Он как будто сразу все понял. И Шену показалось, что Зар знает о красных узорах гораздо больше, чем все остальные.
– Рассказывай, – жестко велел Белый Змей, глядя на зареванного Хекки. Тот попытался отвести глаза, но во взгляде Зара было нечто такое, что давно переставший слушаться старших Лисенок смешался и кивнул. Утирая слезы и сопли с побледневшего лица, он поведал свою историю.
Все было просто. До безобразия просто и предсказуемо.
Накануне глупый и уже совсем зарвавшийся Хекки дал окончательный отвод какому-то из своих «поклонников». А тот – ранимая душа! – оказался юношей злопамятным, мелочным и мстительным. Он не поленился пойти в храм и излить свою печаль аж самому Главному служителю. И по закону зла именно в этот день Хекки не просто удрал в город, а еще и пропустил репетицию. Не самую важную, но все же. Весь вечер он наслаждался обществом своих мирских друзей, пил вкусное молодое вино и веселился в каком-то злачном притоне Тары. А когда вернулся домой, пьяненький и беспечный, у Северных ворот его уже ждали. Два крепких служителя ловко скрутили мальчишке руки за спину и с почетом проводили прямиком к настоятелю.
Там, в просторном аметиство-хрустальном зале, у малыша Хекки ноги и подкосились. От страха он лишился дара речи и даже частично оглох, потому что сразу понял – это конец. Настоятель – это не насмешливый господин Дабу. Холодные мраморные глаза старика смотрели на Хекки с ледяным равнодушным презрением. В последующие несколько минут (растянувшихся в невыносимо долгую вечность) Хекки обмирая слушал, как настоятель неспешно и словно бы даже нехотя расспрашивал служителей о прегрешениях «этого мальчика», как он небрежно называл своего гостя. И служители без лишних эмоций, но предельно подробно рассказывали белоглазому старику обо всем… просто обо всем. О мелких кражах с алтаря (которые кто-то все же успел заметить), о неблагозвучных речах, о любви «мальчика» к вину и о самом главном его прегрешении – постоянных уходах из храма.
Настоятель слушал молча, положив свои тяжелые морщинистые руки на безупречные черные складки одеяния, а потом вынес вердикт: «Мальчик потерял ум и совесть. Потерял страх и забыл, что он принадлежит Богине, а не мирской суете. Что ж… напомним мальчику, где его место и кто он такой. Подарите ему Оковы слуги».
Тогда Хекки еще ничего не понял. Подумал, что его закуют в обычные железные кандалы и посадят в одну из подземных темниц храма. Может быть, даже не очень надолго. Может быть, мастер Обо или господин Дабу замолвят слово за талантливого танцора… Но, когда его повели в высокую башню, где несколько лет назад он принес обет верности Небесной Богине, Хекки понял, что простым наказанием не отделается.
В том самом павильоне, высоко вознесшемся над землей и открытом всем пяти ветрам, Хекки действительно приковали – только не за ноги, а за руки – к холодному каменному столу. И высокий седовласый служитель велел лежать смирно, не то будет хуже. Он достал странные кожаные браслеты с сотнями иголочек на каждом, аккуратно обмакнул эти иглы в красную тушь и с невероятной демонической ловкостью разом застегнул браслеты на обеих щиколотках изумленного Хекки.
В танцорские спальни Лисенок вернулся на плече одного из служителей: сломленный не столько болью, сколько невыносимым страхом, сам он после наказания не смог ступить и шагу. Кое-как добравшись до своей комнаты, Хекки натянул на кровоточащие ноги длинные чулки и понял, что единственным спасением от всего случившегося могут быть только друзья… И не свободный красавчик Атэ Хон, а те, кому он с ранних лет привык доверять.
Когда сбивчивый поток слов иссяк и Хекки замолчал, в комнате повисло тяжелое молчание. Чтобы прервать его невыносимое давление, Лисенок тихо и робко (совсем как в детстве) спросил:
– Ведь это же ничего такого, да, Зар? Просто узоры на коже, да?..
