Юрал быстро стянул камзол, со словами:
– Садись, я вот нам еще покушать принес, – протянул мне вытащенный из кармана сверток и расстелил камзол на земле.
Я едва успела почувствовать ароматный запах выпечки, пробивающийся через пропитавшуюся жиром и сладостью бумагу, когда услышала треск. Шелест. Стук копыт.
Мы с Юралом обернулись одновременно, и увидели шестерых всадников.
Возглавлял которых наш новый Верховный бестиар.
Глава 2
Богдан
Богдан ненавидел встречи с нулевиками. Возможно потому, что с детства обученный убивать, он так к этому и не привык. Отец считал это слабостью – да и как не считать, когда мир может рухнуть под угрозой вторжения Бездны, но он считал по-другому. Считал чужую жизнь ценностью, пусть даже это жизнь того, кто способен порвать пространство, из раны которого на земли Лазовии обрушатся полчища тварей.
Отец считал, что допустил ошибку, когда позволил жене воспитывать его до пяти лет. В семьях бестиаров мальчишек от матери отлучали сразу же, при рождении. Но отец слишком ее любил, поэтому «потакал ее слабостям» и «позволил зародить в сыне сомнения». Он очень изменился после ее смерти. Хотя сам Богдан смутно помнил отца до маминой гибели, служанки шептались. Рассказывали, как была добра и при этом смела госпожа, каким светлым был господин рядом с ней.
Светлым, несмотря на побежденные полчища Бездны.
Отец был сильнейшим, но именно из-за матери отказался от звания Верховного. Не захотел ехать в столицу, потому что не хотел терять ни одной лишней секунды, которые мог провести в ее обществе. Несмотря на то, что Богдан действительно мало что помнил, он помнил любовь. Он ее чувствовал, впитал на уровне инстинктов. Он помнил свет матери и сильные руки отца. Он помнил, как они были семьей.
Потом… потом мать отравили.
Влюбленная в отца дура-служанка, которую тот приказал забить камнями. Вместе с матерью в нем умерла не только любовь. Вместе с матерью умерла и его человечность.
– Кавальер Велимирский! Сюда, пожалуйста!
Ректор кланялся так низко, что, казалось, вот-вот пробьет лбом пол. Про всех остальных и говорить нечего: они не поднимали глаз. К бегающим взглядам Богдан привык, как и к заискиванию, как и к преувеличенному почтению, за которым прячется страх. А вот к прямому, бьющему навылет столкновению с девчонкой, прилипшей к окну, оказался не готов.
Женщин в его жизни было много, если не сказать больше, к двадцати пяти годам он попробовал почти все из того, что принято именовать плотскими утехами. Женское внимание стало обыденностью, ухищрения, изощренные ласки, все, на что они шли, чтобы задержаться в постели бестиара на подольше – тоже. Но эта… эта девочка смотрела иначе.
Не таясь, без наносного кокетства. Открыто и искренне, и удивительно, невыносимо светло. Глаза у нее были зеленые, колдовские, затягивающие. Он сам почти утонул в них, но это не было наваждением. Скорее, забытой легкостью из детства, когда в жаркий полуденный зной окунаешься в прозрачную на мелководье реку или в лесное озеро.
Короткое, ослепительно яркое ощущение пришло – и ушло.
Но сейчас, шагая среди суетящихся сопровождающих, Богдан не мог забыть ее взгляд. Эти глаза.
Он не мог забыть ее.
Впрочем, образ девушки стерся, стоило ему шагнуть из бесконечного, как казалось, изрезанного окнами коридора, на лестницу. Дверь перед ним открыли с поклоном: угрюмый старик, увешанный ключами, как деревенская лекарка пучками трав. Ступени уводили вниз, под землю. Богдан замечал, как ежатся шагающие за ним, как переглядываются, пугливо – и отнюдь не только из-за него. Никто не хотел приближаться к нулевику. Никто не хотел смотреть на казнь.
Но обстоятельства требовали и сопровождения – по этикету, и присутствия в качестве свидетелей. Поэтому люди упрямо шагали вниз, в зыбкое марево чадящих факелов, которые, впрочем, не спасали от сырости и холода, пропитавших стены. Внизу расстилался небольшой каменный ковер площадки, от которого расходились два рукава.
