– Лучше бы это сделал он! – вскричала обезумевшая от горя Рада. – О, да лучше я достанусь палачу, чем тебе!..
– Ну уж нет, даже не надейся, – жёстко обрубил больно задетый священник. – Ты дала мне слово, помнишь? Свою часть уговора я выполнил, девушка. Сегодня ночью ты выполнишь свою!
От этих страшных слов освобождённая узница замерла, подняла всё ещё затуманенный слезами взор на мучителя – и обмякла, почти лишившись чувств от нервного потрясения и ужаса предстоящей ночи. Перед глазами всё поплыло, силы окончательно покинули хрупкое тело; бродяжка молила милостивого Дракона лишь о том, чтобы умереть прямо сейчас. Гожо не любит её, а, значит, жить больше незачем; к тому же перспектива лечь в постель с погрязшим в грехе церковником казалась сейчас страшнее смерти, которая могла принести желанное освобождение от боли, страданий и сердечной раны.
Буша аккуратно уложил плясунью, безмолвно шевелящую губами, точно она шептала молитвы, на тюфяк и осторожно провёл пальцами по щеке; откинул со лба прядь тёмных волос. Сейчас эта дикая кошка казалась такой трогательно-беззащитной, что Михель невольно проникся её горем. Даже беспрерывно терзавшая похоть куда-то испарилась, уступив место тихой нежности. Хотелось утешить, успокоить, стереть эти скорбные морщинки с милого личика. Влюблённый что угодно бы отдал, чтобы увидеть улыбку Рады, но мысль отпустить без всяких условий, ничего не требуя взамен, даже не пришла в голову. Он слишком долго боролся за возможность разделись с прелестной маленькой нищенкой сладчайший из грехов, слишком сильно страдал, слишком многое поставил на карту, чтобы теперь отступить. Нет, священник ни за что на свете, будь ему даже обещано вечное блаженство под крылом Дракона, не отказался бы от возможности провести эту ночь со златоокой красавицей.
Некоторое время Буша ещё бережно поглаживал тонкую ручку, сидя рядом с Радой, невидящий взгляд которой безразлично застыл. Наконец поднялся:
– Приходи в себя, переодевайся и уходи отсюда. Я отдал соответствующие распоряжения, тебя не станут задерживать. Буду ждать у Моста трёх опор. Не задерживайся, дни сейчас короткие, скоро начнёт темнеть.
Плясунья чуть встрепенулась. У ворот Моста трёх опор, она не ослышалась?.. Церковник что же, правда верит, что она придёт? Раздражённая на саму себя за настойчиво призывающий сдержать клятву голос совести, Рада перевернулась на бок. Услышала шаги поднимавшегося по ступеням священника и звук открываемой крышки люка. На сей раз её не закрыли.
Опустошённая, освобождённая узница лежала на тюфяке, вперив невидящий взор высохших глаз в камень стены. В голове билась одна-единственная мысль: «Он меня не любит». Если после вынесения приговора Радой завладело отчаяние, то теперь сердце переполняла неизбывная тоска. Горечь оказалась настолько сильна, что быстро переросла в тупое безразличие к собственной участи. Несчастная лежала неподвижно до тех пор, пока не погас выпивший масло до дна огонёк лампы и камера не погрузилась во тьму. Слабый свет лился лишь из открытого люка, напоминая, что пора уходить из мрачного подземелья.
Медленно поднявшись, плясунья ощупью отыскала оставленную священником одежду, облачилась в новый наряд, с омерзением отшвырнув тюремную рубаху, и осторожно поднялась наверх. Стражник, скучавший в конце освещённого несколькими факелами коридора, коротко кивнул и повёл бывшую заключённую петляющими коридорами. Никто не пытался чинить им препятствий: быстрые взгляды встречавшихся на пути людей скользили по серому, чуть припухшему личику холодно и равнодушно. Наконец входная дверь тюрьмы распахнулась, выпуская Раду на залитый солнцем двор.
Солнце!.. Сколько же она его не видела?.. Безразличие, вызванное горестным потрясением, несколько пошатнулось. Зажмурившись от белизны покрытого снегом тюремного двора, малютка вдыхала морозный свежий воздух, так разительно отличавшийся от затхлой подвальной сырости. А потом, словно очнувшись, выпущенной из клетки птичкой поспешила по направлению к воротам крепости, желая как можно скорее покинуть неприветливое сооружение, приносящее людям столько горя и мучений.
