– О чём?
– Что ты того…
– Чего – того? – не догадался Егор.
– Лысого гоняешь! – ребячился Песок, показывая снующую вперёд и назад руку.
– Ты, Виктор, правда дурак? – сказал Егор таким тоном, каким ни разу к Пескову не обращался.
– Не, ну, а что такого? Я всё понимаю: надо дух переводить? Пар спускать! Если не так – давление заработаешь! У нас, мужиков, на это всего одна форсунка… А что? Врачи говорят: нет ничего постыдного, только польза одна! – оправдывался Песков. – А как моряки без женщин? Сначала придумали себе, что женщина на корабле к несчастью, а потом – сами… а так бы взяли одну-две и ходили бы, как в наряд, по графику! Не, ну, а что делать, когда гудит там как ветер в трубе? Терпеть, что ли – до звёзд в глазах? У меня – когда так… я вообще ни о чём другом думать не могу, всё одно на уме будет!
– Вить, моряки потому и придумали, что к беде, чтобы ещё большего несчастья избежать, – сказал Бис.
– Ну, понятно–понятно, – виновато заговорил Песков, как если бы сам был застукан.
– Ты присядь, подожди минутку, пока я собираюсь…
Виктор сел напротив и внимательно следил за руками Егора, пока тот соединялся с бионогой, будто готовился быть санитаром. Морщился, не замечая себя, как если бы съел несъедобное и его вот–вот стошнит.
– Готово! – поднялся Бис, застёгивая китель.
– Слава богу! – признался Песков. – Мне чуть плохо не стало!
– Я видел…
Оба в голос рассмеялись.
– Эй, Кибо, ебальники завалили!
Оба, также в миг, умолкли. Будто за окном бабахнуло и все прислушались: где, и будет ли ещё?
– Это он нам? – прошептал Песок удивлённо.
– Это он мне, идём, – сказал Бис. – «Кибо», это мой позывной.
Забравшись в машину, Виктор открутил оба окна.
– Сейчас артиллерия частенько работает, так что я теперь даже музыку не включаю, чтобы слышать, что вокруг. И не пристёгивайся, – проинструктировал он, – чтобы в случае чего быстро выбраться…
Егор кивнул, не возражая.
– Как тебе город? – спросил Песков, оказавшись на широкой улице.
Егор на секунду стушевался, почему–то сначала пожав плечами:
– Похож на курортный в межсезонье… Но, иногда напоминает аккуратное кладбище – цветы, памятники, тишина… из посетителей – старики и вояки…
– Это ты точно подметил! Но людей осталось много, ты это зря… Люди здесь – главное! Гражданские здесь – своего рода вариант сопротивления! Какой был бы смысл защищать пустой город без людей?
– Согласен, – кивнул Бис приятно удивлённый таким взрослым взвешенным заключением. – Давай только сразу на почту, позвонить надо срочно домой…
– Какую ещё почту?! Держи! – протянул Песков мобильник. – Сейчас станцию вай–фая найдем, чтобы сигнал был нормальный – отсюда только так звонить можно, пока без всяких префиксных кодов! Набирай пока номер!
Егор без труда, на память, набрал номер телефона. В действительности, номеров, которые Егор помнил было два – Катин и генерала Рябинина. Знал их на память – тренировал её таким образом. Записывать два десятка последовательных цифр, присвоенных абоненту, в специальную книжку или блокнот не было никакого смысла. К тому же Егор давно не пользовался мобильником – звонил редко, из таксофонов, да, и кому было звонить – даже разволновался, когда услышал в трубке стон длинных гудков; вышел на улицу.
– Здравия желаю, товарищ генерал! – почти шепотом произнёс он. – Это я, Егор!
– Егор, дорогой, ты?! Ну, слава богу, жив, бесов сын! – несознательно сказал Рябинин, как иной раз отзывался о нём ещё в штабе группировки войск, в Ханкале, распрямляясь над оперативной картой. – Какого чёрта, не на связи! Опять за старое – режим радиомолчания соблюдаешь?! Сейчас – мобильники у всех под рукой! Тебе он на кой чёрт?! Селфи делать?!
– Не завёл ещё мобильника, Владимир Лукич, – стал оправдываться Егор. – Звоню с чужого… Не было возможности завести…
– Ладно… – закончил наконец Рябинин тираду, – …извини! Наверняка, времени у тебя мало. Говори: где ты? как устроился? какая помощь нужна? Рассказывай! У вас уже война вовсю? Или опять брешут в телевизоре?..
– Да, какая война, Владимир Лукич?! Зачатки нового феодального строя… Устроился нормально, в батальоне «Восток» я…
– В чеченском?!