– Здесь у нас погреба, кавальер, – пробормотал ректор, указывая направо, – в них держим провизию. В другую сторону… Здесь камеры-с. Для… как раз для таких случаев. Но у нас их не то чтобы много, а скорее…
– Я знаю, что в вашей академии такое в первый раз, – коротко перебил Богдан и протянул руку ладонью вверх.
Потому что позаимствовавшая у старика ключ дама, с головы до пят затянутая в черное платье с таким тесным воротником, что ее лицо было красным, замялась. Заметив его жест, она побелела, но ключ отдала беспрекословно. Замок на тяжелой металлической двери был с артефактной защитой. Он почувствовал ее до того, как вставил ключ. Еще до того, как увидел пронизывающие камень и металл линии. Любого, кто попытается сюда войти без разрешения и без зачарованного ключа, обожжет по локоть. Сделает калекой.
Ему не составило бы труда взломать эту защиту, но плюсовая магия бестиаров в разы сильнее человеческой.
– Имя. Возраст. Как это произошло. Какая стадия, – коротко произнес Богдан, поворачивая ключ.
– Милен Норовской, – тут же откликнулся ректор. Перебивая его, дверь оглушающе заскрипела, когда Богдан ее толкнул. – Восемнадцать лет. Учился, учился хорошо, а тут вдруг вечером в лазарет спустился, с головной болью. Сказал, мол, нехорошо себя чувствую.
Впереди текла черная река коридора: свет ближайших факелов выхватывал лишь первый десяток шагов, и Богдан вскинул руку. Вспыхнувший над ладонью шар света оказался слишком ярким, и люди зажмурились.
– Что дальше? – Он первым шагнул в коридор.
– Дальше… ну смотреть его стал наш лекарь. Вроде нормально все было, а с утра боль усилилась, вот и решил взять артефакт замера: обычно от переизбытка магии такое бывает. Глянь, а у него в ноль все ушло, ну он скорее нам сообщать. А мы сразу же вас пригласили. Знаете ведь, счет идет на секунды в такие мгновенья…
– Стадия, – перебил его Богдан, останавливаясь перед очередной металлической дверью.
– Ключ тот же, – подсказала дама в черном платье.
– Стадия… ну-с, думаю, третья.
– Думаете?
– Так мы ж… э-э-э… его не замеряли больше. Был на второй, а как сюда час назад спустили, так и на этом все. Без вас решили не трогать, чтобы опасности не подвергать.
В лазарет спустился вечером, сюда попал час назад, и всего вторая стадия. Медленное развитие, потенциальная опасность – низкая. Богдан отмечал эти мысли равнодушно, отпирая дверь. Беловый световик сорвался с его руки и завис, освещая каменный мешок, в котором они оказались. Исчерченный рунами: эти руны наносил бестиар, только бестиар способен создать защиту, которая до восьмого-девятого уровня сдерживает нулевую магию.
Парень лежал у стены, свернувшись калачиком. На шаги и голоса даже не повернулся, и все застыли в дверях, словно не зная, чего ждать.
Все, кроме него.
Богдан шагнул в камеру, быстро приближаясь к нулевику. Еще до того, как опуститься рядом с ним и перевернуть за холодное плечо на спину, он знал, что увидит. Зрение бестиара показывало остаточное угасание нулевой магии. Рвано дергались последние черные нити ауры, которые при дальнейшем развитии могли бы открыть врата Бездны.
Сейчас же они искрили, как неисправный артефакт. Бились, рвались и таяли.
Нулевик смотрел на него широко распахнутыми глазами, на губах застыла пена, в скрюченных пальцах – крохотный пузырек с настоем беладонны.
Парень был мертв.
Алина
Юрал замер, как был – рядом со мной. Да и было отчего: сила Верховного бестиара накрыла берег, как грозовая туча под порывами ветра небо. Быстро, неотвратимо. Неумолимо.