Но Зар все молчал, и лицо его было застывшей маской. А когда наконец он заговорил, от его голоса, казалось, стены должны покрыться инеем.
– Мне бы хотелось солгать тебе, но это не изменит действительности. Ты получил суровое наказание, и оно гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Оковы слуги – старинное проклятье, его накладывают, чтобы лишить человека воли.
– К-как это… лишить? – Хекки выглядел изумленным и по-настоящему испуганным. Он даже не пытался больше пустить слезу.
– А вот так! – гнев, закипавший в глубине Зара, вырвался наружу стремительно и внезапно. С полыхающими глазами, Белый Змей сгреб Хекки за ворот и сорвал с места. Он так сильно тряхнул мальчишку, что тот дернулся, будто сломанная кукла, и в ужасе уставился на старшего. – Вот так, глупый осел! Думал, тебе вечно будут сходить с рук твои бесстыжие выходки? Неужели ты всерьез решил, будто являешься тут кем-то особенным?! Юное дарование? Так ты привык про себя слышать и думать? Ты просто сопливый маленький плут! Посмотри на Шена! Посмотри на него! Ты знаешь, как он стирает свои ноги на репетициях? Как отдает танцу свои душу и тело?! Он – действительно заслуживает похвал и чести! А ты… ты по заслугам получил свое наказание!
Не сдержавшись, Зар добавил несколько слов, которым могла бы позавидовать даже речная торговка. Хекки, обмирая, висел в паре ладоней над полом и не смел вдохнуть. Таким своего друга он прежде не видел.
– Глупец! – воскликнул Зар, еще сильнее тряхнув младшего. – Сколько раз я говорил тебе – остановись! Сколько?! – Он в отчаянии отбросил Хекки обратно на кровать и резко отвернулся. – А теперь я уже ничего не смогу сделать…
И вышел вон, так и не объяснив, что значили слова про утрату воли.
Шен-Ри с горечью посмотрел на оставшуюся неприкрытой дверь. А потом – на испуганного, растерянного, сжавшегося в комок Хекки. Лисенок выглядел совсем маленьким, словно ему снова пять лет.
В тот вечер он так и остался ночевать на кровати Зара, а тот исчез куда-то до самого утра и появился только на репетиции. Там было не до разговоров, поэтому весь день Шену оставалось лишь гадать, что же это за странное проклятье наложили на Хекки.
Только вечером, во время ужина, Зар, как всегда невозмутимый и непроницаемый (будто и не было вчера этой пугающей вспышки), сообщил, что всю ночь провел в храмовой библиотеке. Там он вверх дном перевернул нишу с книгами о законах, преданиях и легендах храма. И таки нашел нужное. Уже после трапезы, в уединении, он рассказал те подробности, которые узнал о наказании Хекки.
Лисенок слушал не дыша. Минувшие сутки изменили его до неузнаваемости: он осунулся, стал тише и словно бы меньше ростом. За день Шен-Ри не раз видел, как другие актеры бросают на мальчишку взгляды, полные жалости или злорадства. Судя по всему, все уже были в курсе наказания. И многие сочли его вполне справедливым.
А Зар между тем поведал, что красные узоры на ногах Хекки – это и в самом деле старинное проклятье. Вернее, даже заклятье, которое некогда было главным страхом всех актеров храмового театра, но со временем почти забылось. Нынешний настоятель прежде никогда не пользовался этим способом карать своих подопечных, но, похоже, Хекки сильно разгневал старика. Суть заклятья, как Зар и сказал с самого начала, заключается в том, что наказанный им человек со временем все больше теряет свою волю, свое «я», превращаясь в исполнительную, послушную куклу. Быстрота воздействия заклятья зависела от личных качеств наказанного: люди с более сильной волей могут долго сопротивляться наложенному колдовству, но никто не способен сражаться с заклятием бесконечно.
– Значит, я стану просто куклой… – еле слышно прошептал Хекки.
Зар молчал. Только спустя несколько минут тягостной и топкой, как болото, тишины он тяжело обронил:
– Я не смог найти способ избавить тебя от этого зла.