– Нет, батальон местный…
– Кто комбат?
– Ходарёнок командует… Нормально всё, товарищ генерал!
– Нормально? – повторил генерал. – Помощь требуется?
– Нет, спасибо! Звоню – отметиться, что всё в порядке.
– Ну, хорошо! Будь на связи, пожалуйста, понял? И, давай, береги себя!
– Понял, товарищ генерал, – сказал Егор напоследок.
Он стряхнул телефонной трубкой, точно сбросил звонок. На сердце стало теплее и спокойнее, будто поговорил с матерью и отцом, о которых боялся думать и потому не звонил, чтобы не беспокоить стариков. Катя никогда не переставала поддерживать с ними связь, даже после расставания с Егором, и – он был уверен, что – так было лучше.
Егор вернулся в машину с угасающей улыбкой на лице.
– Дозвонился? – спросил Виктор, заметив на лице радость.
– Дозвонился.
– Отлично. Теперь пожрём?
– Пожрём.
Они сели в ближайшем кафе, сразу заказали чаю, и попросили меню.
– Егор, давно хотел спросить… – имея тайный страх оказаться таким, как Егор, ввиду ухудшения военно–политической ситуации на Донбассе и соглашаясь со сложившимся почти за сорок лет локальных войн стереотипом: «пусть лучше сразу убьют», Виктор поинтересовался, – …тяжело жить на протезах? Танцевать на них, правда, можно, как лётчик из фильма, Мересьев?
– Ты про «Повесть о… человеке? – уточнил Егор.
– Да, про неё… Мог он так в жизни? Танцевать там… управлять самолётом?
– Вопрос, конечно, интересный, требующий отдельного исследования, – пожал плечами Егор с тем важным и вдумчивым видом, с каким говорят о серьёзных научных трудах. – Это, вроде, правдивая история… И всё же, чёрт его знает, что можно было и чего нельзя на протезах прошлого века?..
Пескову представилось, что вся эта история с исследованием – про сморщенных академиков РАН в залатанных на локтях истлевших пиджаках:
«Хотя… – всего на мгновение согласился он, – это уже не элитарный клуб почтенных старцев: учёных нет, открытий – ноль, прорывов – тоже. Туда заехали чиновники в костюмах на крутых иномарках – плагиатят, покупают и продают академические звания, земли и здания… Министры, губернаторы, депутаты Госдумы без ученой степени – редкостью советской эпохи… правда, чтобы дербанить наследие Академии ученым быть не обязательно…»
Виктор поморщился на себя и беспорядок своих мыслей, и уставился на Егора. Ему нравилось, что Егор разговаривает с ним всё–таки как с равным и очень редко с высока, откуда–то из возраста отца и деда, пусть и был старше. Бис упрямо не заводил разговоров о прошлом, агрессивно разделив жизнь на «до» и «после» подрыва. Впрочем, о жизни с протезами рассказывал, куда охотнее и даже с удовольствием, чем о жизни до них, во всяком случае так казалось, словно он не желал ничего помнить или обсуждать, кроме, разве что о праведности войн, будто была в этом какая–то особая философия. Виктор не спорил, просто не хотел разбираться и понимать этого философского дерьма, для себя сразу решив: Бис так считает – и пусть. По нынешнему положению Пескову хватало нравоучений Ильича – основного водителя Медведчука, который в силу возраста и местами скверного характера в одностороннем порядке взял над юным Витькой шефство. Витька без особого напряжения сносил эти бесплодные усилия старика и только посмеивался над ним.
– …Мой первый протез был с коленным модулем – тупо сгибающейся палкой с шарниром. – Начал рассказ Егор без особой благодарности и мягкой памяти о нём. – Протез был лёгким, и это, пожалуй, был его главный минус. Думаю, он был легче оторванной ноги… Принцип ходьбы был прост, как всё гениальное – «выкидываешь» протез вперёд, ставишь на пятку, переносишь на него вес тела, шагаешь здоровой ногой, и так дальше… Правда, на нём я без конца падал, а это – то ещё зрелище, и – так себе удовольствие!
– Сильно «палка» отличался от нынешнего? – поспешил спросить Виктор.
