– Я, – Шен спокойно поставил кружку на стол возле напряженно стиснутого кулачка Хекки и быстро встал.
Актер смерил его полным небрежения оценивающим взглядом и насмешливо хмыкнул.
– Идем, – он изогнул ладонь в изящном властном жесте. – Господин Ао ждет тебя для подготовки к испытанию.
Сказав это, старший немедленно вышел из трапезной, не удостоив более своим взглядом ни одного из мальчиков. И не дождавшись, пока Шен выберется из-за длинного стола, за которым сидел.
– Удачи! – горячо прошептал Хекки, обнимая Шена на прощанье. – Я буду мысленно с тобой!
В зеленых, как хризолиты, глазах друга Шен увидел и страх, и радость, и надежду. Ободряюще улыбнувшись младшему, он особенно ясно осознал, что должен выдержать это испытание в том числе и ради Хекки. Склонившись к самому уху Лисенка, Шен-Ри прошептал:
– Я смогу. И ты тоже. Однажды мы будем танцевать вместе на Празднике луны, я обещаю!
Он не любил давать обещаний, в которых не был уверен, но на этот раз изменил своим привычкам, повинуясь странному наитию.
Выходя из трапезной, Шен-Ри поймал взгляд белого Зара. Одним лишь движением век старший пожелал ему удачи.
В гримировочной комнате Шен предстал перед мастером Ао.
В роскошном золотом халате, с высокой умасленной прической на голове, обутый в туфли из кожи змей, мастер стоял у высокого зеркала, скрестив руки на груди.
– Добро пожаловать, дитя, – певучий голос звучал так, словно был полон чар. Шен-Ри и раньше видел мастера Ао в коридорах театра, но всегда издалека – встречаться с легендарным Творителем Образов лично ему не доводилось. – Сегодня у тебя важный день. Садись на эту скамью, я подарю тебе лицо, подходящее испытанию.
Что происходило дальше, Шен-Ри запомнил смутно, будто и в самом деле оказался опьянен чужими чарами.
Мастер Ао подобрал для него изысканный наряд из жемчужно-белого шелка с розовыми хризантемами – рубаха и штаны пришлись точно впору: в храмовом театре не принято скупиться на костюмы даже для самых неопытных актеров на последних ролях. А поскольку ученик никогда не знает, что именно ждет его на испытании, то и одежда для него должна быть простой и удобной, но в то же время приятной глазу.
Эти розовые хризантемы ярче всего впечатались в память Шен-Ри. Все остальное пронеслось как сон – и большая сцена крытого зимнего театра, и лица опытных танцоров, и повелительно-нежный голос главного распорядителя, и собственно танец…
Даже музыку он позабыл, едва она окончилась.
Замер на сцене, не понимая, что делать дальше. Словно дышать разучился, как только отзвенела последняя струна. И кто-то бережно увел его, взяв за локоть, в гримировочную. Кто-то стер с его лица белила и кармин. Кто-то дал ему в руки полную кружку теплого травяного настоя.
В общую спальню для мальчиков-учеников Шен-Ри уже не вернулся. Сразу после испытания мастер Хо проводил его в ту часть театра, где полагалось жить взрослым актерам.
Началась новая жизнь.
Разумеется, никто не удостоил Шен-Ри возможности играть Лунную Деву – только спустя несколько недель усердных репетиций и строгих наставлений ему позволили выйти в образе Молчаливой Служанки. Более незаметную и маленькую роль придумать трудно, но двенадцатилетнему новичку, едва покинувшему школу, никто не даст возможности блистать на сцене подобно мастеру Моа.
Шен-Ри и не претендовал. Он робко осваивался в своей новой жизни, где больше не было малыша Хекки, мастера Хо и страха найти водяную змею в ботинке. В этой жизни у него также не было и завистников – кому из старших такое придет в голову? Шен-Ри снова, как несколько лет назад, стал незаметным и маленьким. Но его это не огорчало. Тем более что статус актера дарил множество преимуществ. В том числе и возможность жить не в огромной комнате на полтора десятка учеников, а в небольшой уютной келье на двоих.