Михаил Велимирский вступил в должность меньше недели назад, еще до того, как столица сняла траур по предыдущему Верховному. Этот мужчина словно весь состоял из квадратов и резких углов: массивный и при этом подтянутый, широкоплечий, с острыми лезвиями скул и жесткой линией подбородка. Темные, коротко подстриженные волосы даже не мог подхватить ветер, а впрочем, и сам ветер утихомирился при его появлении вмиг.
Жеребец, чьи поводья он натянул, всхрапнул и остановился, как вкопанный. Черный, как ночь – если бы не шпоры, он бы слился с хозяином. Ни единого пятнышка, только глаза сверкают янтарем, и эту породу ни с какой другой не спутаешь. Хьердаррских амазинов отличали как раз глаза и тонкие на первый взгляд полосы чешуи под гривой – справа и слева, и на боках. Эти лошади единственные были приспособлены ко встрече с тварями Бездны.
Михаила сопровождали пятеро всадников – звезда бестиара. Так называют боевое построение, которое создается при любом прорыве. Среди бестиаров есть ведущие, а есть ведомые. Бессменные спутники, которые со своим ведущим всегда, в боях и в поездках. Если посмотреть сверху, их расстановка выглядит как звезда, даже в движении. Отсюда и название. Вот и сейчас Михаил в центре, в самом ее сердце, но, вскинув руку, он разрешает построению распасться и выезжает вперед.
– Почему не в полях? – спрашивает Юрала, а смотрит на меня. Я сегодня уже «поймала» взгляд бестиара, но этот иной. Он смотрит на меня так, как бестиары обычно рассматривают людей: как вещь, словно прикидывая, есть ли от нас какая-то польза.
Юрал открывает рот, но тут же его закрывает, он словно язык проглотил.
– Ты немой? – резко интересуется один из спутников Михаила, статный блондин. – Отвечай, когда с тобой разговаривает Верховный!
Вместо ответа Юрал бледнеет еще сильнее, и мне не остается ничего иного, кроме как произнести:
– Моя смена начнется позже, мы просто хотели вместе пообедать…
– Закрой рот, девка! – осаживает меня все тот же блондин, но Михаил вновь вскидывает руку.
Чуть трогает бока жеребца, подъезжает к нам ближе, вплотную. От него и до этого на берегу словно тень легла, сейчас же я буквально оказываюсь в тени. Возвышаясь надо мной, бестиар смотрит на меня сверху вниз, и теперь в его глазах я вижу, а точнее, чувствую иное. Чувствую, потому что опускаю взгляд, но мне и без того достаточно. По моей коже течет его интерес – какой может быть интерес у Верховного к найденной в лесу девчонке. Платье словно становится прозрачным, оно будто растворяется, рассыпается на куски, как от старости. Ничего такого, конечно, не происходит, но я с трудом справляюсь с желанием подтянуть руки к груди и прикрыться.
В довершение всего мне на подбородок ложатся пальцы: жесткие, сильные, не подчиниться которым просто физически невозможно. Он поднимает мою голову медленно, сантиметр за сантиметром, словно ему доставляет удовольствие растягивать это процесс. Все выше и выше, и выше, я словно скольжу, как по тонкому весеннему льду, только сейчас по иссиня черному мундиру, по перевязи к плотному воротнику, по мощной шее с резким бугром кадыка. Выше. Еще выше. До того самого мгновения, как я отражаюсь в глазах с клубящимся в них наследием Бездны, и у меня начинает кружиться голова.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Алина. – Собственное имя сейчас почему-то кажется чужим.
Его взгляд задерживается на моих губах. Такой откровенный, словно он уже раскрывает их своими. Кожа покрывается мурашками, мне невыносимо хочется зажмуриться и сбежать.
– Тебе не говорили, что ходить по лесу с парнями – позор для незамужней девицы, Алина?
Юрал продолжает молчать, и я поднимаю руку, на которой мерцает браслет. Губы бестиара изгибаются, словно он видит нечто непристойное.
– Ты жениться на ней собрался? – интересуется он, отпуская мой подбородок и положив руку с поводьями на колено.
– Д-да, – это первое, что мой жених выдает за все время.
– Как скоро?
– А… Алина сказала, ч-что торопиться н-не обязательно…
– Вот как. Ну раз Алина сказала, – взгляд бестиара становится хищным. – Сними.
