состоит, и сильнее этой муки нет на свете».