Вторым актером в этой комнатушке оказался красивый молодой юноша, которого, как и многих, взяли в труппу не из храмовой школы, а из другого театра. Прежде Шен-Ри только слышал, что некоторые танцоры вовсе не обязаны отдавать Великой Богине всю свою жизнь без остатка. Они – лишь наемные работники при храме, а не его служители, как сам Шен, Хекки или Зар.
Этот чужой юноша, сполна познавший все прелести внешнего мира, смотрел на Шен-Ри точно на диковинную зверушку. Вероятно, раньше ему не приходилось видеть таких молодых учеников храма Великой Богини. К счастью, вопросов он не задавал, а, напротив, был сам охоч до разговоров и рассказов о себе. Очень быстро Шен узнал, что его сосед происходит из старинной танцевальной династии, где мальчики раньше учатся изящным актерским жестам, чем начинают ходить. Красивый и совершенно благополучный, Атэ Хон был любимчиком в своей семье и рано начал собирать бурные овации поклонников и поклонниц. Неудивительно, что распорядитель храмового театра охотно взял Атэ в свою труппу, когда тот пожелал обрести больше славы и, разумеется, денег.
Эти рассказы трогали что-то очень хрупкое в глубине души Шен-Ри. Что-то, о чем он предпочел бы забыть. Но Атэ оказался не самым чувствительным человеком и потому продолжал говорить о своей мирской жизни, а Шен был вынужден слушать все эти многочисленные истории. И чем больше он слушал, тем отчетливей понимал, что очень мало знает о внешнем мире, откуда его забрали так рано. Да и прежде того разве он видел настоящий мир? Родовое поместье Тэ мало походило на то, о чем рассказывал Атэ Хон, а до него – малыш Хекки, покуда тот еще помнил другую жизнь, отличную от храмовой.
Чем дальше, тем сильней в душе Шен-Ри расцветало пагубное желание покинуть храм и посмотреть, что скрывается за его высокими стенами из красного, точно кармин, кирпича. Желание приходилось сдерживать всеми силами: Шен слишком хорошо помнил историю со срезанным клеймом. А ведь тот мальчик даже не пытался выбраться за пределы чертогов Великой Богини. Он просто оказался недостаточно талантлив.
Грешные мысли разъедали ум изнутри, поэтому, стремясь их отогнать, Шен-Ри все более и более усердно оттачивал свое танцорское мастерство. Он научился просыпаться прежде своего болтливого соседа (который не особенно старался вставать по первому гонгу) и тихо ускользать в храмовый сад, где в полном одиночестве до изнеможения повторял сложную череду танцевальных па. И это был вовсе не скромный выход Молчаливой Служанки. Шен-Ри в своей безмерной гордыне и дерзости репетировал роль прекрасной Лунной Девы. Только она позволяла ему с головой уйти в танец, забыться и отрешиться ото всех мирских желаний – будь то мысли о женщинах или стремление попробовать сказочные сладкие лакомства с неведомого Речного рынка.
Шло время. Танец все больше наполнял существо Шен-Ри, вытесняя за пределы тела и разума все остальное. Постепенно даже Атэ Хон осознал, что его россказни про мир за пределами храмового театра – пустой звук для вечно погруженного в себя танцора из рода Тэ. Вскоре он перестал навязывать не только свои истории, но и свое общество в целом.
Единственное, что возвращало Шена в обычный – насколько обычным он может быть в храме – человеческий мир, – это встречи с Хекки. Редкие, слишком редкие, чтобы насытить жажду быть рядом, поддерживать, помогать. Без Шена Хекки быстро наловчился сам давать отпор излишне задиристым ученикам (а когда у него это не получалось, на помощь всегда приходил молчаливый Зар). Но еще интересней было то, что он научился нравится мастеру Хо. Нет, конечно же, тот не перестал звать Хекки крысенком, как он звал почти всех мальчишек в театральной школе, но стал ему очевидно благоволить и спускать с рук мелкие шалости или танцевальные промахи. Чем объяснить эту странность, Шен не знал. На его памяти – и задолго до него – мастер Хо слыл самым строгим наставником, совершенно не поддающимся очарованию своих воспитанников. Но малыш Хекки сумел сделать то, что было другим не под силу. Как ему это удалось, он так и не сказал: сделал вид, что ни при чем. А Шен не стал донимать младшего друга распросами. Того времени, что он урывал для общения с Хекки, и так-то было немного – уж точно не стоило тратить его на подобные глупости.