– Что? – сначала не понимает Юрал.
– Сними свой браслет. Ваша помолвка расторгнута.
Я испуганно оборачиваюсь к нему, но Юрал, вместо того, чтобы все объяснить, вместо того, чтобы за меня заступиться, беспрекословно подходит и снимает символ нашей помолвки. Я даже вздохнуть не успеваю, как он касается моей руки, прячет виноватый взгляд и пятится.
– Свободен, – коротко сообщает Михаил. – Еще раз увижу в лесу во время работы – мало тебе не покажется.
«Юрал», – беззвучно шепчу, во мне просто не осталось других слов. Все еще на что-то надеюсь, но и надежда смертна. Потому что когда мой жених разворачивается и дает деру, а я все еще стою и сжимаю в руке сверток с едой, который он мне протянул, Верховный бестиар произносит:
– Поедешь со мной, Алина. – Мое имя он произносит тоже как нечто непристойное, а в следующий миг кивает одному из сопровождающих: – Павел.
В мгновение ока оказавшийся рядом со мной блондин отрывает меня от земли и легко сажает перед Михаилом на лошадь. Повинуясь его жесту, сопровождающие снова выстраивают звезду. Меня вжимает в широкую грудь, и я шепчу:
– Пожалуйста… мне надо вернуться в академию.
– Учеба для девки – пустая трата времени, – комментирует Верховный. – Особенно для такой, как ты.
Хлесткое пренебрежение бьет как пощечина, но я только вцепляюсь в сбрую, и вовремя: Михаил пришпоривает лошадь, и та переходит в галоп.
Глава 3
Алина
В загородную резиденцию, или, правильнее будет сказать, в летний дворец бестиара меня привезли через парадный вход. То, что бестиары живут по своим правилам, никогда и ни перед кем не оправдываются, то, что любой их поступок воспринимается как закон, я знала, но сейчас убедилась в этом воочию. Едва Михаил спешился, к нему бросился слуга, чтобы принять поводья. Меня сдернули, как пушинку – все тот же Павел, он же нес мою сумку.
Куда подевался обед, который для нас приготовил Юрал, я понятия не имела, помнила только, что его забрали из моих рук, когда подсаживали. Юрал… даже вспоминать о нем было больно. Нет, я не ждала, что он бросится меня защищать или воспротивится воле бестиара, это было бы чистейшей воды самоубийство, но хоть что-то сказать… одними губами… тайком. Хоть как-то намекнуть, что он со мной, что все будет хорошо…
– Приведите ее в порядок к вечеру, – коротко произнес Михаил, и это был последнее, что он сказал до того, как взлететь по ступенькам и исчезнуть в проеме широко распахнутых дверей. Даже не взглянув на меня.
– Что стоишь? – насмешливо поинтересовался Павел. – Пошли. Сдам тебя служанкам.
Мы поднимались по широченной лестнице – такие я раньше только на картинах да в книжках видела, везде были мрамор, позолота, а сам дворец – небесно-голубой, как отражение света, который бестиары оберегают от Бездны. Пока я шагала рядом с Павлом, в окружении остальных, на меня не смотрели. Все опускали глаза, кланялись.
Не мне, разумеется, хотя то, что я об этом подумала, само собой было смешно. А вот от чего мне стало не смешно – так это от ужалившего меня откуда-то сверху колючего взгляда. Я вскинула голову, но никого не увидела, лишь шевельнулся легкий тюль занавески в огромном окне на втором этаже.
Дальше меня и впрямь сдали служанкам. Девицы, молчаливые и хмурые, вообще ни слова мне не говорили, хотя я пыталась узнать хоть что-то. То ли был такой приказ, то ли я им не понравилась, а может быть, просто посчитали лишним – да и что они могли знать? Просто делали свою работу. Привели в купальню, явно не господскую, потому что она была маленькой, с крохотной ванной, куда меня и усадили. Воду даже не нагрели толком, поэтому за то недолгое время, что меня терли мочалкой и больно дергали за волосы, я успела вся покрыться мурашками. На слова, что я могу помыться сама, меня разве что не обшипели, как рассерженные кошки, и дальше я уже просто не открывала рта.
