Зато прапорщик кружил вокруг меня, точно коршун над добычей.
Я крутил подряд все гайки, что обнаруживал на станке, в разные стороны, создавая иллюзию активной деятельности. Прапорщику однообразие моих операций внушало подозрение.
– Скажи, что ты делаешь? – однажды не выдержал он.
Терять мне было абсолютно нечего, и я пояснил:
– Шпиндель сошел со шпонки. Восстанавливаю строгую сосность различных калибров.
– А зачем это? – не отставал он.
– Для удобства шкалы оценки при минимальном допуске. Это резерв повышения точности обработки изделий.
– Так, так, – не очень убедительно проговорил прапорщик, и это воодушевило меня.
– А еще нарушена центровка шпонок. Отсюда разбаланс механизмов, что отрицательно влияет на толщину стружки, дает экцентриситет и может привести к полному заклиниванию механизмов вращения.
Я был уверен, что после моих тирад прапорщик немедленно отправит меня на губу, в карцер, на черный хлеб и воду.
А он неожиданно спросил:
– А машину ты починить можешь?
– Запросто. Но сейчас я занят.
– Понимаю, понимаю. Я подожду.
– А что у вас?
– «Запорожец» барахлит.
– Ну, это пару пустяков, – успокоил я его.
Позднее я уяснил причину его странного поведения. Когда-то он заведовал складом обмундирования. Потом то ли попал под сокращение, то ли не сжился со сменившимся начальством и его бросили на ремонтную роту.
Каждый день я популярно объяснял прапорщику суть моих манипуляций с гаечным ключом.
Странное, думаю, у него создалось впечатление о работе токарного станка и его ремонте.
Но всему приходит конец.
С очередных соревнований явился лейтенант и поинтересовался как движутся дела с ремонтом.
– Починил, – небрежно сообщил я, как о пустяке.
– Что? – изумился лейтенант. – Покажи!
– Сейчас. Алик подтянет провод.
– Он расправляет провод, чтобы его выпрямить, – вставил свое слово прапорщик.
– Вижу. А зачем?
– В сети ток переменный, а для питания станка нужен постоянный. Вот он его и выпрямляет – по кривому проводу прямой ток не пойдет, – пояснил Тищенко.
– Кто это сказал?
– Рядовой Семенов!
Лейтенант последовательно посмотрел на меня, на Утеева, на прапорщика Тищенко. И отвернулся.
Плечи его затряслись.
– И что скажешь? – повернулся он ко мне.
– Товарищ прапорщик совершенно прав! – невозмутимо ответил я. – Алик, давай конец!
Я вставил провод в нужное место. И нажал зеленую кнопку. Шпиндель зажужжал и закрутился.
У меня не хватит слов описать, что я увидел на лицах моих боевых товарищей. И я не стал делиться с ними моим открытием на маленькой, замазанной краской железной табличке было впечатано 380В, тогда как в обычной сети, как известно, напряжение составляет ровно двести двадцать.
Боевое крещение.
Человек в военной форме – это еще не солдат и не боец. Это так – актеришка, ряженный.
Мужчина становиться воином, только ощутив в руках тяжесть настоящего боевого оружия, выстрелив из него, почувствовав кисловатый запах сгоревшего пороха и разглядев вдалеке падающего вверх тормашками врага.
Лишь после этого он может принять присягу и из обыкновенного носителя брюк превратится в настоящего бойца.
Так рассуждал наш лейтенант, прохаживаясь вдоль строя в огневом городке, куда нас привели для первой для меня стрельбы.
– Чтобы стрелять, надо еще и понимать, что делаешь. А для этого надо знать устройство автомата.
– Так точно! – подтвердил я, довольный, что мое мнение совпадает с мнением командира.
– Может ты уже все знаешь? – вкрадчиво осведомился лейтенант.
– Может быть. Хотя и не очевидно.
– Тогда ответь: что это? – спросил он, указывая на дуло автомата.
– Штучка! – бойко отрапортовал я.
– О-о!.. – застонал лейтенант. – Это называется… – Он обвел строй испытующим взглядом. – …Это называется – целик!
– Вот оно где! – дружно восхитились все.
– Рядовой Семенов, о чем ты думаешь?
– О целике, товарищ лейтенант.
– Вот и неправильно. Это основная ошибка молодых.
– Почему?
– Запомните и зарубите себе на носу: в армии не думают. В армии исполняют приказы.