Прошел почти год, прежде чем еще один ученик храмовой школы сумел, выдержав испытание, примкнуть к числу действующих артистов. И, к огромной радости Шен-Ри, им стал не кто иной, как Зар, давно называемый за глаза Белым Змеем. Неприятное прозвище намертво прилепилось к молчаливому танцору, но тот, казалось, будто и не замечал этого.
В театре, среди взрослых актеров, Зар очень быстро сумел доказать, что его талант достоин использования. И с лихвой окупает такие странности, как белые волосы и молочная кожа. Тем более что на сцене подобные недостатки могут быть лишь на руку танцору. Кому, как не Белому Змею, играть роль демона Тассу-Тэру? Отличный демон получился из Зара. Просто непревзойденный. Это отмечали и актеры театра (обычно скупые на любое признание чужого таланта), и главный распорядитель, и – что важнее всего – многочисленные зрители.
Сам Зар своих успехов будто и не замечал. Подаренные ему цветы он оставлял другим, приглашения от незнакомцев игнорировал. Неудивительно, что со временем Белый Змей приобрел репутацию самого загадочного танцора в театре Великой Богини. И только Шен-Ри, волею судеб, знал, что для Зара такая неожиданная слава – в тягость.
Знание это он обрел после того, как болтливый красавчик Атэ Хон предпочел соседство другого танцора и ушел в соседнюю спальную комнату. Шен сразу же позвал Зара на освободившееся место и вздохнул с облегчением: уж кто-кто, а беловолосый точно не испортит тишину непрерывным потоком пустых слов. Тут скорее нужно ждать, чтобы лучший демон в театре хоть раз в день нашел причину разомкнуть уста.
В один из холодных зимних дней, когда в безветренной тиши снег валил густыми хлопьями, Шен-Ри не удержался и открыл затянутое мутной старой бумагой окно. Это было не очень разумно – свежий воздух мгновенно наполнил комнату, – но чарующее кружение снежинок стоило того. Зар и не подумал сказать что-либо в упрек. Он тоже подошел к окну и задумчиво стал смотреть на невесомые хлопья, медленно парящие в воздухе. Потом вытянул руку и позволил им отпускаться на ладонь.
Белые – на белом.
Шен-Ри даже дышать перестал – этот миг был слишком красив, чтобы испортить его любым звуком или движением. Но спустя пару мгновений он не удержался и сказал:
– Зар, если бы ты станцевал свой танец под снегом, это было бы самым лучшим зрелищем, какое только можно увидеть зимой!
Беловолосый неопределенно хмыкнул. И удивил Шена неожиданным ответом:
– Ну, пойдем. Станцуем вместе.
Он раздвинул окно еще шире и легко спрыгнул вниз, на заснеженную дорожку в храмовом саду. Шен-Ри, не колеблясь, последовал за старшим другом, хотя из одежды на них обоих были только легкие штаны на завязках для танца с палками, не доходящие даже до середины икр.
Высокий и жилистый Зар легко бежал по заиндевевшим камням дорожки, не боясь поскользнуться и упасть. Со стороны казалось, будто его тело неподвластно законам, что притягивают всех существ, кроме птиц, к земле. Шен-Ри спешил за ним, стараясь не потерять из виду, – завеса снега могла скрыть Белого Змея в любой миг.
Они остановились у той самой квадратной многоярусной башни, где несколько лет назад Шен-Ри получил на пятку свое заветное клеймо. Почему именно здесь, Шен не знал. Зар ведь никогда ничего не объяснял.
На широкой открытой части сада перед башней беловолосый замер и поднял лицо к небу. Крупные хлопья снега мгновенно покрыли его лоб и щеки, тая и превращаясь в тонкие струи.
– Ты ведь хорошо знаешь танец Лунной Девы в день ее Ухода?
Шен-Ри кивнул, чувствуя, как замирает его сердце. Танец Ухода! Великая Богиня, да это самое прекрасное, что только можно станцевать!
Зар улыбнулся. Едва заметно, краешками губ.
– Я знал. Ты всегда так радовался, когда мастер Хо позволял тебе репетировать его. Что ж… а я, как водится, буду Тассу-Тэру, – в глазах Зара мелькнула лукавая усмешка. – Не побоишься довериться?