Стоило угрюмому стражу распахнуть тяжёлую дверь, как вылетевшая на улицу Старой Рутны красавица замерла в нерешительности. Куда же направиться?.. Совершенно точно не туда, где ждёт похотливый святоша. Он, конечно, выполнил свою часть сделки, но ведь именно по его вине Рада оказалась запертой, значит, она, без сомнения, ничем не обязана за спасение. На секунду перед плясуньей возник образ сурового председателя церковного суда, на коленях молящего о капли любви… сдержанная нежность и попытки порадовать скромными подношениями… забота и пылкие взгляды, особенно выигрышно смотрящиеся на фоне холодного равнодушия предателя Гожо. Бродяжка решительно тряхнула головкой, разгоняя зародившиеся в сердце жалость и благодарность.
– Рада! – от стены соседнего дома отделились две фигуры и быстро пошли к ней.
– Джура, Зурало!.. Откуда вы здесь?
Снег приятно захрустел под мягкими сапожками, когда плясунья бросилась навстречу.
– Пэтро предупредил Баро, что тебя вот-вот выпустят и может потребоваться помощь. По его приказу мы дежурим тут каждый день по очереди. Здорово, что тебя выпустили именно сегодня! – быстро проговорил Зурало – крепкий светловолосый детина на две головы выше Рады, под курткой которого всегда пряталась увесистая дубина.
– Пойдём скорее домой, такую пирушку закатим!.. – добавил коренастый, косящий на один глаз Джура. – Баро, небось, заждался уже. Каждый день про тебя справляется.
– Я… – красавица заколебалась: ей не хотелось домой, не хотелось сидеть в духоте среди хмельных друзей и подружек. – Передайте отцу, что я приду позже. Хочу немного прогуляться после тесной клетки.
– Составить компанию? – тут же вызвался молодой силач Зурало. – Пэтро говорил, тебя надо защитить от кого-то. Только укажи, а мы уж…
Оба парня недобро ухмыльнулись.
– Нет, это лишнее, – быстро отказалась желавшая остаться наедине с сердечной болью Рада. – У меня нет никаких проблем, правда. Не от кого защищать. Просто хочу побродить в одиночестве.
– Как скажешь, – кивнул малопривлекательный, но очень деликатный и чуткий Джура. – Только возвращайся поскорее, не то Баро нам головы оторвёт.
– Конечно.
– Ну мы пошли, – неуверенно проговорил красавчик-великан и добавил: – Добрый у тебя наряд. Пару золотых, поди, стоит. Неужто в тюрьме такие дают?..
– Это подарок, – ответила плясунья и поскорее свернула беседу, предотвращая дальнейшие расспросы: – До встречи!
– До встречи! – в унисон ответили вслед удаляющейся подружке Джура и Зурало.
Глава 4
Выйдя из тюрьмы, Михель Буша замер в нерешительности. Недоверие и ревность терзали раскалённым железом. Смеет ли он надеяться, что Рада не обманет и не попытается укрыться в трущобах среди бродяг?.. Вмиг ослабевший настоятель вдруг почувствовал, что добыча, столь крепко схваченная им, ускользает. Притаившись за углом, укрывшись чёрным плащом с ног до головы, священник ждал появления предмета своей болезненной страсти.
Солнце перевалило далеко за полдень, когда освобождённая узница показалась на залитой солнцем ослепительно-белоснежной площади. О, как прекрасна плясунья казалась в тот момент в новом наряде и мягких сапожках!..
Неожиданно к Раде приблизились двое мужчин, по виду – отребье из квартала бедняков, воры или нищие. Михель настороженно наблюдал из укрытия, боясь, что красавица сейчас уйдёт с белобрысым верзилой и кривым уродом. Сердце отбивало в груди быстрый неровный ритм. Однако пронесло: перекинувшись с бродягами несколькими фразами, малютка медленно двинулась прочь, петляя в заснеженных переулках. Незримой тенью следовал по пятам человек в чёрном плаще; заметить его не составило бы труда, но погружённая в невесёлые мысли плясунья и не думала оглядываться.