– Есть! Так точно!
– Продолжим!..
Лейтенант показал, как, собственно говоря, производится процесс стрельбы. Как пристегивается магазин с патронами, где находится предохранитель и как он снимается. А уж как нажимать на курок не надо было и объяснять.
Само упражнение тоже не выглядело сложным. Надо было по приказу командира по очереди выйти на огневой рубеж, занять положение лежа. И из этой позиции стрелять по мишеням, изображающим противника.
Чтобы никто не перепутал направление стрельбы и внешний вид неприятеля, мишени предварительно подняли.
Надо сказать, это был отличный противник. Безоружный, беспомощный, он торчал высоко и хорошо выделялся своим темно-зеленым цветом на фоне скошенной желтой травы.
Он был так крупен, заметен, легко различим, что поражать его из такой удобной и безопасной позиции, как положение лежа, было стыдно и неловко.
Когда подошла моя очередь, я лихо защелкнул магазин, спустил с предохранителя и передернул затвор.
– Разрешите бабахнуть по гадам стоя? – обратился я к лейтенанту.
Он в ответ что-то гыкнул, поднял руку и стал медленно отступать в сторону.
Помня мамино воспитание, что неприлично разговаривать с человеком, стоя к нему боком, я стал поворачиваться за ним.
Лейтенант зачем-то все шел и шел по кругу, держа одну руку на весу, а другой осторожно водя сверху вниз. Словно гладил дикое животное.
В конце концов он оказался напротив мишеней, и я опустил ствол, потому что при стрельбе по врагам мог зацепить лейтенанта.
Он выдохнул, как будто перед этим целый час вдыхал, и повел шеей.
– Отставить!
После окончания занятий я подошел к лейтенанту.
– Ваш пример с зарубкой на носу мне кажется не очень удачным.
– Почему?
– На своем носу ничего не увидишь. Можно только вывихнуть глаза. Чужой нос подошел бы лучше. Но если его обладателя переведут в другое подразделение, процесс полностью нарушится.
Федя – хлеборез.
Моя история на стрельбе, никаким образом не помешала мне принять присягу.
– Теперь ты настоящий солдат, – философски заметил Тищенко. – Тебе можно поручать боевое задание.
– Есть!
– Про еду – это кстати. Сегодня будешь в хлеборезке резать хлеб к обеду.
– И это боевое задание? А где же противник, враг?
– А ты представь себе, что буханки это и есть твой противник. И тебе поручается изрубить его на куски.
Довольный своей остротой, прапорщик завел меня в помещение хлеборезки и легкомысленно оставил наедине с вооруженным врагом.
Некоторое время я добросовестно вздымал и опускал нож. Пока сама монотонность процесса не стала действовать мне на нервы. Да и число целых буханок почти не убывало. Без выдумки и азарта здесь не обойтись!..
И тогда я согнулся, отклячил зад и представил себе лихим кавалеристом, скачущим на отчаянном коне, для чего даже выгнул ноги колесом.
И я поскакал, поскакал, поскакал…
Пыль летела из-под копыт. У меня в руке сверкала как солнце шашка. И я без устали рубил врагов направо и налево. Как капусту, на мелкие части, в куски, в крошево!
Я успел положить, наверно, целую дивизию. Когда в хлеборезку заглянул прапорщик. В этот момент я расправлялся с последней буханкой.
– Боевой приказ выполнен. Враг разбит, – отрапортовал я. – Закурить не найдется.
– Ты остынь, дружек, остынь, – дружески успокоил меня прапорщик, отбирая нож. – А закурить я тебе найду. Непременно найду. Не волнуйся.
И он ласково улыбнулся мне.
Сортир.
– Сегодня! Ты! Будешь! Убирать!.. – медленно и торжественно объявил мне прапорщик Тищенко. – … Сортир!
– Почему? – спросил я.
– Потому что тебе дается настоящее боевое задание.
И он поведал мне о значении и роли этого важнейшего и нужнейшего заведения в армейской жизни.
Ведь что в армии главное? Постоянная и непрерывная боеготовность личного состава! А обладает ли ею спешащий сюда человек? Способен ли он быстро и четко выполнить приказ командира?
Нет, нет и нет!
В этот скромный, можно сказать убогий кирпичный домик, выкрашенный в зеленый цвет, спешит озабоченный, напряженный гражданин, абсолютно непригодный для боевых операций.