Шен отчаянно замотал головой. Он мог бы довериться молчуну Зару даже в самом сложном танце, танце Умирающих Лилий, где актерам почти все время приходится полагаться только на быстроту и ловкость партнеров.
Больше Зар уже ничего говорить не стал. Он молча оттолкнулся от места, где стоял, и не пробежал – словно пролетел до центра круглой заснеженной площадки. А там встал, склонив голову к плечу и вытянув ладони в сторону Шен-Ри.
Танец начался.
Это было незабываемое чудо, которое надолго – наверное, навсегда – запечатлелось в памяти пятого сына из рода Тэ. Он был прав, когда предположил, что танец белого Зара под белым снегом – красивое зрелище, но не предполагал, что участие в этом танце позволит ему отделиться душой от плоти и ощутить, как все тленное, обычное, грубое остается за пределами восприятия. Прежде Шен-Ри полагал, будто танцует телом, но оказалось, в иные моменты танец становится чем-то большим. Шен понял, что неудержимая страсть движения зарождается в глубине его сознания, вспыхивает там, распахиваясь на весь мир, позволяя стать частью чего-то непостижимого. И для этого не требовались ни зрители, ни музыка, ни сцена.
К счастью, сильные руки Зара всегда готовы были удержать его от падения в безумном кружении. Как и полагается в этом завораживающем, самом сложном из танцев.
Когда последнее движение отзвучало, Шен-Ри увидел глаза Зара совсем близко и с удивлением прочел в них… боль.
Боль, а вовсе не радость и восторг, как это было с ним самим.
Он не привык задавать лишних вопросов. И уж тем более никогда не пытался разговорить своего молчаливого друга. Но теперь понял, что пришло время изменить привычкам.
– Зар? – Шен-Ри тронул старшего за плечо. Почти совсем так же, как это было с Хекки в день их первой встречи.
Беловолосый едва заметно покачал опущенной головой. После танца он опустился на землю и сидел теперь, бессильно свесив руки между колен.
– Зар, не молчи. Скажи, что с тобой! – Шен сел рядом с ним на корточки и, презрев свое обычное смущение, обнял за дрожащие плечи, холодные и мокрые от снега. – Зар?
И вот тогда-то Белый Змей, прослывший самым сдержанным и хладнокровным среди актеров храмового театра, вдруг громко и горько разрыдался. От неожиданности Шен едва не выпустил его, но быстро опомнился и еще крепче стиснул объятия, будто мог защитить друга от невидимых внешнему миру ран.
Не мог, разумеется.
– Ненавижу-у-у! – громко провыл Зар, сжимаясь в тугой дрожащий сгусток боли. – Ненавижу это проклятое место! И всех этих лицемеров! И это уродливое тело! Все мои беды – от него! Оно обрекло меня на такую жизнь! – Он крепко зажмурил глаза и стиснул голову побелевшими в костяшках пальцами. – Я не должен был ТАК жить! Не должен! Я не рождался пятым! Моей семье не нужны кормильцы! Я должен был… – на этом месте Зар до крови закусил губу и едва не выдрал себе пучок волос. В последний миг, когда казалось, беловолосый уже стоит на краю безумия, он вдруг взял себя в руки и, еле слышно выдохнув, отпустил ярость из тела.
Он все еще дрожал, но больше не свивался в клубок, будто в самом деле хотел превратиться в змея. Просто сидел на снегу, позволяя Шену нажимать на нужные точки возле шеи. Шен-Ри знал их в совершенстве, поскольку всегда внимательно слушал наставления на уроках медицины в школе танцоров. Он знал, где нужно ткнуть кончиком пальца, чтобы напряженные после долгих истязающих упражнений мышцы, наконец, смогли расслабиться.