Куда же она?! Смятение и страх овладели священником. О, как наивен он был, полагаясь на её слово!.. Конечно же, Рада и не думала исполнять свою часть уговора. Надо было взять девицу ещё там, в темнице! Но поздно: маленькая птичка упорхнула из тесной клетки, и ни Всемилостивый Дракон, ни коварный дух зла не в силах вернуть несчастному влюблённому вожделенную добычу…
Раздавленный горьким разочарованием, Михель бессмысленно брёл за ней несколько кварталов, как вдруг оцепенение, завладевшее отчаявшимся разумом, спало. Встрепенувшись, преследователь огляделся: почти безлюдная улица на окраине города… Медлить нельзя, иначе потеряет эту ведьму навсегда!..
Рада тихонько вскрикнула, когда безжалостная твёрдая рука быстро увлекла в пустынный двор.
– Я знал, что нельзя тебе доверять, – горячо зашептал священник, склоняясь к самому уху испуганной малютки.
– Я сейчас закричу! – предупредила прижатая к стене жертва.
– Да! – внезапно отшатнувшись, рассмеялся Буша коротким безумным смехом. – Да, кричи! Опозорь меня, приговори меня!.. Ничто уже не причинит мне муки больше той, которую я испытываю. Ты, очевидно, мнишь себя несчастной, невинно пострадавшей, брошенной?.. Но ты ничего не знаешь об истинном несчастье! Смотри же, смотри на меня – вот живое воплощение этого слова! Быть священником – и любить женщину!.. Ты даже не представляешь, каково это. Знать, как за один её ласковый взгляд готов предать всё, что было дорого, попрать данные Дракону обеты, даже убить!.. И встречать лишь отвращение. Возненавидеть науку, религию, самого себя, наконец, – всё, потому что проклятая ряса никогда не позволит сделать любимую своей и только своей! Ты хочешь закричать – что ж, кричи: пусть сбегутся солдаты, пусть меня осудят, лишат сана, опозорят. Всё это не имеет значения, потому что даже упади я сейчас замертво, ты лишь переступишь через меня и пойдёшь дальше. О, девушка, неужели любовь, подобная моей, не заслуживает малой крохи сострадания?.. Неужели в твоём сердце, готовом простить низкому подлецу в белом мундире даже предательство, не найдётся капли жалости к бедному грешнику?.. Разве не был я терпелив все последние дни в надежде на короткий миг счастья? Разве не смирял неистовую страсть, терзавшую меня нестерпимым огнём всякий раз при виде тебя?.. Ах, что я говорю – тебя никогда не тронут мои слова. Глупец!.. Как мог я поверить клятвам лживой ведьмы! Воистину, любовь лишает людей остатков разума…
С этими словами священник без сил сполз по блестящей инеем стене и затих отрешённо глядя прямо перед собой. Всё для него было кончено.
Последние слова больно задели малютку. Она в волнении покусывала прелестную губку, не зная, что делать. Рада всегда считала клятвопреступление низким и недостойным поступком. Но ведь это не был добровольный выбор: обещание вырвали у неё так же, как и признание в убийстве Лайоша!.. И всё же она действительно дала слово… К тому же, не всё ли равно теперь, когда возлюбленный отказался от неё? Да, прежде Гожо говорил много красивых и цветистых фраз, но в итоге отрёкся, перечеркнув одним поступком всё, что их связывало. И плясунья никогда не видела в офицере такой страсти, какая постоянно вырывалась из церковника, как бы ни старался тот прятать жёгшее изнутри пламя.
Рада украдкой взглянула на скорчившегося на снегу сурового настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона», убеждённого женоненавистника и аскета. Казалось, всякая жизнь покинула это тело. Сейчас он не вызывал страха: маленькая бродяжка знала, что вольна уйти, и святоша не в силах помешать ей. Не вызывал и отвращения: после пережитого сегодня разочарования безумное и отчаянное влечение человека, имевшего репутацию несгибаемого столпа веры, бальзамом проливалось на раненую гордость. Очевидное страдание горящего в любовной лихорадке священнослужителя словно бы доказывало величину совершённой Гожо ошибки: променять роковую красавицу на деньги, на какую-то благородную девицу с приданым!.. Посмотрел бы он сейчас на эту картину… Сидящий у ног Рады мужчина, казалось, испытывал боль более сильную, нежели может причинить кнут, а доброе слово было ему нужнее, чем вода – умирающему от жажды.