– Безусловно! – отхлебнул Егор чаю. – Я когда на этот уверенно встал, думал, с размаху могу обвалить угол дома – зацепи его плечом! О, какую силу ощущал! Но, спуск и подъем по лестнице – это основа различий. Можно, конечно, подниматься и спускаться приставным шагом с сохранной ноги, как учат на любом протезе. На первом, при спуске сначала ставился протез, а затем здоровая нога, а при подъеме – наоборот… Конечно, это прошлый век! – махнул Егор рукой. – Другое дело, с модулем бионическим: внешний источник питания, три с лишним килограмма, надёжный, уверенный, устойчивый… электронный! – чуть ли не по слогам с удовольствием произнёс Егор. – За семь лет на «сгибающейся палке» я почти привык ходить как пират Карибского моря. Мозг считал, что ходить можно только так, не иначе, и я уже не мог вспомнить, как ходят обычные люди. Первые шаги на бионическом – мне дались трудно, как годовалому. Принцип ходьбы отличался от прежнего кардинально. Протез уже ненужно было ставить на пятку и строго следить за этим. Ставился на ступню с едва заметным углом, полным переносом веса на него, дальше – шаг здоровой и толчок от земли пальцами протез. Вот, и вся любовь!.. Помню, через двадцать минут я уже ходил по залу без посторонней помощи. Но сложности, как уже говорил – в подъёме и спуске по лестнице, в особенности, когда мозг не доверяет протезу. Чтобы спускаться переменным шагом, как это делаешь ты на родных ногах… – Егор невольно стал изображать руками ноги, те ведь были в аналогичных условиях, – …нужно пяткой встать на край ступеньки, за счёт веса согнуть протез в колене и в этот момент здоровой ногой шагнуть вниз. Колено держит всё тело и не даёт упасть. С подъемом немного сложнее: перед ступенью нужно протезом взмахнуть назад, – как бык копытом, – протез сгибается, в этот момент заносишь его на ступень. Коленный модуль фиксируется в таком положении, помогая подняться и разогнуться, вместе с постановкой здоровой ноги выше… Сейчас спуски и подъёмы по лестнице, прогулки в горах и в лесу для меня не проблема, обхожусь без поддержки, если только не слишком крутой склон…
– Как ты всё вытерпел? – с сочувствием в голосе сказал Песков. – Это же пиздецки тяжело и наверняка больно?!
– Первые года два я практически не вылезал из госпиталей, если б не они, я бы убил себя гораздо раньше. Может быть, сразу, как только окреп. Но, потом смерился, привык, нашёлся смысл – уцепился за жену, как за спасительный круг, которую гнал от себя в надежде, что уйдёт, а она осталась. Как–то договорились, что попробуем жить вместе – ради сына. Последующие пять–семь лет я жил вполне активной жизнью: перевёлся в Москву, продолжил служить в спецназе, старался не отставать от братишек, занимался спортом, домашними делами, сыном… – Егор замолк, словно вспомнив что–то тяжёлое, осёкся, будто обжёгся кипятком, глотнул остывшего чаю, – вместе с этим, часто пил, думал, так притупить боль, жалел себя, требовал жалости к себе у жены, попусту изводил её и сына, до тех пор, пока они от меня не ушли… Ведь это не вся беда целиком – когда ты с протезом… даже с протезами ты всё равно – без ноги и руки: да – вернулся, да – с войны, да – едва выжил, чудом уцелел, но, можно ли назвать это целым? – выставил Егор протез. – Беда остаётся в тебе, она никуда не уходит… Она не заметна, её не видно сразу, если ты не живёшь с человеком бок о бок, потому что она здесь… – он поднёс искусственный палец к виску, – …в голове. Со мной всегда это чувство, что я умер там – в чёртовой воронке… Я этот подрыв внутри себя чувствую, как живёт, а сам я – умер… Когда живешь с руками и ногами как устроено, привык и думаешь – так будет всегда и вдруг жизнь без жалости забирает у тебя ногу или руку – так не хочется расставаться со всем этим… Это ведь очень трудно – бороться каждый день со всем миром, с самим собой, с тем, что невозможно делать без руки или ноги… или – без того и другого сразу.
– Блядь, мне этого даже не представить! – сказал Виктор проникновенно.
Егору вдруг померещилось, будто он тянет Пескова взашей в воронку своей катастрофы.
– Сейчас же ты в норме! – жизнеутверждающе заявил Песок. – Смотришься – супер прикольно! Ты же выбрался?
– Нет, Вить, не выбрался. Я оказался слабаком, не смог удержать эту силу. Я растратил её на поиски загадочного тумблера, который, рассчитывал, разом отключит глубокое чувство безысходности и крушение прежней жизни… Но, никакого тумблера не оказалось и дело было ни в нём…
– В чём тогда?
– В семье, – сказал Егор с горечью. – В семье: в жене и сыне; моя сила была в них с самого начала. Я пренебрёг этой силой. Я её попросту проебал!
– Где они теперь? – осторожно спросил Витька, чувствуя, что ступает на чужую запретную территорию.
– В Москве… – сказал Егор.