– Прости… – тихо пробормотал Зар. Подняв голову, он встретился глазами с Шеном. – Я не имел права. Этот гнев долго жил во мне, не зная выхода. Только в образе демона я отпускаю его на волю. Но ты танцуешь так прекрасно… Глядя на тебя, я слишком ясно вижу, что мой успех – лишь подделка, шелуха. Маска. Семья отдала меня сюда потому, что я уродился белым. Белым! Как будто это преступление… как будто я, и правда, демон. И знаешь… мне ведь было уже не пять лет, как тебе, как всем, кто попадает в школу. Мне было почти восемь. И, будь они все трижды прокляты, я любил свою жизнь! А эту… эту я не выношу. Знаю, никто из нас не выбирал такую участь, но порой моя судьба кажется мне особенно жестокой и бессмысленной.
Он устало махнул рукой и медленно поднялся с холодных камней. Шену очень хотелось узнать, что это за семья такая, в которой детей отдают Богине только из-за цвета волос, но он смолчал. Мало ли как бывает.
Больше Зар никогда о своем прошлом не поминал. Но после того разговора под снегопадом Шен-Ри понял, что для его старшего друга танец – вовсе не песня тела, не музыка сердца, не отдохновение души. Для него танец – последнее спасение, хрупкая соломинка с острыми шипами, которая держит его над пропастью отчаяния.
А может статься, и безумия.
Сам Шен-Ри за годы, проведенные в храме, если уж не смирился совсем со своей участью, то по крайней мере научился принимать жизнь такой, какая она есть. Он тоже искал в танце спасения от мыслей о внешнем мире, но вместе с тем – безумно, неистово любил то, ради чего, как ему казалось, был рожден. И если выбирать между внешним миром без танца и танцем без внешнего мира, то Шен скорее бы склонился ко второму варианту.
А переубедить Зара, что его танцорское мастерство не подделка, но чистое золото, Шен-Ри так и не смог. Это было за пределами возможностей.
Вскоре стало понятно, что тот эпизод с танцем под падающим снегом не обойдется без последствий. Весьма многозначительных для Шен-Ри.
Очевидно, кто-то разглядел их с Заром танец за пеленой снежной завесы. И донес сведения о нем до ушей главного распорядителя. Не сразу, не в тот же день и не на следующий, но спустя почти треть лунного цикла Шен оказался в покоях самого Дабу Реа.
Это было роскошное место, ничем не напоминающее скромные спальни для младших актеров. Резные деревянные панели стен радовали глаз множеством сказаний, с потолка свисали изысканной работы кованые лампы с цветными стеклами, а пол был устлан богатыми коврами, сплетенными из ярких тканей. Сам распорядитель встретил юного гостя, сидя на вышитых подушках у низкого столика, заставленного множеством лакомств. Шен-Ри уже давно забыл даже запах такой еды и теперь во все глаза смотрел на яблоки в медовой глазури, рисовые шарики с поджаристой сахарной корочкой, маленькие розовые пряники, фрукты и целую россыпь всевозможных орехов. Невольно он сглотнул и только потом поднял глаза на самого распорядителя.
Дородный, но не особенно страдающий от избытка лишнего веса, Дабу Реа не спеша, с наслаждением потягивал горячий чай из маленькой фарфоровой чашки.
– Садись, – похлопал он подушку рядом с собой. И Шен-Ри послушно сел. – Ешь, – Дабу придвинул к нему блюдо со сладостями. – Вечно вы, малявки, тощие и недокормленные. Тебе что, еды не дают вдоволь?
Под хмурым, будто бы сердитым взором главного распорядителя Шен-Ри почувствовал себя и вправду маленьким, точно ему снова пять лет.
– Я ем досыта, – ответил он почтительным голосом, каким младший должен разговаривать со старшими, глубоко уважаемыми людьми. – Благодарю вас за заботу, господин Дабу.
Взгляд на блюдо Шен так и не поднял, равно, как и на самого распорядителя.
– Давай, давай, не изображай тут целомудрие, маленький проходимец! – Дабу властно указал большим толстым пальцем на блюдо. – Ешь, я сказал!
Робко, почти через силу Шен-Ри протянул руку к лакомствам и, не задумываясь, взял один из розовых пряников. Такие когда-то приносила в переднике старая Куна.
Оказалось, их вкус не изменился. Яркая вспышка – нет, даже не воспоминаний – ощущений детства пронзила сердце изгнанника рода Тэ.
– Так вкусно… – прошептал он, закрыв глаза. – Спасибо, господин Дабу.
– Бери еще.