Постояв какое-то время в нерешительности, плясунья печально опустила глаза, после чего решительно шагнула прочь из мрачного двора и, оглядевшись, поспешила знакомыми улочками.
Буша, пошатываясь, поднялся и последовал за ней. Он уже ничего не ждал, ни на что не надеялся – просто бездумно брёл за предметом своей неутолимой страсти, едва ли отдавая себе отчёт, зачем. Так только что вылупившийся утёнок инстинктивно пускается вслед за матерью, подчиняясь древнему зову природы, противиться которому невозможно, да и не нужно.
Когда низкое зимнее солнце обагрило затянувшийся белыми облаками горизонт, предвещая скорый закат, Михель оторвал взгляд от шагающей впереди фигурки и огляделся. Оцепенение как рукой сняло. Не может быть!.. Она ведёт его к Мосту трёх опор?.. Нет, это неправда, не может быть правдой! Вмиг покрывшийся испариной настоятель гнал прочь сладкую надежду: крушение ещё одной мечты за этот треклятый день без сомнения толкнёт в чёрную пропасть безумия или смерти. И, однако, совсем скоро сомнений не осталось: малютка замерла у моста. Тело священника сотрясла нервная дрожь. Неужели это всё-таки то, на что он так отчаянно уповает?..
Плясунье не нужно было оборачиваться: она знала, что Буша следует по пятам, чёрной тенью скользя по улицам Старой Рутны. И всё же красавица вздрогнула, когда он бесшумно подошёл и предложил руку. Рада отвернулась. Тогда влюблённый целеустремленно двинулся вперёд, поминутно оборачиваясь. Сердце с силой бухало о рёбра всякий раз при виде не отстающего ни на шаг девичьего силуэта.
Солнце скрылось за крышами домов, когда они были на месте. Михель, повозившись с замком, распахнул дверь, приглашающим жестом пропуская гостью. Мгновение поколебавшись, та храбро вошла внутрь. Умирающий от восторга хозяин дома последовал за ней и, быстро захлопнув дверь, запер на ключ.
– Пожалуйста, – серьёзно сказала Рада, – вы же видите, я пришла по своей воле. Не запирайте замок: достаточно я просидела в клетке.
Нешуточная борьба отразилась на лице священника. Нестерпимое желание обладать боролось с благоразумием и страхом вновь спугнуть эту прекрасную свободолюбивую птицу.
– Хорошо, – наконец с усилием проговорил Буша, вернул ключ в замочную скважину и, оставив там, быстро сделал пару шагов внутрь комнаты, словно боялся непослушания собственных рук. – Пусть будет по-твоему, дитя.
Успокоенная этим жестом доброй воли, маленькая бродяжка обвела равнодушным взором удивительных золотистых глаз небольшую, со вкусом обставленную гостиную. Настоятель, ощутимо дрожа от напряжения в ожидании вожделенной ночи, судорожно вспоминал, что же собирался говорить и делать дальше. Вдруг взгляд уткнулся в висящее над жаровней ведро. Ну конечно!..
– Пойдём, – Михель повлёк упирающуюся гостью в небольшую кухню, посередине которой обнаружилась наполненная ароматной водой бадья. – Тебе надо помыться и отогреться. Я распорядился подготовить ванну к вечеру. Вода, наверное, уже немного остыла, но вскипятить ещё одно ведро не займёт много времени. Пока поешь – кухарка должна была приготовить ужин… Думаю, он где-то здесь.
Рада в изумлении взирала на повернувшегося к ней спиной Буша, который уже возился с огнём. Она ожидала чего угодно: что церковник с жадностью накинется на неё, едва переступив порог, или на коленях будет молить о любви – но никак не горячей ванны, о которых уличная плясунья, считающая роскошью даже общественные бани, знала только понаслышке, и сытного ужина, действительно обнаружившегося здесь же. Жаркое, свежие овощи и фрукты, ароматный хлеб, сыр, ветчина… Нашёлся и кувшин с терпким, сладким вином, от которого чуть закружилась голова.
Плеск нарушил тишину дома. Ведро кипятка нагрело ещё тёплую воду до комфортной температуры. Кинув быстрый взгляд на смущённую, порозовевшую от вина гостью, настоятель поспешно вышел. Помедлив, точно недоверчивая дикая зверушка, Рада приблизилась к бадье и осторожно коснулась слабо благоухающей розовым маслом воды. По лицу тут же расползлась блаженная улыбка. Украдкой посмотрев в сторону гостиной, бродяжка быстро подбежала, прикрыла дверь и, скинув платье и сапожки, опустилась в тёплую воду.