– Так чего ты уехал от них?
– Мы уже два года не вместе, – сказал Егор, потеряв голос и закашлявшись как старик прокуренным горлом.
– А хотел бы? – прицепился Витька.
– Больше жизни… – признался Бис так жалостливо, что Песков, какое–то время назад ощутив излучаемую человеком напротив магическую силу при одном только упоминании о спецназе, вдруг увидел его ничтожность и уязвимость, будто выданная авансом ценность была вручена зазря и теперь он, Виктор, может совершенно законно и обоснованно забрать её, лишить этого права и даже справиться с эти жалким калекой–спецназовцем одной левой.
Так случается часто, что молодые люди, вроде Пескова, не всегда со зла, а в силу возраста и характера, неспособны иначе дифференцировать себя с обществом, кроме как установив свою собственную уникальность исключительно по факту вероятного доминирования или физического превосходства над другими, проще говоря, при помощи кулаков. Как и многие, Виктор Песков допускал это несознательно.
– Так чего ты тут! – понизив голос, сказал Витька, будто злясь.
– Уже поздно… Слишком долго я не считался с ними, считая семьёй спецназ: «Это моя семья! – говорил я. – Другой семьи не будет!» – так я думал. Знал, ведь, что прекрасно спецназ обойдётся без меня… и боялся, что я без него – нет. Весь смысл моей кропотливой борьбы тогда заключался в службе в спецназе, в поддержке братишек, в преодолении себя ради того, чтобы вновь оказаться с ними на войне. А для чего мне это было нужно – я ответить не мог… Однажды в госпиталь приехала женщина, звали её – Мэри Бушуева. Солдатики, за её кукольный вид и немного угловатую походку, прозвали – Мэри Поппинс. Выглядела потрясающе, не хватало только шляпы и зонтика, чтобы летать. Она была первой и, наверное, до сих пор остаётся единственной женщиной в стране покорившей знаменитый Нью–Йоркский марафон… Помню: март, в Москве еще лежал снег, а в коридоре главного военного госпиталя Бурденко, какая–то женщина вкусно так рассказывает, что в Зугдиди, – это в Грузии, – уже вовсю цветут цветы и мандарины… Я тогда, лежал в палате, а у меня в голове запах цветущих мандариновых деревьев стоял – так она вкусно рассказывала. Она могла без конца говорить о Грузии, о тамошних людях, их жизни, о грузинском гостеприимстве, ну, как любой о родной любимой земле… Ты когда–нибудь был в Грузии?
– Нет, никогда, – покрутил головой Песков.
– Я тоже… Тогда – у меня по Грузии слюни текли, как хотелось там оказаться, а с августа восьмого совсем перестал думать, какая–то вина появилась необъяснимая… Мэри была без одной ноги – правой – ещё в детстве на каком–то семейном празднике к ним во двор залетел грузовик и придавил её к дому – ногу отрезали; но я в жизни не встречал более счастливого и жизнерадостного человека. Она как живая розетка заряжала меня энергией, правда, ненадолго. После – всё равно возвращалась моя тянучая тоска… Обо всём она говорила такими простыми словами, и я никак не мог взять в толк, как она это делала. О своей безграничной радости говорила: «…я не умная женщина, поэтому мне всё легко в жизни удаётся. Когда много думаешь, как начать, всегда находятся тысячи причин ничего не делать». О своём протезе говорила: мой протез–«мерседес»… Потом, она рассказала мне о марафоне и протезе, на котором я когда–нибудь смогу побежать… буквально, бежать, – сказала она… Затем ко мне пришло осознание, что жизнь, которую я жил, направленная на защиту Отечества, закончилась. Если ты военный – твое предназначение воевать. Быть спецназовцем с оговоркой «годен с ограничениями», сидеть в штабе – меня не устраивало, и я принял решение об увольнении. Просто понял, что всё, что я мог отдать Родине, я отдал. Пришло время подумать о своей настоящей семье, но к тому моменту от семьи уже мало что осталось.
– А эта, твоя Мэри, симпотная?
– Она была замужем, – догадался Бис в чём дело. – Вышла – уже без ноги…
– Не, ну, а что? – сказал Витька. – Я тут, в «инсте» видел тёлочку – глазки, реснички, губки, как у уточки, сисечки, попка, ну, просто огонь! – Витька шумно втянул воздух ртом, «подобрав» распущенные слюни, которых не было, – …тоже протез ноги, но красивый… почти как твой, но посочнее цветом… как «Феррари»! Я после знакомства с тобой обращаю на таких людей внимание, – да!.. Короче, я б ей вдул! – признался Витька. – Реально! Ну, чего ты так смотришь?