Куда там… Шен даже этот пряник не доел. Положил аккуратно на край изящного наборного столика и покачал головой. Он боялся, что заплачет, и потому снова не поднимал глаз.
– Да… – задумчиво протянул Дабу Реа. – Ты и впрямь настолько странный, насколько о тебе говорят. Что ж, не будем тянуть время и болтать о пустяках. Я позвал тебя по делу. Думаю, ты и сам это понимаешь. Расскажи-ка мне, дитя, часто ли ты танцуешь роли, которых тебе никто не доверял?
Шен-Ри почувствовал, как его дыхание стало быстрым и горячим. Страх уколол его в самую средину груди, а потом отразился где-то в правой пятке. Той самой, которую последние восемь лет украшал символ журавля.
– Нет, господин распорядитель, – еле слышно сказал Шен, – не часто. Редко… Я… я…
– Ты! – сердито воскликнул Дабу Реа. – Ты, глупый мальчишка! Тебе известно, что это большая дерзость?
Слова старшего падали на голову Шен-Ри, как тяжелые острые камни. И сквозь пелену страха он едва ли мог расслышать, что гневные нотки в голосе распорядителя не так уж и страшны на самом-то деле.
– Глупый, глупый мальчишка… – Вместо того, чтобы позвать слуг и велеть им срезать клеймо с пятки негодного актера, Дабу вздохнул и налил чаю во вторую чашку. – Выпей и успокойся. Я не собираюсь тебя наказывать. Я лучше накажу Хо и всех остальных, кто внушил мне, что ты слишком мал для больших ролей. Становиться Лунной Девой тебе, конечно, рановато, хотя соблазн велик… да… Ты уже отлично справляешься с этой ролью. Но вот роль ее сестры теперь твоя. С завтрашнего дня начнешь репетировать с основным составом. Я уже отдал распоряжение твоим наставникам. Хватит прятать такой дар от зрителей, это просто преступно!
Шен-Ри мог бы подумать, будто ослышался или впал в грезы, но горячий чай обжигал его ладони сквозь тонкий, почти прозрачный фарфор. И нежный перезвон ветряных колокольчиков за плотно закрытым бумажным окном напоминал о том, что все реально. Все происходит наяву. Он не смог унять дрожь в пальцах, когда поднес чашку ко рту, но Дабу сделал вид, что не заметил этого.
– А вот твой белый дружок заслуживает хорошего наказания, – Дабу невозмутимо откусил рисовый шарик. – Но на этот раз я, так и быть, закрою глаза на его выступление. В конце концов, правил храма он не нарушал… А его, гм, особенности ума мне в целом давно известны. Очень одаренный юноша, но, боюсь, плохо кончит, если не образумится. Ты ему это передай. Так, на всякий случай. А сладости с собой забери, пусть порадуется. Его, как я посмотрю, мало что здесь радует…
Когда онемевший от всех этих новостей Шен-Ри уже стоял на пороге с нелепым подносом в руках, главный распорядитель вдруг добавил ему в спину:
– И сообщи этому страдальцу, что уже через полгода, когда он получит статус старшего актера, у него появится возможность прекрасно разнообразить свою жизнь выходами в свет, за пределы храма. Надеюсь, это известие не лишит его остатков разума. И благоразумия.
Дабу Реа не обманул: не прошло и полугода, как Зар получил свою свободу. Или ее иллюзию.
Шен-Ри сам проводил его до Южных ворот, а потом, глубоко впечатленный произошедшим, вернулся в свою комнату. Он и раньше знал, что по достижении статуса взрослого актер имеет право на выходы «в свет», но не особенно задумывался о возможности самому оказаться за пределами храма. Ему всегда казалось, что эта возможность недосягаемо далека. А теперь Шен осознал, что грань, отделяющая замкнутую храмовую жизнь от чего-то большего, придвинулась почти вплотную.
Наверняка Зар волновался, впервые собираясь выйти в открытый мир, но он ничем этого не выдал. Смиренно взял от слуг неприметную городскую одежду, покрыл лицо пыльной пудрой, а затем заплел свои диковинные волосы в несколько тонких кос и спрятал их в высокий тюрбан. Надев на ноги дешевые деревянные туфли, он уже ничем не отличался от обычного южанина-простолюдина, каких полно в Таре.