Известно же, что любая прислуга в доме бестиара, а особенно Верховного бестиара, стоит выше любого крестьянина или дворового, так что не мне было говорить им, что делать. После купания меня завернули в огромные мягкие полотенца (как сказала бы Марика, отродясь таких не щупала) и быстро-быстро отвели в комнату. Наверняка небольшую для этого дворца, но мне она показалась хоромами! В ней не было нагромождения кроватей и тумбочек, между которыми с трудом протискивались даже самые худенькие, как в нашей общей комнате в академии, или занавесок, отделявших спальные места в родительском доме. Кажется, она вообще была на одного.
– Одевайся. Сейчас обед принесу, – сурово произнесла пухленькая служанка. – Поешь, потом ложись спать. Да время не теряй, отдохни как следует, потом снова придем. Собирать тебя будем.
– Куда?
Ответом мне был раздраженный взгляд и захлопнувшаяся достаточно громко дверь. Наверное, если бы не обстоятельства, я бы с интересом рассматривала все вокруг, сейчас же просто подошла к добротной, достаточно большой кровати, на которой лежала длинная до пят сорочка. Длинные рукава, ворот под горло – все как положено. Для сна. Ничего кроме этого нижнего платья из одежды здесь не было, поэтому я надела ее. Села на кровать, дрожа то ли от холода и мокрых волос, то ли от пережитого. Сунула руки между коленями.
Юрал сейчас наверняка пойдет к Марике и все расскажет. А та добежит до родных, до моих родных, не оставит их в неведении. Но и я сегодня вечером все расскажу бестиару, попрошу отпустить. Как можно скорее! Они ведь без меня не смогут…
Отпустит ли?
Снова и снова я мысленно возвращалась к тому моменту, когда он появился в лесу. Как смотрел на меня – жадным, мужским взглядом. При одной только мысли об этом меня начинало колотить, а после, когда вспоминала Юрала и его «отступление», без малейшего знака, и вовсе хотелось съежиться. Что я и сделала: подтянула колени к груди, обхватив себя руками, в таком состоянии меня и застала служанка.
Поставив поднос на стол, посмотрела еще более хмуро, а потом всплеснула руками:
– Замерзла, что ли? Вот же дурья твоя башка, деревенская! Что ж сушило не попросила?! – Сунув руку в карман, она извлекла оттуда артефакт, о которых в академии мы только слышали. Потому что он был очень дорогой, но помогал сушить волосы и одежду. Служанка сунула мне в руку красную пластинку, пояснила: – К голове подносишь и водишь. Сам включается, когда чувствует сырость, сам выключается, когда уже достаточно. Все поняла?
Я кивнула.
Правда, сушилом так и не воспользовалась. Как и обедом: когда она вышла, легла, завернулась в приятно пахнущее, хрустящее одеяло с головой. Стараясь не думать о том, что меня ждет.
Хотя и так понятно, что. Зачем ему простая сельская девчонка, которой повезло учиться в академии?
Зачем я только послушала Юрала и пошла к этой реке!
Но что толку теперь себя корить, оставалось лишь вот так лежать в коконе из одеял и смотреть на сумку. Ее принесли в комнату еще до того, как сюда привели меня, и в этой сумке была практически вся моя жизнь. Книги, немного денег, расческа. Тетради для записей, перья, конверт: мне передали письмо из столицы от тетушки. Надо было бы его распечатать, но не хотелось. Вообще ничего не хотелось.
Могла ли я попытаться сбежать? Могла. Только это все усугубило бы: и для меня, и для моих родных. Поэтому я лежала и надеялась, что удастся заснуть. Что успокоится и тупая боль в сердце, возникающая каждый раз при мыслях о Юрале, и что бестиар про меня забудет. Нет, ну а может же такое случиться? Что у него тут, девиц не хватает? Причем я уверена, даже самых благородных. Может, к вечеру уже и не вспомнит о том, что нашел днем? Точнее, кого, но для него я не больше чем что, я это прекрасно знала. И не обольщалась. Потому что уйти мне позволят только если он обо мне забудет. Только тогда.