Как ни странно, Хекки очень быстро свыкся с мыслью о своем наказании. Казалось, он принял его даже проще, чем Зар, который отчего-то винил себя в случившемся.
– Я не сдамся этой дряни, – признался Лисенок Шену. – Просто не позволю сделать из себя куклу на ниточках. Вот увидишь, у меня получится! И знаешь почему? Как только почувствую, что становлюсь безвольным, сбегу отсюда насовсем. И срежу узоры! Я знаю, это будет больно… Я несколько недель не смогу танцевать, но оно того стоит.
Никакие увещевания, что бегство может обернуться еще худшей бедой, Хекки не слушал. Он считал, будто терять ему уже нечего. А мир велик и прекрасен.
И Шен-Ри очень сильно подозревал, что на самом деле его младший друг хочет сбежать гораздо раньше, чем обнаружит у себя признаки зарождающегося недуга, вызванного заклятьем. Впрочем, из комнаты, где обитал Атэ Хон, Хекки ушел – чтобы не слушать больше никаких рассказов о городе и не соблазняться ими. Он поселился в келье, где давно уже никто не жил по причине ее дурной славы. Когда-то там отравился с горя один молодой красивый танцор, но Хекки сказал, что не боится призраков. Мол, он и сам уже не вполне обычный человек.
Шен-Ри, который искренне верил в разные невидимые явления, тоже счел, что общество призрака навредит Хекки гораздо меньше, чем рассказы Атэ об удовольствиях по ту сторону храмовой стены.
Через пару недель жизнь мальчика с красными узорами на ногах словно бы вошла в ровную колею. Он больше не пытался покидать ворота храма, самозабвенно оттачивал свое мастерство на репетициях, прилежно отдавал все свободные часы занятиям для укрепления тела и духа, полюбил гулять один по саду. Но в глубине его глаз Шен-Ри неизменно видел ту самую глубокую звериную тоску, что и у белого Зара.
Эта тоска по свободе, по внешнему миру была неизменной спутницей обоих друзей Шена.
Говорят, что первого танцора благословила сама Небесная Богиня. И потому самые талантливые актеры всегда выступают именно в храмах. Шен-Ри не особенно верил в легенды, но знал одно: в мире нет ничего более пьянящего, чем танец. Ни вино, ни женщины (которых он все же познал, как без этого?) не могли сравниться с тем чувством безграничного восторга, которое приходило во время танца.
В день Праздника Дождей он был особенно счастлив: храмовый театр давал представление о Лунной Деве, то самое, где она танцует с Тассу-Тэру. И Шену впервые доверили эту удивительную, самую сложную роль.
Его мечта сбылась!
И так прекрасно было, что вместе с ним демона играл именно Зар. Шен-Ри мог безупречно танцевать с любым из актеров, но именно с Заром особенно остро чувствовал вдохновение.
На репетициях он всякий раз вспоминал тот танец под снегом.
Однако в конце лета снега не бывает, это время сезона дождей. Время, когда представления (как и зимой) даются только внутри самого храма, под крышей.
Мастер Ро сшил для Шена восхитительный наряд, от которого невозможно было отвести глаз – нежно-розовое платье и тончайшие белоснежные штаны под него, украшенные неизменными жемчужными каплями. Как обычно, он сам расчесал и уложил длинные волосы Шена в изысканную прическу с ниспадающими симметрично прядями. И сам вплел в нее золотую корону – сияющий лунный серп, обрамленный тонкими лучами, с концов которых свисали бубенцы и хрустальные бусины.
Огромный храмовый зал был полон зрителей.
Это ли не высшее счастье танцора?
– Волнуешься? – спросил Зар незадолго до начала. И Шен кивнул, заставив бубенцы отозваться тонким перезвоном. Впрочем, волнение не мешало ему быть собранным, как никогда прежде. Сердце билось ровно, и дыхание оставалось глубоким.
Нежно заиграли музыканты, выводя из-под струн тонкую мелодию, струящуюся по самому чувствительному краю души.
Пора.