Выходить маленькая нищенка не торопилась, опасаясь того, что ждёт её по ту сторону двери, однако не успела вода остыть, как уединение, так или иначе, оказалось нарушено.
Михель застыл на пороге, вперив горящий взор в открывшееся зрелище. Он знал, что Рада Златоокая божественно прекрасна, но не предполагал, насколько сильное впечатление произведёт её безупречное тело. Обернувшись, принимающая ванну девушка испуганно замерла, пытаясь прикрыться и чувствуя себя совершенно беззащитной под хищным вожделеющим взглядом.
Священник за время своего отсутствия совершенно преобразился: избавился не только от плаща, но и от рясы, оставшись в одном исподнем. Первый восторг, лишавший разума, прошёл: Буша постарался сохранять самообладание, хотя задача была не из лёгких. Он убедил себя, что теперь маленькая колдунья уж точно никуда не денется, а, значит, можно спокойно наслаждаться каждой минутой близости и не пугать гостью своей несдержанностью. Поэтому сейчас ничто не выдавало бушевавшей в груди огненной бури – лишь в глазах метались её горячие отблески.
– Полотенце, – хрипло проговорил Михель, вешая на стул большой кусок мягкой материи. – Позволь… Позволь я помогу тебе.
– Что это? – требовательно спросила Рада, пытаясь скрыть смущение и отвлечь церковника от созерцания обнажённого тела.
– Это… это мыло, – настоятель шумно сглотнул, делая шаг к бадье. – Я веду переписку со старым другом, преподающим ныне в университете Чюжо, и не так давно он поделился со мной рецептом очищающего средства на основе золы и животного жира. Поэкспериментировав, я заменил козий жир на растительное масло, добавил травяные вытяжки для придания аромата… Я увлекаюсь естественными науками и медицинской практикой, дитя. Некоторые считают, что такие занятия не подобают священнослужителю, но разве изучение созданных Драконом существ и веществ не есть один из способов познания Его? За свою жизнь я прочёл множество старинных текстов, пытаясь воскресить позабытые секреты и тайны древних ритуалов, узнал, помимо прочего, много нового о целебных травах и мазях, а также других весьма полезных смесях, о которых и не подозревают наши учёные мужи.
Рассказывая всё это, Буша осторожно приближался к ванне, боясь спугнуть неосторожным движением долгожданную гостью.
– Хорошо, – наконец решила та. – Оставляй своё мыло и уходи, я вымоюсь сама.
– Тебе неудобно будет одной мыть волосы – позволь, я помогу, – с этими словами Михель решительно взял в руки стоявший подле бадьи кувшин и зачерпнул воды.
Рада настороженно глядела на него большими золотыми очами, не решаясь оторвать руки от груди. Наблюдая за борьбой девичьего стыда с покорностью, священник смиренно закончил:
– Прошу, не отвергай моей помощи, красавица.
«Не отвергай меня, ведь ты обещала!» – хотел выкрикнуть он, но неимоверным усилием воли сдержался. Настоятель осознал теперь, насколько жалко звучат его мольбы; ему не хотелось более выглядеть в глазах возлюбленной ни мучителем-палачом, ни отвратительным попрошайкой. Он должен быть мужчиной. И пусть в любви оба они одинаково неопытны, ударить в грязь лицом перед прекрасной бродяжкой Буша не мог. Поэтому он решил сдерживать необузданную страсть – нежностью, а рвущиеся из груди мольбы о любви – мягкой настойчивостью. О, только бы хватило терпения!.. Но, в конце концов, не зря священник столько лет укрощал тело, подчиняя плоть разуму; не зря заслужил репутацию самого бесстрастного человека Старой Рутны, а то и всей страны.
Чуть прикрыв веки, Рада обречённо уселась в коленопреклонённой позе, подставляя голову под струю тёплой воды. Когда тонкие девичьи пальцы утонули в густых волосах, помогая лучше смочить непослушные пряди, Михель задохнулся от восторга: юная трепещущая грудь полностью открылась жадному взору. Влюблённый едва сдержался, чтобы не сжать её прямо сейчас. Нет, нужно подождать ещё немного: пусть малютка привыкнет, успокоится…
Помогая намыливать шёлковые локоны, Буша невзначай касался смуглой шейки, уже предвкушая, как его губы будут ласкать эту нежную кожу. Под конец он даже осмелился осторожно помассировать вмиг напрягшиеся влажные плечи.