На лице Биса застыло изумление, будто он подавился рыбьей костью.
– Бля, у тебя лицо, когда ты так… как у маньяка! Правильно, тебе тёлки не дают! И я б не дал, а вот ей с протезом – реально бы вдул!
– Дурак, ты, Витька! Ой, дурак! Двадцать три года – и такой, блядь, дурень?! – смеясь одними уголками рта, сказал Егор. – В твоём возрасте – я уже ротой командовал, два ранения получил, у меня жена и сын были… – снова вспомнил Егор, – …а у тебя – одно на уме?!
– Ты потому несчастный такой, что всё у тебя в прошедшем времени! – сказал в ответ Песок. – А у меня, – в будущем! Как раз к мои тридцати шести! И то не всё, всего не надо: командовать – не моё, ранения – спасибо, ни к чему… В двадцать три у меня план: вдоволь натрахаться!
– Давай–давай, герой–осво… осеменитель!
– Это, может, патология какая–то, Егор? – осторожно спросил Песков. – Протез меня теперь не сильно смущает! Даже наоборот…
– Если ты насчёт девушки на протезе, то тебе так кажется, – развеял Егор сомнения. – Это твоя дурная фантазия, извращенец! Вот, посмотришь: она ровно до момента, когда ты увидишь её без протеза, без «Феррари», как говоришь; пока не окажешься с ней в постели – она ведь не будет в постели с протезом? Всему виной телевизор и всякая толерантная хуйня по разным поводам! Для начала: вспомни своё лицо, когда я протез прилаживал!.. Но – твой интерес, как и испуг – это совершенно нормальная реакция на такого человека, ведь это искажение тела, не норма. Я это понимаю так, и другие, думаю – тоже. Поэтому добиваться особой толерантности у окружающих не вижу смысла. Я чаще скрываю протезы… хотя, иной раз, с удовольствием, могу одеть шорты или проехаться в общественном транспорте. В основном я и так езжу на нём, это единственная льгота, которой я пользуюсь ежедневно. Мне там уступают место, в основном, бабушки, но я не сажусь. Вообще, уступают многие: чаще – женщины, иногда – молодые люди. Если еду далеко, конечно, сажусь, пока не зайдёт какая–нибудь типичная профурсетка и не скажет: «Молодой человек, какого чёрта вы сели на место для инвалида!». И я всегда вежливо говорю, что, если скажу – ей станет стыдно, и, как правило, она смущённо уходит. Но если не сработало – задираю штанину, нажимаю на протезе кнопку, нажав которую нога совершает вращение на триста шестьдесят градусов, и барышня исчезает.
– Ага! Ты лицо своё… вежливое, видел? – улыбался Песок от удовольствия. – А протез такой как достался?
– Когда Мэри Леонтьевна рассказала о протезе, на котором я смог бы бежать – занялся марафоном. В Чечне, во время войны, мне много приходилось ходить пешком, маршруты войсковых колонн простирались на многие километры от одних застав до других, самое большее, что мне приходилось преодолевать за день – тридцать километров в полной боевой экипировке… К тому же, после подрыва у меня появились сопутствующие проблемы с артериальным давлением, появлялись напряжение и панические тревоги, – так врачи называют возбуждение на уровне коры головного мозга, – поэтому, как только давление о себе заявляло мне первым делом хотелось пробежаться, просто перейти с шага на бег. Но на том протезе, который был, это было невозможно. Вот, тогда я и решил заняться марафонской ходьбой, попробовать…
Появилась официантка с подносом, на котором парила тарелка с борщом, пампушками с чесноком, блюдце со сметаной и горчицей, нарезка сала с чёрным хлебом и зелёным лучком.
– Второе будет позже, – предупредила она.
Песков уставился пустыми голодными глазами на Биса.
– Нихуяси ты набрал! – сказал он.
– Это всё идёт к первому… – пояснила официантка.
– Попробуй пока сало… – сказал Егор, – …вот, хлеб, – ткнул он в хлебную тарелку, занеся ложку над паром. – Хорошо не левую оторвало… – признался Бис радостно, следя, что скажет на это Витька, но, тот ничего не ответил, был занят, – …повезло, что левша, всё полегче даётся!
Витька закинул в рот сала и захрустел зелёным лучком.
– Вить, ну, а ты, за что приехал воевать? – спросил Егор, дуя в ложку.
– Русских приехал защитить… – Песков сглотнул жёванное, – Нашу землю… – сказал он. – Отстоять жизнь и свободу для русских!
– Это же не наша земля. Это земля другого государства…
– Знаю, знаю… но люди–то наши, русские?!