Представление длилось уже почти час, плавно подводя события к кульминации – к тому танцу, ради которого многие актеры готовы были пожертвовать всем, лишь бы оказаться на сцене в золотой короне.
Шен-Ри увидел, как белый Зар в наряде, сверкающем огненными рубинами, скользнул на сцену – будто волшебная птица прорезала темноту – и вытянул свою длинную узкую ладонь в ту сторону, откуда должна появиться прекрасная Лунная Дева.
В последний миг перед стремительным выходом Шен-Ри Тэ крепко зажмурил глаза и медленно выдохнул. А потом улыбнулся – самому себе, счастливчику, оседлавшему дракона удачи. Улыбнулся, чувствуя, как короткая судорога прошла через все тело, высвобождая то ощущение, которое нельзя передать словами.
Распахнув глаза, он позволил улыбке раствориться внутри, без тени страха ухватился за край длинной веревки, натянул ее и, оттолкнувшись от высокой тумбы, полетел навстречу Зару.
Сцена пронеслась под ногами, промелькнули сотни лиц, заполнивших зал, и вот уже Шен-Ри ощутил сильные ладони Белого Змея, поймавшие его – нет, не его, а Лунную Деву – в полете.
Прерванный полет… Самый прекрасный танец всегда начинается именно с этого. Прерванный полет Лунной Девы, устремившейся в небеса – к своей матери. В какой-то миг Шен-Ри закрыл глаза, полностью отдавшись танцу, музыке и надежным рукам своего безупречного друга. Нет, никто не мог бы лучше вести эти сложнейшие движения, чем Зар. Белый Зар, позор своей богатой семьи, изгнанник и вечный бунтарь, чья внутренняя битва никому не видна.
Музыка струилась, неслась, кружила, завораживала. И вместе с нею кружилась душа Лунной Девы, каким-то чудом занявшая место в теле юноши-танцора. И в тот миг, когда эта душа уже почти вознеслась на небо, как и положено по сюжету танца, Шен-Ри услышал громкий треск.
И увидел, как огромный канделябр с сотнями свечей оторвался от потолка над сценой и устремился вниз.
Он не успел отбежать.
Он вообще ничего не успел – даже испугаться.
Милосердная тьма недолго простирала над ним свои ладони, вскоре Шен-Ри пришел в себя. И вот тогда он устрашился по-настоящему: животный ужас пронзил все его существо. Ужас, подобного которому Шен не испытывал еще никогда.
Привычный мир исчез, вместо него вокруг разверзлись врата в мир настоящих демонов. Огонь полыхал со всех сторон, он стоял стеной в том месте, где некогда висело полотно декораций, и кипел, точно варево, в стороне зрительских лавок. Сами люди с криками устремились к широким (хвала всем богам!) дверям храмового театра. Шен-Ри видел их мечущиеся силуэты и слышал полные ужаса стенания. Слышал он и громкий треск дерева, пожираемого огнем, и гул от невыносимого жара, и даже – почему-то – стук своего сердца, ударяющего невпопад где-то в самом горле. Он чувствовал запах гари, едкий и удушливый, ощущал, как языки огня лижут подол его прекрасного платья, уже подбираясь к телу. И только ног своих, быстрых и сильных, умеющих летать, он не чувствовал.
Совсем.
Кое-как оторвав тяжелую голову от пола (ах, эта чудесная золотая корона, как нестерпимо давит она теперь…), он попытался сесть, но смог лишь едва приподняться над горячим полом. Тело не слушалось, а ног будто и не было вовсе. Закусив губу, Шен-Ри посмотрел на них и сразу все понял… Разломившийся надвое громадный канделябр попросту вмял его ступни и лодыжки в пролом между досок сцены. Края белых штанин окрасились в алый.
И он ничего, совсем ничего не ощущал.
Ни боли, ни возможности двинуться с места.
И даже страх непонятным образом отступил, оставив место спокойному пониманию, что это конец.