– Расслабься, – тихо шепнул опьянённый диким желанием настоятель, но от его охрипшего голоса Рада только ещё больше сжалась в испуганный комок.
Подавив так и рвущийся на волю стон, Михель выбежал из кухни, прикрыв за собой дверь. Нет, он не в силах совладать с собой!.. Приближение долгожданной победы не охлаждало, а лишь распаляло его. Что же с ним делает эта маленькая ведьма?! Раздражённый и до крайности возбуждённый, священник поднялся в спальню и зажёг свечи. Мягкий жёлтый свет, исходящий от двух серебряных канделябров, затопил комнату. Поколебавшись, хозяин дома, вернулся вниз. Очевидно, плясунья ещё не закончила: из-за прикрытой двери доносился тихий плеск стекающей воды. Подобно сторожевому псу, жадно ловил снедаемый страстью мужчина каждый шорох. И вот Буша показалось, что маленькая босая ножка коснулась деревянного пола… В тот же миг настоятель распахнул дверь и вошёл внутрь.
Рада тихо вскрикнула и отвернулась. Капельки воды блестели на смуглой коже, переливаясь в неровном тусклом свете свечей. Мокрые волосы рассыпались по спине, не мешая, однако, рассмотреть ни тонкой талии, ни крутых бёдер, ни округлых ягодиц…
– Ты прекрасна, точно языческая богиня, – нежно прошептал Михель, накидывая на хрупкие плечи полотенце и укутывая, будто ребёнка, – и невинна, словно пришедшее к престолу Дракона дитя. Красавица…
Досада на собственную неопытность вмиг испарилась. Священник видел, как стыдливая краска залила девичьи щёки, как затрепетали тени, отбрасываемые длинными ресницами, как в смущении и страхе зажмурились глаза… Теперь презревший обеты Буша знал, что он и только он поведёт их неизведанной дорогой любви, что его неискушённость сполна окупается невероятным огнём страсти, искру которой зажгла эта девочка. Аккуратно подхватив на руки драгоценную ношу, настоятель понёс её на второй этаж. Рада замерла ни жива ни мертва, цепенея от ужаса и проклиная тот миг, когда решилась сегодня пойти с этим человеком.
В спальне тот усадил Раду на стул и, взяв со стола заготовленный загодя гребень, начал аккуратно расчёсывать влажные тёмные пряди. Михелю казалось, никогда в жизни он не испытывал большего наслаждения, чем в этот миг. С трепетной нежностью запуская гребень в густые волосы, священник с упоением проводил рукой до самой талии. Закончив, он ласково погладил по голове молчаливую гостью и тихо шепнул:
– Я сейчас вернусь, дитя.
С этими словами хозяин дома быстро вышел из спальни, спустился вниз. Поколебавшись, всё-таки тихо вытащил из замочной скважины ключ и быстро прошёл в кухню, намереваясь ополоснуть пропахшее потом тело. Однако, едва успев смыть мыльную пену, Буша услышал донёсшийся из гостиной шорох. В следующую секунду ворвалась разъярённая красавица:
– Ты ведь обещал не запирать меня здесь! – исступлённо крикнула она.
Поскольку платье и сапожки остались в кухне, Рада повязала вместо юбки шаль, накинула сверху курточку и предусмотрительно укуталась в явно длинный для неё чёрный плащ. Не оставалось никаких сомнений относительно намерений маленькой бродяжки, которая ойкнула и отвернулась, увидев, как обнажённый священник вылезает из бадьи.
– А ты обещала мне две ночи! – рыкнул тот, потеряв терпение.
Всё самообладание мигом испарилось. Эта дикарка хотела сбежать! Больше он не намерен играть в эти игры – хватит!.. Она должна принадлежать ему, ему одному, и немедленно!
Стащив с извивающейся нищенки плащ, Михель прижал её к обнажённому сырому телу и впился в губы яростным поцелуем.
– Моя… – исступлённо шептал он, жадно касаясь горячими устами шеи и плеч отбивающейся плясуньи. – Красавица… Ведьма… Моя…
Прошло не много времени, прежде чем обессиленная бесплодными попытками вырваться из крепких мужских объятий Рада внезапно затихла, почти сдавшись, покоряясь неизбежному.