Шен-Ри никогда не думал, что умрет именно так – в демоническом огне, пожирающим его театр, – но это было очевидно. Он чувствовал, как жар подбирается все ближе, и пытался напоследок подумать о чем-то правильном… да только правильных мыслей не осталось. Не осталось ничего, кроме желания сжаться в комок, закрыть глаза и исчезнуть прежде, чем страшный огонь принесет с собой невыносимую боль.
– Сюда! Сюда, быстрее! – хриплый голос Зара вырвал Шен-Ри оцепенения. – Быстрее!
Белый Змей возник рядом внезапно, словно соткался из пламени, через которое прошел. Он бросился к Шену, не замечая, что его кроваво-красный костюм дымится в нескольких местах.
– Живой! Хвала небу! Ты еще жив! – и рывком обернулся к двум другим высоким мужчинам, которые появились у него за спиной. – Времени мало, Тер. Давай, вы с той стороны, – он махнул рукой на массивный обруч, – а я с этой!
Шен-Ри увидел, как его друг, задыхаясь от дыма и жара, схватился за край канделябра, а его спутники, упираясь ногами в пол, начали сдвигать тяжелую конструкцию в сторону. Сначала казалось, у них ничего не выйдет, но Зар знал, что делает. Он правильно рассчитал место приложения сил, и вскоре обруч поддался, медленно пополз в сторону. Еще пара мгновений – и Белый Змей махнул рукой двум остальным.
– Все! Уходите! Дальше я сам! – Он обернулся к Шену, весь черный от копоти, в смазанном, потекшем гриме почти не узнаваемый, похожий на настоящего демона. – Потерпи, потерпи еще чуть-чуть… – закрывая лицо от дыма, Зар опустился на колени и принялся высвобождать ноги Шен-Ри из пролома. Сначала осторожно, а потом все отчаянней, все быстрей – дым и огонь подгоняли его, вынуждая забыть о жалости. И вот тогда – в эти страшные, безумные мгновения – боль начала проникать в сознание Шена. Едва ощутимая сначала, она неумолимо разрасталась, охватывая уже не только ноги, но как будто все тело, все сознание, весь мир.
Шен-Ри закричал, не в силах терпеть эту пытку.
Он продолжал кричать, когда Зар подхватил его на руки и бросился прочь от пылающей сцены.
И замолчал только после того, как едкий дым целиком заполнил легкие, и сознание, наконец, ускользнуло прочь из разбитого тела.
Он приходил в себя медленно. Видел незнакомые лица, странные образы. Чувствовал боль, сладкий вкус густого, как молоко, напитка, осторожные прикосновения – и проваливался в забытье снова.
Когда сознание окончательно вернулось к нему, было утро.
Шен-Ри открыл глаза и в тот же миг полностью вспомнил все, что было. Его разум не был настолько добр, чтобы спрятать события последних дней в глубину.
Боль еще терзала ноги, но была вполне выносима. Однако прошло несколько долгих минут, прежде чем Шен отважился медленно, с трудом сесть в своей постели и одним решительным рывком отбросить одеяло.
Пустота.
Вот что он увидел на месте своих ног.
Тошнота скрутила нутро и выплеснулась наружу вместе с громким стоном.
Шен-Ри был достаточно умен, чтобы понять – он больше никогда не сможет танцевать.
Никогда.
Он думал, что придут слезы и вместе с ними облегчение. Но глаза оставались сухими.
Он надеялся, что придет Зар и скажет что-нибудь, что даст надежду. Но кроме заботливых и молчаливых служителей храма никто не появился у постели безногого танцора.
На следующий день ему принесли чистую одежду, помогли облачиться и усадили в кресло, в каких по городу носят господ. Шен-Ри думал, что его ждет знакомая актерская келья, но вместо этого он попал в покои настоятеля.
Седой старик с белыми мраморными глазами был немногословен.
– Я получил знамение, – холодным голосом сообщил он. – Великая Небесная Богиня говорит, что ты довольно послужил ей, Шен из рода Тэ. Теперь она отпускает тебя, – настоятель указал на дверь и бесстрастно обрушил мир на голову Шена: – Ты возвращаешься домой.
Дракон