Воспользовавшись этой передышкой, Буша подхватил долгожданную добычу на руки и стремительно поднялся на второй этаж. Потрёпанные в неравной схватке шаль и курточка в секунду оказалось на полу. Откинув одеяло, распалённый борьбой священник уложил обмякшую бродяжку на мягкую перину и устроился рядом. Жертва больше не пыталась сопротивляться, очевидно, совершенно отчаявшись; если бы не лёгкое подрагивание смеженных век, можно было подумать, что она лишилась чувств.
– Это не совсем то, на что я рассчитывал, заключая с тобой соглашение, но теперь ты хотя бы не пытаешься меня пнуть, – неловко попытался пошутить не имевший к этому ни склонности, ни таланта настоятель, осторожно проводя пальцами по бледной щеке.
– Я не могу, не могу!.. – сокрушённо прошептала Рада, и одинокая слеза показалась из-под прикрытых век.
– Ах, девушка! – с не меньшей тоской отвечал Михель. – Прости меня за эту невольную боль, прости за моё желание, за которое я и так сполна расплачусь за порогом. Но разве виноват мужчина в том, что любит женщину?.. Любит столь неистово, что это неприлично даже и обычному человеку, не говоря уже о священнике.
Запечатлев на гладком лбу лёгкий поцелуй, церковник продолжил:
– Разве я прошу о чём-то невозможном?.. Я не заставляю тебя любить меня – нет, над этим не властны ни ты, ни я. Но я молю лишь принять мою любовь. Пожалуйста, не отталкивай меня!.. Я прошу только две ночи счастья, воспоминания о которых буду трепетно хранить до самого конца. После ты вольна уйти. Взгляни на меня, дитя: я не так уж плох собой. Конечно, не настолько красив и юн, как тебе бы хотелось, но всё же и не ежедневно просящий милостыню у нашего храма косой безносый старик с расщелиной на пол-лица, от одного взгляда на которого любая женщина вправе упасть в обморок.
Испуганная последним приступом неукротимой страсти, плясунья начала понемногу успокаиваться и даже невольно улыбнулась грубой шутке, сорвавшейся с уст этого сурового человека. Чуть помедлив, малютка открыла глаза, впервые пытаясь взглянуть на склонившегося над ней человека беспристрастно.
– Вы не плохи собой, – наконец решила Рада и с детской непосредственностью добавила: – Мужчины вашего возраста нередко выглядят куда как хуже.
Уголки губ священника тронула слабая улыбка:
– И сколько же мне, по-твоему, лет, дитя?
– Уж никак не меньше сорока, – категорично заявила гостья.
– На днях исполнится тридцать пять, – усмехнулся Буша. – Очевидно, бессонница последних полутора лет не пошла мне на пользу… Между прочим, это по твоей милости, златоокая дикарка, для моего измученного тела год шёл за пять.
Рада неопределённо хмыкнула – не то польщённо, не то пренебрежительно – и вновь смежила веки.
Михель мягко провёл кончиками пальцев по розовой щёчке, чуть коснулся алых губ, поласкал изгиб лебединой шеи, замер на секунду у ключицы и, осторожно скользнув рукой под одеяло, накрыл шершавой ладонью левое бедро и начал мять, понемногу продвигаясь всё выше.
– Что это? – неожиданно замерев, спросил настоятель, ощупывая округлую выпуклость размером с полпальца.
– Родинка, – шепнула напряжённым голосом застывшая от страха нищенка. – В детстве не было, года три назад вылезла. Это не болезнь, я не заразная, не думайте, – бедняжка испугалась, что её, будто прокажённую, выставят на пределы города. – Шишка не растёт, в других местах такие же не лезут, и она совершенно меня не беспокоит. Это родинка, клянусь вам! Просто чуть больше, чем они обычно бывают.
– Три года, говоришь… – задумчиво пробормотал священник, глядя невидящим взором прямо перед собой, словно о чём-то вспоминая. – Сколько тебе лет, дитя?
– Исполнилось восемнадцать перед тем, как меня схватили и бросили в темницу, – обиженно-обвинительным тоном отозвалась Рада.
– Значит, в пятнадцать лет… Позволь мне взглянуть.
